Ту же мебель, то же зеркало, ту же кровать увидела Мари, и недоставало только портрета ее матери, чтобы довершить впечатление прошлого.
Взрослая девушка стояла у окошка, кидая за окно хлебные крошки, и была до того углублена в свое занятие, что не обратила внимания на вошедших.
— Мадемуазель, — сказала ей Мари, — теперь вы занимаете эту комнату?
— Как видите, — отвечала, улыбаясь, молодая девушка.
— Я попросила бы вас уступить мне ее на сегодня. Некогда эта комната была моей, тогда я имела счастье быть пансионеркой, она полна для меня отрадных воспоминаний, и потому-то я хочу провести последнюю ночь между ними…
— Как! — возразила молодая девушка. — Вы жалеете о проведенных здесь годах?
— И даже очень! — отвечала Мари, поднимая глаза к небу.
— А я так только и думаю, как бы поскорее выйти отсюда. Слава Богу, впрочем, август месяц недалеко — и я скоро увижу свет. Говорят, он чудо как хорош?
Мари взглянула на говорящую с чувством глубокого участия; она ей напоминала самое себя.
«Четыре года назад я думала то же самое. Кто знает, может быть, и этому счастливому ребенку судьба готовит мою участь?» — подумала г-жа де Брион.
— Я отправлюсь ночевать в дортуар, — прибавила молодая девушка, — пользуйтесь же вашей комнатой сколько вам угодно.
— Дайте мне поцеловать вас, — отвечала ей Мари.
— С удовольствием.
— Мне кажется, что я осязаю свое собственное былое счастье, — проговорила г-жа де Брион. И она в последний раз улыбнулась милому созданью.
Потом Мари заглянула в соседнюю комнату. Там тоже все было в прежнем виде — и вот она оказалась среди своих воспоминаний, которые, как птицы, напевали ей о невозвратно минувшем.
— А что поделывает Клементина? — спросила ее мадам Дюверне.
— Сейчас узнаем, — отвечала Мари, и, обратившись к Марианне, она попросила у нее последнее письмо своей подруги.
Покопавшись в пачке писем, взятых в Париже, Марианна подала ей одно из них. Г-жа де Брион прочла следующее:
«Добрая Мари. Что это с тобой? Вот пятое или шестое письмо мое к тебе остается без ответа. Недавно я прочла в одном из журналов, что муж твой отправился в Италию и причиною этому — твое расстроенное здоровье. В самом деле ты больна серьезно? Напиши хоть строчку, чтоб успокоить твою подругу. Здорова ли твоя крошка, твой добрый отец и наш милый Эмануил? Слово «наш» не вызывает в тебе более чувства ревности? Не так ли, взрослое дитя?»
Мари прекратила чтение — слезы заволокли ей глаза — погодя немного, она продолжала:
«Мое письмо без сомнения, найдет тебя в Неаполе или в Риме, видеть которые было постоянным предметом твоих желаний — и я воображаю, что ты пробегаешь его под сенью померанцевого дерева или прогуливаясь по заливу в какой-нибудь гондоле. Я же вечно сижу в своем гнезде; но Адольф так добр ко мне, что я не верую даже в существование иных земель, как не подозреваю, что есть небо, которое могло бы быть чище раскинувшегося над нашим городком. Впрочем, кажется, сам Бог делает все возможное, чтоб привязать меня к здешней жизни!.. Объявляю тебе: у меня родилась прежирная девчонка, которую мы не успели окрестить еще и которая приедет, быть может, в Париж, чтоб попросить тебя дать ей имя — хоть твое собственное, потому что оно влечет за собою счастье.
Напишешь ли ты мне что-нибудь? Признаюсь, я с гордостью получила бы твой ответ из Неаполя; но была бы счастлива, когда б он прислан был мне из Парижа.
Прощаясь с тобой, добрая, милая Мари, прибавлю, что я остаюсь такою же, как была всегда, только счастливее, может быть, немножко — вот и все.
Поцелуй от меня твоего отца, дочь и даже самого де Бриона. Навсегда твоя Клементина Барилльяр».
Письмо выпало из рук бедной Мари — она невыносимо страдала. Марианна и мадам Дюверне плакали против воли.
Однако г-жа де Брион провела целый день в этом доме; она играла с детьми, которые, испугавшись сначала ее черного платья, привыкли к ней скоро, когда увидели, что под ним бьется нежное и любящее сердце. Она обедала с бывшей своей начальницей или, правильнее, сидела за одним столом с нею. Вечером, часов около десяти, она захотела отдохнуть.
Мари проснулась довольно поздно, простилась с мадам Дюверне, которая плакала при расставании с нею, как если бы она была ее родной матерью. Потом в сопровождении Марианны г-жа де Брион пошла по направлению к «Зеленой долине».
Новоотстроенный монастырь, освещенный утренним солнцем, ярко выделялся на темно-зеленом фоне окружающих его тополей.
Мари постучала у святых ворот обители. Престарелый священник встретил ее на пороге.
— Вот и я, отец мой! — сказала она.
— Хорошо, дочь моя, пойдем за мною.
Тогда Мари обратилась к Марианне, взяла ее руки и сказала:
— Прощай, моя вторая мать, неразлучная спутница и опора в тяжелых испытаниях моей жизни! Туда, куда я пришла теперь, ты не должна идти со мною. Отправляйся в Париж, не забывай мою дочь и хоть изредка сообщай о ней моему единственному и последнему защитнику, — она указала на священника, — который будет передавать мне эти известия, чтоб поддержать меня.
Они простились: Марианна плакала, г-жа де Брион казалась спокойною.
— Итак, отец мой, — сказала последняя, — здесь нет ни жены, ни дочери, ни матери — здесь грешница, которая страдает и раскаивается и которая молит Бога — принять ее под сень его.
И оглянувшись в последний раз на покинутый ею мир, она увидела Марианну, спускающуюся с тропинки, ведущей на дорогу в Париж. Она послала ей вслед прощальную улыбку и затворила за собой дверь, долженствующую разделить их навеки.
Месяцев десять спустя после рассказанного нами вот что было напечатано в разных парижских журналах.
Разные известия.
— В газете К*** пишут: «В г. П* было возмущение. Толпа молодых людей направилась к одному дому, занимаемому женщиной, которая, как уверяют, находилась в коротких связях с некоторыми влиятельными, чтоб не сказать могущественными, лицами города. Обнародованные указы — идею которых приписывали этой женщине, вмешивающейся в дела администрации, — были направлены на уничтожение самых неприкосновенных обычаев. Толпа молодых людей ворвалась в ее квартиру с целью заставить эту женщину оставить их город. Она же, желая остановить эту демонстрацию угрозою, вышла на балкон; но пущенный в нее камень остановил ее на первом слове; удар был смертелен — эта женщина называлась Юлиею Ловели; говорят, она была красавица».
— В газете «Акбар» пишут: «Молодой человек, маркиз де Гриж, вступивший несколько месяцев тому назад волонтером в полк спагов, был убит в последней встрече этого полка с арабами. Смерть его можно считать самоубийством, потому что с самого вступления своего в африканскую армию он находился под влиянием глубокой тоски и бросался с отчаянной храбростью в самую толпу неприятеля, по-видимому, с единственной целью найти смерть в ходе битвы».
— В Echo d’***: «Г-жа де Брион, супруга бывшего пэра Франции, застрелившегося недавно по неизвестным причинам, скончалась в монастыре «Зеленая долина» в окрестностях г. Дре, после весьма непродолжительной болезни. Бренные останки ее зарыты на монастырском кладбище под молитвы и благословения сестер-инокинь, удивлявшихся набожности и благочестию покойницы.
Смерть похитила ее на 21-м году жизни.
Она завещала все свое имущество этому монастырю, который был ее последним пристанищем».