– А потом?
– Потом ты… бежишь… рядом с конями… дикие, мохнатые… фыркают на тебя, раздувают ноздри… а ременная петля у тебя на шее… сыромятный кнут рассекает твою кожу… слышу свист его… вижу твою ногу… она в крови… и влаги жаждут иссохшие уста твои…
– Что же было дальше?
– Вижу туман над морем… и город над ним… минареты сияют… муэдзины поют… вижу тебя в школе, и учителей твоих… поднимаешься на галеру… на черный корабль… а на руках твоих заклепывают цепи… и гонят на берег, на Авретбазар…
В этот миг султанша, на чьих глазах выступили слезы еще тогда, когда старец напомнил ей о родном доме, заплакала, и слезы градом покатились по ее щекам. Через минуту, справившись с волнением, она мягко спросила:
– Что же потом случилось со мной?
– В лучшую минуту твоей жизни ты молилась Богу… в предутренних сумерках… за решеткой конюшни у самого базара… И глубокая вера в его премудрость… она била из твоего сердца, как из родника… Ты сказала эти слова: «Да будет воля Твоя!»…
Слезы султанши высохли. Она пристально всмотрелась в полузакатившиеся в экстазе глаза удивительного старца. Из ее губ вырвался тихий шепот:
– Ты не дервиш… Ты монах нессараг!..
Старец либо не услышал ее, либо не пожелал слышать то, что она сказала. Продолжал говорить, уже не ожидая ее вопросов:
– Солнце заходило за купола Айя-Софии, когда тебя продали на Авретбазаре… И уже сумерки пали, когда ты вошла… в дом Сулеймана… Великого Султана… которым Бог благословил свой народ… и тяжко покарал… народы нессараг… Вижу белый жасмин… светит яркая луна… встречаются две пары молодых глаз… твой первый жених тебя… благославляет… потому что ты не отвергаешь… святой для тебя знак… не хочешь менять его на сигнет султанов Османов… в ту минуту влюбился в тебя Сулейман…
– О старец Божий! Скажи мне правду: он не перестанет… любить меня?
– Сильный вол рвет постромки… но великий человек не изменяет слову… вот увядает лицо твое… ибо посланец Божий… никому не видимый… более сильный, чем сталь… уже время приходит… в палаты Сулеймана… в святую ночь Курбан-байрама[150]… приведут девушку… лучший цветок из тех, что произрастают на землях султана… а он не примет ее…[151]
Султанша Мисафир глубоко вздохнула и уже спокойно спросила:
– Что будет со мной дальше?
– Сейчас, дочь моя, ты могла бы… вместе со своим мужем… по Божьему соизволению… Слышишь ли меня?.. Смогла бы все… а ты, вместо того, чтобы вершить великие дела… украла одну душу… и теперь прячешься с краденым… О дочь моя, дочь моя!..
Надолго повисло молчание. Старец молился, а султанша, блуждая взглядом по пещере, собирала все свое мужество, чтобы спросить – осуществится ли ее заветная мечта. Наконец она заговорила:
– Взойдет ли Мустафа, первенец Сулеймана, на престол султанов?
Лицо старца омрачилось. Он остро всмотрелся в ее глаза и твердо ответил, словно мечом отсекая каждое слово:
– Мустафа… сын Сулеймана… прямой наследник его… не взойдет на престол… отца и деда своего!..
– Почему?
– Потому что его убьет могущественная султанша Мисафир!..
Султанша побледнела, как береза, заметенная снегом. Вся кровь отхлынула от ее лица и дыхание остановилось. Однако, едва прийдя в себя, она бросила только одно слово:
– Как?
– Рукою мужа своего… и отца Мустафы…
– Ты знаешь ее планы?! – с суеверным страхом воскликнула она.
– Вижу, дитя мое… вижу этого ученого-каллиграфа, подкупленного султаншей… как он подделывает письма ни в чем не повинного Мустафы… да так подделывает, что и сам Мустафа… не сможет перед лицом отца… отличить написанное своей рукой от подделки… И гибнет Мустафа смертью невинного мученика…
– Вот, значит, как силен блеск золота и самоцветов? – спросила она, скрывая удовлетворение от услышанного.
– Мне уже приходилось видеть, как желтый блеск золота и сверкание дорогих каменьев превращали благородных князей в убийц, а женщин и девушек заставляли отдать свое самое дорогое сокровище только ради того, чтобы украсить свое тело жемчугами и смарагдами. Я видел рубины, чей багряный огонь делал честных мужчин преступниками, а почтенных женщин – падшими. Я видел жемчужины, чей нежный матовый блеск губил целые семьи, сеял порчу, бесчестие и смерть…
– Разве и я так люблю эти вещи? – с испугом спросила она.
– Нет! Ты, как прирожденная царица, любишь их, как любят полезных людей за их службу, а не за то, что каждый из них – неповторим. Ибо всему сила Божья дала свое обличье, но наибольшую ценность имеет душа человеческая.
– А что будет с моими детьми?
– Грех совершает та мать, которая любит своих детей больше, чем Бога и заповеди его. Детьми и карает мать сила Божья. И вскоре после смерти Мустафы узришь ты чашу кары в руках твоего Селима.
– И что же я тогда сделаю?
– Потребуешь от мужа, чтобы он назначил наследником престола Баязида.
– А муж?
– Он исполнит закон Османов о праве первородства и в первый и последний раз воспротивится воле твоей.
– А я?
– Ты дашь Баязиду, младшему сыну своему, много золота и самоцветных каменьев, чтобы он взбунтовал войско падишаха и вовлек в мятеж его высших начальников. А мужа хитростью склонишь к тому, чтобы он сделал Баязида наместником Анатолии. И пойдет Баязид войной на отца и брата своего, и Анатолия набросится, как дикий зверь, на Румили. Загремят пушки, а сын твой Баязид направит свои окровавленные руки от Скутари к островам Принцев, к Девичьей Башне и Долине Сладких Вод. И начнет окружать многолюдную столицу и бить из пушек в казармы янычаров и в отцовский сераль, где когда-то качалась колыбель его. А Стамбул ждет разруха и реки крови…
Султанша слушала, дрожа всем телом, – не только от ужаса, но и от гордости, что ее сын, ее кровь, найдет в себе силы решиться на такое дело. От волнения она едва смогла вымолвить:
– Что же с ним станет после этого?
– С вечера до утра пушки Баязида будут изрыгать ядра на столицу его отца. В эту ночь в волосах твоего богобоязненного мужа появятся белые как серебро пряди. А когда рассветет, он выйдет из сераля с молитвой на устах, сядет на черного как ночь коня и под зеленым знаменем Пророка тремя ударами рассечет на три части войско Баязида, сына твоего, и одну за другой сбросит их в Черное море, в бурливый Босфор и в Мраморное море.
– Он победит?.. – снова бледнея, прошептала султанша. – И узнает о моем участии в мятеже? Что же он сделает со мной?
– И победит, и узнает, и ничего с тобой не сделает… Только зальет кровью коридоры и покои сераля, о прекраснейший цветок в садах Аллаха!
В последних словах старца прозвучала неприкрытая насмешка.
Она мгновенно почувствовала это и сдержанно спросила:
– А что же, по-твоему, делает человека прекрасным?
– Не тело его, и не разум, и не знания. А только мир в сердце и дела в согласии с Божьими заповедями. А этого ни за что не достичь без чистоты души.
– А как достичь этой чистоты?
– Не полагаться на себя, потому что человек слаб и нетверд дух его. Не рассчитывать на других, ибо они непостоянны и преходящи. Но каждый день и перед каждым делом своим советоваться в душе с Богом, ибо только Он от века неизменный, наилучший и наимудрейший.
Она отвернулась, ибо не находила в себе желания советоваться с Богом о том, что задумала. И спросила:
– А что будет с моим сыном Баязидом?
– Погибнет от руки отца своего, так же, как и Мустафа…
Под тяжестью этих страшных слов она сползла на пол пещеры и осталась лежать, словно в забытьи. Как сквозь сон, слышала, как старец продолжал:
– Далеко, в северных горах, в земле персидского шаха, стоит на неприступных скалах могучий замок. Там укроется от гнева отца твой сын Баязид, ища защиты у извечного врага Османов. Но посланцы падишаха найдут его и там. И как ты соблазнишь золотом воинов падишаха, так и они подкупят замковую стражу и посреди ночи живым выкрадут Баязида из замка. И среди диких гор, под синим шатром Аллаха, зачитают ему отцовский приговор, пронзят ему ятаганом сердце и сбросят в пропасть на поживу диким зверям.
Она безудержно зарыдала, и эхо ее рыданий заполнило пещеру и отдалось в пустыне.
Но вскоре ей удалось справиться с собой. Она вытерла слезы и спросила:
– Сохранит ли за собой престол султанов потомство моего сына Селима?
– Сохранит, дитя мое, – с печалью в голосе ответил старец. – Сохранит до тех пор, пока не свершится круг времен, очерченный всемогущим Богом.