Осип Назарук - Роксолана

Смутное воспоминание всколыхнулось в ее душе. Она приказала остановить карету, высунулась в окно и бросила пригоршню золотых монет в толпу цыганских женщин.

Те мигом собрали деньги с земли, словно голодные птицы – зерно, и стали подступать к окнам кареты, чтобы погадать о будущем щедрой госпоже.

Султанша протянула левую руку, и одна из цыганок начала бормотать:

– У дороги твоей аистенок и кедр могучий… По одну сторону – цветы и тернии колючие… А по другую – крест и гроб… Как молодой месяц, будет расти твоя сила, госпожа… А в жизни своей дважды встретишь всякого человека, которого хоть раз узрели ясные очи твои… А когда время придет, на мосту калиновом увидишь перстень медный у пьяного мужчины, сусальным золотом покрытый, с камнем фальшивым…

Тут цыганка взглянула в лицо незнакомой госпоже и, сильно встревожившись, выкрикнула какое-то незнакомое слово и прервала гадание. Как вспугнутые птицы, начали разбегаться от экипажа султанши цыганки и цыгане. А та, что ворожила, правой рукой прикрыла глаза, а левой бросила в карету через открытое окно золотую монету, которую перед тем подняла с земли.

Султанша Эль Хуррем, взволнованная таким неожиданным поворотом, побледнела и взглянула на мужа. Тот невозмутимо сидел на коне. В ее взгляде мелькнула обида – не столько тем, что цыганка швырнула обратно деньги, а тем, что ворожба прервалась.

Султан подал знак – и его гвардия мгновенно окружила цыганский табор.

– Что это значит? – спросил он у предводителя, старого седого цыгана, приблизившегося к нему с глубокими поклонами. Тот испуганно ответил, не узнав султана, но склоняясь до земли:

– О высокородный паша! Произошла необычайная вещь, из-за которой пришлось прервать гадание. Та женщина, что ворожила прекрасной госпоже, встретила ее второй раз, и ее первая ворожба уже сбылась! В таких случаях нельзя ни ворожить снова, ни принимать от этого человека никаких даров, кроме корма для скотины…

Пока он говорил, к дороге с осторожностью сходились перепуганные цыгане и цыганки, неохотно бросая к колесам кареты золотые, полученные от султанши.

Сулейман ничего не сказал старому цыгану, но вполголоса обронил несколько слов, обратившись к одному из приближенных.

Вскоре цыганам были выданы овес и сено для их лошадей. А султан с женой отправились на ночлег в королевский замок.

Когда же они поднялись на высокую террасу замка, Эль Хуррем, уже позабыв досадное приключение, вдруг робко улыбнулась, взглянула на мужа и проговорила:

– Я чувствую – у нас будет еще дитя!

Султан, обрадованный, ответил:

– О, если это будет сын…

– Тогда ты дашь ему имя, – закончила вместо мужа султанша.

– А если дочь?

– То она получит имя Мирмаг – Лунный Свет, – ответила она. – А знаешь почему? Потому что воспоминание о власти лунного света над людьми, о которой однажды рассказывал в Стамбуле Касым, придало мне сил, чтобы под Веной не позволить тебе вступить в бой!

Помолчав, она добавила:

– Видишь, из-за тебя я упала с коня, а тебе, может быть, спасла жизнь.

Султан весело усмехнулся:

– Если мне не изменяет память, то это я из-за тебя свалился с коня и в решающий момент вывихнул руку. Но, возможно, это и к лучшему.

– И ты еще сомневаешься? – спросила она.

– О нет, нисколько не сомневаюсь, – ответил Сулейман, который, несмотря на великую твердость характера, так любил эту женщину, что во всем ей уступал. Больше того, испытывал от этого удовольствие.

– Почему же ты сразу так не сказал? – спросила она, радуясь.

– Поверь, я очень доволен тем, что не ты вывихнула руку, а я, – ответил он.

– А мне, когда мы шли на Вену, больше всего понравилось то, что мы видели с холмов: как немецкие отряды удирали от твоих полков, словно испуганные птицы от грозы!

Он понял – так она дает понять, что не придает значения неудаче и любуется только проявлениями его силы. Так поступает только любящая женщина, и в этот миг он чувствовал себя счастливым, необычайно счастливым.

– А ты не знаешь, – сказала она, вопросительно всматриваясь в его глаза, – почему цыганка прервала свою ворожбу?

Сулейман, сразу став серьезным, ответил:

– Должно быть потому, что твое будущее предсказывает сам Аллах.

– Да свершится воля его! – добавила она так искренне, как если бы на мгновение в ней вспыхнула искра прежней веры.

И рука об руку они вступили в прекрасные покои, прежде принадлежавшие венгерским королям.

Муэдзины умолкли, закончив пятый азан на башнях стройных минаретов. На Дунай и окрестную долину пала чудесная тишина ночи, и птицы умолкли в прибрежных тростниках.

Сулейман Великолепный опустился рядом с женой на молитвенный коврик, обратившись лицом к Мекке.

Оба они молились о жизни, которая расстилалась перед ними, – об удивительной жизни.

Время шло, и Мустафа, живой и способный первенец Сулеймана, созревал, как гроздь на виноградной лозе. Созревал и замысел султанши…

В пятницу, в день, который благословил Аллах, хасеки Хуррем с сыном Селимом и дочерью Мирмаг взошла на корабль и отчалила от пристани Стамбула, направляясь в Египет, чтобы совершить хадж – священное паломничество в Мекку ко гробу Пророка. Путь через Египет был избран ею осознанно – чтобы избежать посещения Иерусалима и Святой земли христиан, где родился, страдал и умер на кресте странный бог джавров. И все правоверные восхваляли разум и благочестие жены султана.

В Египте ей предстояло дождаться мужа, который намеревался совершить хадж вместе с нею, но неотложные дела неожиданно задержали его в Стамбуле. В случае, если он не сможет прибыть в назначенное время, ей было велено продолжать путешествие без него, что и случилось. В Каире уже был готов большой караван, состоявший из паломников и султанской стражи. И она приказала ехать на Восток – с тем, чтобы прежде всего взглянуть на Синайские горы.

Уже за Суэцем дромедар[143] султанши учуял запах воды из далеких оазисов и ускорил шаг.

Солнце клонилось к закату. Именно в эти часы мертвая песчаная пустыня заиграла таким великолепием красок, какого Эль Хуррем еще никогда не видела: острые, изломанные очертания горных цепей на востоке вспыхнули всеми оттенками – от светло-фиолетового до темно-красного и пурпурного. Одновременно темная зелень долин словно потускнела и застыла в безмолвной неподвижности.

Со стороны древнего Египта надвигалась ночь. Караван остановился на ночлег. Проводники-бедуины, завернувшись в свои длинные плащи из черной козьей шерсти, уже укладывались прямо на жемчужно-белом песке, кладя головы на бока дремлющих верблюдов. Высоко вверху мягко светился синий, как бирюза, огромный купол неба, осыпанный пока еще редкими бриллиантами звезд. Улеглась и султанша Мисафир, но отдаленный хохот гиен, пробирающихся к водопою, мешал ей уснуть.

Она долго бодрствовала, вспоминая свою странную жизнь и бремя греха, тяготившего ее душу: в совершенстве, до последних мелочей, продуманный план убийства первенца ее мужа, рожденного от другой жены. Об этом плане пока не знал никто, кроме нее и Бога на небе. И это тяжелое и небезопасное путешествие к святым местам ислама и гробу Пророка было предпринято ею с одной целью – отвести от себя всякие подозрения.

А ранним утром, когда далеко на востоке прорезалась ясная полоска света, из песков поднялась мелкая мошкара и разбудила могущественную султаншу.

Вскоре в лагере паломников уже пылал огонь – вместо топлива здесь использовали сухой верблюжий помет, на кострах закипали котлы с пахучим кофе. А после завтрака караван султанши снова двинулся на юго-восток. Справа время от времени показывались заливы Красного моря, вода в которых имела необычный ярко-зеленый цвет. В стороне от побережья грозно вздымались темные массивы гор Джебель-Атак, а слева – горы Джебель-эш-Тиг, сложенные из известняков, мела и песчаника.

В сверкающем блеске солнца открылась панорама Красного моря. Копыта коней и верблюдов глубоко вязли в сыпучем песке, а их поступь стала почти беззвучной.

Старый проводник-бедуин в длинном белом бурнусе, ехавший рядом с султаншей Эль Хуррем, приложив ладонь ко лбу в знак почтения, проговорил: