— Ты неправ, Рикардо, — возразила Роза. — Они вполне разумные и серьезные девочки. Дульсе так даже слишком серьезная.
— Еще бы, ты до сих пор в душе осталась той озорной девчонкой, какой я тебя встретил. Наша Лус точь-в-точь как ты в ее возрасте. Потому тебе и кажется, что Дульсе слишком серьезная.
Роза задумалась. Иногда ей казалось, что она недостаточно внимания уделяет дочери. Она чуть не сказала про себя «младшей дочери», хотя странно было так говорить о близнецах, которые появились на свет с разницей всего в несколько минут. И все же Дульсе действительно производила впечатление младшей рядом с уверенной в себе сестрой.
Часто ночами, когда ей не спалось, Роза думала о дочерях и пыталась представить себе их будущее. Казалось бы, ей не о чем было беспокоиться. Обе девочки оказались талантливыми и после окончания школы поступили в престижные учебные заведения: Лус в консерваторию, а Дульсе в Академию художеств по классу живописи. Роза чувствовала, что обе они относятся к родителям с искренней любовью и уважением. И все же она временами испытывала беспокойство, знакомое всем матерям. Разумеется, детство Лус и Дульсе было вполне благополучным по сравнению с тем, как росла сама Роза. И тем не менее ей казалось, что Лус и Дульсе слишком открытые и беззащитные, и она тревожилась о том, кто встретится на пути ее девочек в самостоятельной жизни.
Наконец после недели сборов, мучительного выбора гардероба для поездки был устроен прощальный семейный обед, на который кроме родителей, Томасы и тети Кандиды были приглашены брат Рикардо, Рохелио, с женой Эрлиндой и сыном.
Все родственники наперебой давали Лус и Дульсе советы.
— Смотрите, не лежите долго на пляже, — говорила Эрлинда. — Не заметите, как сгорите, и весь отдых будет испорчен. Я принесла вам замечательный лосьон для загара, я читала, что он дает самый лучший загар.
— Ну и ну, мои маленькие племянницы отправляются на завоевание Акапулько, — шутил дядя Рохелио. — Боюсь, что через неделю там не останется ни одного неразбитого сердца у мужчин моложе восьмидесяти лет.
— Что ты говоришь, Рохелио! — воскликнула его старшая сестра Кандида, с упреком глядя на брата. — Девочки едут отдохнуть. Они так много занимались в этом семестре. А ты им в голову вбиваешь разные глупости.
— Ну почему глупости, Кандида, — поддержала мужа Эрлинда. — Наши девочки уже выросли, не удивлюсь, если скоро нам придется гулять на свадьбах.
— Все так, — ответила Кандида, — но в наше время порядочные сеньориты выбирали себе женихов среди знакомых молодых людей, бывающих в доме их родителей.
Рохелио и Рикардо быстро переглянулись. Им обоим в голову пришло одно и то же воспоминание об ужасной драме в личной жизни, которая омрачила молодость Кандиды. Но она сама, казалось, оставила прошлую жизнь далеко позади, как будто это случилось не с ней. Теперь Кандида была воплощением набожности и благонравия, она осуждала вольные нравы современной молодежи и вечно опасалась, как бы молодые приятели не оказали плохого влияния на ее любимых племянниц.
Разумеется, Рикардо не хотелось напоминать сестре о прошлом.
— Не волнуйся, Кандида, — сказал он добродушно. — У наших Луситы и Дульситы есть голова на плечах, правда, проказницы?
— Ну конечно, тетя, ты можешь быть за нас спокойна, — немедленно откликнулась Лус, которая умела разговаривать со старшими.
Поскольку сестры собирались отметить свой день рождения вдали от дома, родные преподнесли им подарки заранее. Подарков получилось очень много, и их развертывание, рассматривание и обсуждение заняло чуть ли не половину вечера. Лус сразу отправилась в спальню примерять хорошенький летний костюм, подаренный Рохелио и Эрлиндой, а Дульсе не могла оторваться от альбома репродукций из Лувра, который ей преподнес отец. Как завороженная, она рассматривала репродукции знаменитых полотен, которые после учебы в Академии художеств, казалось, должна была знать наизусть.
— Спасибо, папочка, — вздохнула она и бросилась отцу на шею. Он нежно обнял дочь, любуясь ее выразительным лицом с тонкими чертами, окаймленным густыми черными волосами. В этот момент в комнату вошла Лус.
— Огромное спасибо, дядя Рохелио, тетя Эрлинда, мне ужасно нравится, — сказала она, поворачиваясь, чтобы ее можно было рассмотреть со всех сторон. — Это как раз то, что я хотела. И к этому костюму изумительно подходят мои новые туфли и серьги, которые подарила мама.
Все выразили свое восхищение. Дульсе не сразу оторвалась от альбома, но наконец захлопнула его и повернулась к сестре.
— Посмотри, что мне папа подарил. Это же Лувр! Ах, Лус, почему мы не едем в Париж вместо Акапулько?
Все засмеялись.
— Ты неисправимый романтик, Дульсе, — сказала ее сестра. — Мне кажется, ты влюбилась в Париж заочно, когда тебе было пятнадцать лет.
— Не беда, Дульсе, можно начать и с Акапулько, у тебя еще есть время впереди, — добродушно заметил Рохелио.
— А знаешь, Дульсе, может быть, когда ты кончишь учиться, ты станешь знаменитой художницей и повезешь свои картины в Париж на выставку, — сказал Тино, двоюродный брат Дульсе и Лус. Тино было уже двенадцать лет, и он с детства любил Дульсе и восхищался ее талантом. В своей спальне он устроил целую выставку ее акварельных и пастельных работ и с гордостью демонстрировал ее своим друзьям.
— Да я просто пошутила, — засмеялась Дульсе. — На самом деле я ужасно жду этой поездки и очень хочу в Акапулько. Мамочка, мы как раз в этом семестре изучали маринистов, и я просто мечтаю о том, как буду рисовать море.
— Прекрасно, — сказала Эрлинда, — значит, после поездки у нас появятся твои новые произведения.
— Да ей дать волю, так она вообще от мольберта не отойдет, — сказала Лус. — А по-моему, мы как раз для того и уезжаем, чтобы забыть про занятия.
В таких разговорах вечер пролетел незаметно. На следующий день надо было ехать в аэропорт. И вот наконец они оказались у цели своего путешествия.
Отель «Ореаль» сразу поразил девушек. Его многочисленные гостиные, рестораны, бары с кондиционерами манили уютом и изяществом. Номер, который заказал для дочерей Рикардо, был обставлен великолепной мебелью, включая телевизор и бар, а с балкона открывался великолепный вид на город. Но Лус считала, что не для того они приехали, чтобы сидеть в номере, даже таком роскошном. В первый же день она потащила Дульсе на танцы, которые устраивались в гостинице. Дульсе согласилась, хотя относилась к таким танцевальным вечерам несколько настороженно. Под руководством сестры она старательно красилась, укладывала волосы феном, расправляла модное черное платье, которое Лус уговорила ее купить перед отъездом.
Танцевальный зал гостиницы «Ореаль», расположенный на первом этаже, был отделан с той же элегантностью, как и остальные интерьеры. Мягкий свет лился из матовых светильников, освещая полукруглые диваны с высокими спинками, которые стояли вдоль стен, оставляя пространство в центре зала свободным для танцев.
Дульсе и Лус вошли в зал и направились к столику. Краем глаза они видели, что их приход произвел впечатление: они и поодиночке привлекали внимание своей внешностью, а когда они были вместе, эффект усиливался.
Оркестр играл танго. Во всех этих вальсах, танго, фокстротах Дульсе чувствовала себя неуверенно. То ли дело Лус, которая еще в школе посещала танцевальный класс, заявляя, что это пригодится ей, когда она будет выступать со сцены.
«Впрочем, кто же мне мешал тоже учиться танцам? — сказала самой себе Дульсе. — Мама меня даже уговаривала, а я наотрез отказалась».
В этот момент к их столику подошел официант. Дульсе залюбовалась сестрой, которая с непринужденным видом произнесла «Два мартини, пожалуйста».
— Слушаюсь, сеньорита, — сказал официант и отошел. «И как это ей удается?» — в который раз подумала Дульсе. Сама она в таких случаях чувствовала себя крайне стесненно, а Лус без труда общалась с официантами, горничными, служащими транспортных фирм и при этом так обаятельно улыбалась, что те с готовностью выполняли все ее пожелания.
Чтобы скрыть смущение, Дульсе захотелось закурить. Эта привычка для нее была еще в новинку: в начале учебного года однокурсники в Академии художеств уговорили ее попробовать сигарету. Первый опыт ее не воодушевил, но постепенно первоначальное отвращение прошло, и Дульсе льстила себя надеждой, что ее недостаток опыта уже не так заметен.