Элизабет Стюарт - Роза и лев

Лестер помедлил, сделал пару глотков из своей чаши.

— Если вы согласитесь заранее простить мне грубое сравнение, то я вот что скажу вам ради вашего успокоения. Генри из тех мужчин, кто не любит женщин, охотно задирающих перед ним юбки. Ту, кто ему отказывает, он и больше ценит. За такой женщиной он ходит по пятам, распаляется страстью и в конце концов добивается своего. Но, получив желаемое, сам потом удивляется, ради чего он так старался.

Генри привлек к себе множество вассалов Стефана, взял с них клятву и за это одарил землями. Но втайне — я в этом не сомневаюсь — он им не верит, презирает их, в том числе, может, в какой-то степени и меня.

— И вы испытываете любовь к подобному человеку? — потребовала от него ответа Джоселин.

— О любви тут и речи не идет, — холодно сказал Лестер. — Вот Стефана я действительно любил. Но Стефан стал слаб. Он не в силах удержать бешеных волков вроде Честера и ему подобных от грызни, губящей страну. У Генри же есть железная воля и не менее твердая рука. Он наведет порядок, восстановит власть закона, а это нашей многострадальной земле как раз и требуется.

— Но что будет с Робертом? Ведь он себя не переломит. Даже ради меня… хотя на это, очевидно, надеется Генри.

— Не терзайте себя, мадам. Ваш супруг ведет очень умную игру, причем по правилам, выгодным именно для него. Чем чаще он посылает герцога к черту, тем больше Генри Анжу его вожделеет. Вспомните мой грубый пример с женщинами.

— Но мой супруг не играет в игру, а честно рискует жизнью! — воскликнула Джоселин. — Он не лукавит, каждое слово, им сказанное, правдиво.

— Знаю. И тем игра для Генри становится еще увлекательнее.

Лестер загадочно улыбнулся и осторожно погладил Джоселин по руке.

— Генри Анжу страстно любит завоевывать не только города и страны, но и человеческие сердца. И в этом спасение вашего супруга.

На следующий день Роберту позволили увидеться со своими людьми, даже с теми, кого Генри взял в плен при Тетбюри. Затем сэр Джеффри и три рыцаря, сопровождавшие Джоселин, были отправлены обратно в лагерь Стефана под охраной, выделенной самим герцогом. Роберт настаивал, чтобы его супруга уехала с ними, но Генри твердо отказал, заявив, что раз она попросила у него защиты сама, по собственной воле, то ее место здесь, в лагере Анжу.

— Ведь я обещал ей свое покровительство и теперь должен беречь ее как зеницу ока, — заявил он.

Роберту ничего не оставалось делать, как только склониться в благодарственном поклоне.

Он не страшился ни смерти, ни заключения в темницу, ни пыток и издевательств. Он давно очистил свою совесть перед Господом и был готов предстать перед ним. Лишь тревога за судьбу Джоселин заставляла его просыпаться в поту от страшных видений по ночам. Каким бы щедрым ни был герцог Анжу на обещания, Роберт знал им цену.

Прохладная весна сменилась жарким летом. Грязь высохла и превратилась в пыль. От пыли задыхались обе противоборствующие армии. Анжуйцы осаждали сохранившие верность королю замки с упорством, которое Джоселин не могла не оценить. Осажденные не менее упорно сопротивлялись. Казалось, ничего особого не происходит, но Джоселин раздражало то, что Генри всюду возит с собой Роберта де Ленгли, показывая его войскам как самый дорогой трофей.

Несомненно, это и была задуманная им изощренная месть — дразнить самолюбие Роберта, унижать его, ждать, когда тот вспыхнет гневом и сгорит уже не в погребальном костре в нормандской церкви, а в огне, сжигающем его мозг и душу.

Армия наконец снялась с места и направилась отбивать Уоллингфорд. Город, уже давно присягнувший на верность Анжу, был осажден войсками Стефана. Король даже распорядился выстроить из бревен осадную башню, которую медленно пододвигали к городским стенам. Небольшая речка Кроумарш мешала продвижению, осада затягивалась, и гарнизон крепости и осаждающие отощали от голода. После того как Бедфорд пал и был разграблен и сожжен, герцог уже управлял всей Южной и большей частью Западной Англии. Его приближенные склонялись к мысли, что битва за Уоллингфорд станет решающей. В ней примет участие сам Стефан, и если он там потерпит поражение, то утратит и корону.

— Значит, мы направляемся в Уоллингфорд? — поинтересовался Роберт. Он скучал, наблюдая, как Генри разыгрывает шахматную партию с его супругой.

Генри неохотно прервал обдумывание очередного хода.

— А разве вы желаете присоединиться к походу? — спросил он.

— Нет, не желаю. Но меня интересует мое будущее. Мне проще узнать его от вас, сир, чем от астрологов.

Генри вновь устремил свое внимание на доску. Казалось, шахматные фигуры, наступающие на его ряды, занимали его больше, чем разговоры о военных действиях.

— Напрягите мозги, де Ленгли, и помогите мне найти решение. Что бы вы сделали на моем месте?

— Собрал бы все силы в кулак, прорвал осаду Уоллингфорда и вывел оттуда гарнизон.

— Я не об этом вас спрашиваю, — добродушно усмехнулся Генри. — Я надеялся, что вы подскажете, как мне сыграть. Мадам вот-вот разобьет меня в пух и прах.

Роберт пожал плечами и вышел из палатки. Ему захотелось подышать свежим воздухом. Долгие недели он или просиживал в шатре, наблюдая за шахматными баталиями Джоселин и Анжу, или ожидал возвращения герцога из кратковременных походов и слушал, как его шумно поздравляют с очередной одержанной победой раболепствующие перед ним лорды. Но сопровождать Генри Анжу в этих походах было для него еще мучительнее.

Если б не Джоселин, он уже давно бы, наверное, свихнулся и тем порадовал Генри. Только жена и спасала Роберта. В любой миг, будь то ночь или день, она была готова охладить его кипящий мозг или согреть его тело.

Де Ленгли вернулся в шатер и уставился на шахматную доску, с которой постепенно исчезали «съедаемые» фигуры и пешки.

«Кто я — фигура или пешка? И какой неожиданный ход задумал Генри, чтобы убрать с доски меня? У него на уме много хитроумных ходов и много чего припрятано в рукаве, как у ярмарочного фокусника».

— Сир, у вас просит аудиенции сэр Монтегью.

Генри поморщился.

— Как мне надоел этот Брайан.

— Его зовут Уильям Монтегью.

Генри демонстративно долго теребил свою бородку.

— Хорошо, пусть войдет.

Джоселин охотно превратилась бы в мышку и исчезла бы где-нибудь в земляной норе. Она не ожидала, что на ее послание отец откликнется приездом.

— Я благодарен за то, что вы приняли меня, мессир! — провозгласил Монтегью с апломбом, который Джоселин запомнила еще с детства. — Рад, что вы еще не забыли о том, что наше семейство верно служит вам.

И тут он заметил Джоселин, восседающую напротив герцога за шахматной доской. Для него это была неожиданность. Вот уж не думал он, что дочка его в милости у Генри Плантагенета.

— О Господи! Ты здесь, Джоселин?! — не удержался он от восклицания. — Как тебя сюда занесло?

Генри гневно посмотрел на него, и старик тут же испугался. Он опустился на одно колено с большим усилием, поскольку ему мешал выпирающий живот.

— Простите, сир, за мое неосторожное восклицание. Я не ожидал увидеть мою дочь в вашем шатре. Я только что прискакал из Бедфорда, выполнив ваше поручение разобрать его стены.

Генри равнодушно кивнул.

— Подымайтесь с колен, Монтегью. Когда вы на ногах, то вы еще можете мне послужить, а когда а стоите на коленях, то от вас никакой пользы. А что и сюда вас привело? Надеюсь, не простое любопытство?

— Мне с большим опозданием доставили письмо от дочери. Она просила заступиться за нее. Поэтому я здесь.

Генри подал знак пажу, чтобы Монтегью поднесли вина.

— Освежитесь с дороги, сэр, вам это не помешает. — Он обернулся к Джоселин и подмигнул ей. — Ваша дочь, по всей вероятности, одержима страстью писать письма. Вы не первый, кто явился просить за нее. Леди де Ленгли своим острым пером разворошила осиное гнездо. У нее, несомненно, писательский дар. Все вокруг жужжат и прямо-таки осаждают меня. Как ни странно, эрл Колвик и сын его — Пелем — тоже вступились за нее. Ее перо смогло пробить даже броню сурового Лестера. И он уже ринулся на ее защиту. Князья церкви осмелились намекнуть, что мне грозит отлучение, если я поступлю — как это они выразились? — «опрометчиво»… — вот какое слово они употребили, насколько память мне не изменяет.

Джоселин взглянула на герцога с обострившимся интересом. Впервые при ней заговорили о ее письмах.