На коленях Дженнифер не лежало вышивания, ее длинные тонкие руки, не находя занятия, безжизненно повисли на подлокотниках кресла.
— Наверно, Джон находится в таком месте, откуда невозможно отправить письмо, — сказала она. — Или, возможно, уехал далеко и письма, отправленные оттуда, потерялись.
— Но ведь есть телеграф.
— Я не знаю, Гарриет, где Джон. Может быть, он уже возвращается и хочет преподнести нам сюрприз.
Гарриет покачала головой.
— Я просто не понимаю, как Виктор мог так поступить со своим собственным братом.
— Гарриет, в этой семье нет никого, на ком не найдется какого-нибудь пятна.
Я сидела рядом с ними, будто составляла им компанию, и пыталась вникнуть в их мысли. Но лишь узнала, что Дженнифер не видела Джона уже почти три месяца. Этим объяснялся ее внешний вид и безвольный взгляд. В комнате было так тихо, что, когда Гарриет сосредотачивалась на своей работе, слышно было, как игла скользила по ткани.
Я жалела, что в тот момент не могла поговорить с Дженнифер, с ней одной, чтобы Гарриет нас не слышала. Я хотела передать ей, что Виктор вернется, что они еще побудут вместе и обоим предначертано встретиться с Судьбой. Слова бабушки, сказанные несколько дней назад, теперь звучали в моих ушах, словно в записи истертого фонографа: «Однажды Виктор вернулся домой пьяным и изнасиловал ее». Однако твои отношения с Виктором еще не закончились, — печально подумала я.
— Думаю, Виктор сердит еще с того времени, как он отказался от назначения в Эдинбург, — продолжала Гарриет. — Он вернулся домой сам не свой, разве не так? С тех пор он все время такой. Это случилось два года назад, но я помню тот вечер, будто это случилось на прошлой неделе. Как он был потрясен, когда узнал, что ты стала женой Джона. Я никак не пойму, почему он дал отцу уговорить себя вернуться. С назначением в Эдинбург все уже было решено. И вдруг он возвращается домой.
— Люди иногда меняют свои решения.
— Да, конечно. Может, Джон тоже изменил свое решение. А что, если он не вернется домой? Что ты будешь делать?
Дженнифер пожала плечами. Ей было все равно. Без Виктора жизнь потеряла всякий смысл.
Язвительный тон Гарриет беспокоил меня. Видно, спустя три месяца после аборта Гарриет ожесточилась. Не высказанное открыто осуждение Виктора навело меня на мысль о его причастности к тому, что ее остригли. Что я услышала от Гарриет, когда та совсем недавно была одна в гостиной? «Он отомстил тебе за то, что ты проболталась. Его репутация погибла. Это единственный способ, каким он мог отомстить тебе». Однако, как бы его ни осуждали другие, я не могла поверить, что Виктор такой злой и грубый человек, как о нем отзывались потомки. Как бабушка чернила его, возлагая на него одного вину за семейную трагедию. Он был такой же жертвой, как и остальные.
Кровь начала стучать у меня в висках. Протерев глаза кулаками, я пыталась отделаться от мысли, что в словах других все-таки может оказаться доля истины. Особенно в словах его современников. Бабушка могла пересказывать бытовавшие в семье сплетни, а я слышала, что говорили те, кто находился рядом с ним. Что же за эти почти три месяца произошло в самом деле?
Отняв руки от лица, я увидела, что Дженни и Гарриет покинули меня. Страшно болела голова, все тело ныло и требовало сна.
Я с отчаянием посмотрела в залитое дождем окно. Как долго мне еще оставаться пленницей этого дома и прошлого?
Сначала казалось, что кровь стучит у меня в висках, но, открыв глаза и увидев, что через дождь в комнату пробивается слабый утренний свет, я поняла, что это бабушка наверху стучит тростью по полу. С трудом поднявшись и пытаясь стряхнуть с себя пелену тумана, я посмотрела на часы и увидела, что уже почти восемь. Могло показаться, что мне удалось поспать большую часть ночи, но я точно чувствовала себя так, будто совсем не спала.
Мое тело безмолвно вопило и восставало против такого грубого с ним обращения, отчего подняться по лестнице стало гораздо труднее. Как же бабушке это удается? Когда я вошла в комнату бабушки и застала ее сидящей среди подушек, то не я, а она воскликнула:
— Боже мой, как плохо ты выглядишь!
— Бабушка, как ты себя чувствуешь?
— Артрит меня совсем измучил, дорогая. Этот дождь ведь не может продолжаться вечно. По радио говорили, что он должен закончиться сегодня вечером. Затем наступят солнечные дни. Тогда к нам приедут Элси или Уильям. У нас кончаются продукты. К твоему дедушке уже несколько дней никто не ездил. Должно быть, он беспокоится.
— Бабушка, разве ты не можешь встать?
— Андреа, что с твоими глазами?
— Не знаю. А что?
— Пойди взгляни на себя.
Я подошла к туалетному столику и внимательно посмотрела в зеркале. Опухшие, красные глаза недвусмысленно свидетельствовали о напряжении, которое я испытываю в этом доме.
— Никогда не видела такого бледного лица! Ты совсем обессилела, вот что. У тебя в лице нет ни кровинки. Будто из тебя высосали всю кровь. Как ты себя чувствуешь?
— Похоже, неплохо. Я просто устала.
— Тебе надо поскорее возвращаться домой. Когда закончится эта непогода, тебе надо будет сходить в агентство «Кука» и заказать обратный билет.
Я натянуто улыбнулась.
— Видно, ты хочешь избавиться от меня.
— Да что ты такое говоришь! Я ведь беспокоюсь за тебя, дорогая.
Лицо бабушки стало таким серьезным, что мне пришлось отвернуться. Я понимала, что со мной что-то не так, однако боялась признаться в этом. Если бы только можно было не обращать на это внимания, отнестись к этому шутя, притвориться, будто ничего нет… Но серьезная озабоченность бабушки вселила в меня тревогу и говорила о том, что дела определенно принимают скверный оборот.
— Бабуля, я приготовлю чай. Гренки нужны?
— Если сумеешь. Видишь ли, я тебя пригласила сюда не в качестве служанки. Кто бы мог подумать, что будет лить такой дождь, а? Не спеши, дорогая, и дай мне знать, когда погода улучшится. Стоит только случиться перемене, как сюда приедут Элси или Уильям.
Я ощущала ее пристальный взгляд, пока шла к двери. Оказавшись в коридоре, я почувствовала себя на грани полного изнеможения.
Приготовить чай и гренки оказалось нетрудно, только надо было держать рот открытым и не вдыхать запах пищи, от которого меня тошнило, и приходилось выбегать из кухни. Но я быстро поборола свое отвращение и уставила поднос вполне приличным завтраком для бабушки. Она смотрела на него с восторгом и спросила:
— А твой завтрак где?
— Внизу, бабуля. Если ты не возражаешь, я позавтракаю одна.
— Конечно. Спускайся вниз, там теплее. И обязательно включи обогреватель на всю мощность. Жаль, что ты не хочешь надеть один из моих кардиганов.
— Внизу мне и так тепло.
— Да ты к тому же похудела. Что скажет твоя мама, когда увидит тебя? Она будет спрашивать, что мы здесь с тобой сделали! Только посмотри, ты ведь настоящий скелет!
Я кивнула и подумала: «Вчера ты сравнила меня с трупом. Может, я как раз дохожу до такого состояния. Я постепенно умираю».
Спустившись вниз, я плюхнулась в мягкое кресло и почувствовала, что жизнь покидает мое тело. Мне хватило лишь сил дождаться следующего эпизода, следующих драгоценных мимолетных встреч с прошлым. Как бы они ни были несчастливы, трагичны, мне не терпелось стать их свидетелем. Эти встречи стали неотъемлемой частью моей жизни.
Но почему эти эпизоды лишают меня сна и аппетита? Неужели так нужно? Сколько я смогу так выдержать, пока не упаду от изнеможения? Если Элси появится сегодня вечером или завтра, она не на шутку забеспокоится (я ведь сама заволновалась, увидев себя в зеркале) и обязательно постарается увезти меня отсюда к себе домой.
Неужели мне дозволят покинуть этот дом? Или меня здесь держат и медленно убивают, чтобы я смогла присоединиться к ним… стать одной из них?
После обеда я задремала, но забытье не принесло мира и покоя, Снились тревожные и мучительные сны, смертельный холод проникал в мое тело и превращал его в лед. Я вздрагивала и металась, все время вертелась, а проснувшись увидела Дженни сидящую перед камином.
На этот раз она писала письмо.
Продвинувшись к краю дивана, я смогла разглядеть, что она пишет.
Июль 1894 года
Дорогой Виктор,