Они шли, наслаждаясь живописными берегами Темзы и ярким солнечным светом, прежде чем погрузиться в мрачные дебри этого дела, которое грозило обернуться еще одной трагедией.
Несмотря на тщательные поиски, полиция так и не смогла арестовать Ладислава Возинского, который к этому времени, вполне возможно, уже покинул страну. Со своей стороны Альдо и Адальбер установили слежку за графом Солманским и польским священником, но тоже без всяких результатов.
Священник вел очень строгую и размеренную жизнь. А что касается отца обвиняемой, то он водил своих преследователей по лондонским костелам, где подолгу молился и тратил огромные деньги на свечи, но при этом ни разу больше не приезжал в Шедуэлл. Он ездил также в тюрьму, в польское посольство и нанес несколько светских визитов, в частности, герцогине Дэнверс и, разумеется, сэру Десмонду… Граф всякий раз выходил из автомобиля, одетый с головы до пят в черное, — воплощенная отцовская скорбь…
Погода стояла великолепная: свежий ветерок гнал по небу небольшие белые облачка, а белый эскадрон чаек, торопливо облетая Тэмпл-Гарденс, пикировал прямо в реку… Мирное, радующее сердце зрелище, но приближался час, когда нужно было от всего этого отрешиться и переступить порог суда.
Олд-Бэйли — величественное здание начала XIX века — своей башней и куполом отдаленно напомнило друзьям собор святого Павла. С той только разницей, что над серым куполом этого здания царила статуя Справедливости. Альдо оглядел ее с большим сомнением: британский суд с его древним громоздким механизмом не внушал ему никакого доверия, скорее наоборот… Не ободрил его и зал заседаний.
Высокие окна, за которыми разливалась небесная лазурь, освещали просторный, отделанный темным деревом зал, в дальнем конце которого под горельефом, изображающим меч правосудия и герб Англии, помещалось судейское кресло.
Именно в это кресло, расположенное на возвышении и поднимающее судью над всеми остальными участниками заседания, сядет сэр Эдвард Коллинз, чтобы выступить арбитром в поединке между обвинением и защитой, который начнется буквально через несколько минут.
Нравы и обычаи английского суда очень отличаются от суда на континенте. Судебный процесс в Великобритании — это не расследование, в ходе которого выясняется, что на самом деле произошло. Это и не процесс, где судья выступает в роли своеобразного инквизитора, а возможности адвоката весьма ограничены. Английский суд — это поединок между королевским прокурором, представляющим обвинение, и адвокатом, представляющим защиту. Судья здесь выступает беспристрастным арбитром. Суть процесса, таким образом, не в том, чтобы выяснить, виновен ли обвиняемый, а в том, чтобы прокуратура сумела привести достаточно доводов, чтобы это доказать. Тогда как защита стремится как можно более убедительно опровергнуть эти доводы в глазах двенадцати присяжных.
Совершенно иначе выглядит и размещение в зале лиц, принимающих участие в заседании: напротив судьи находится скамья подсудимого, к которой ведет лесенка из полуподвального этажа. Справа от подсудимого, перпендикулярно к его скамье, расположено несколько скамей — это места, где сидят адвокаты в черных мантиях с белыми брыжами и в белых париках с буклями и косичками. И обвинение, и защита занимают первую скамью, их представителям достаточно просто встать для того, чтобы выступить. По другую сторону, вровень с небольшим сооружением наподобие пастырской кафедры, на которой сменяют друг друга свидетели, рассаживаются присяжные заседатели. Когда они уединяются, чтобы вынести приговор, при их спорах не присутствует ни одно должностное лицо, и их долг — полагаться лишь на собственную совесть.
Публика допускается только на галереи, напоминающие театральную галерку, а свидетели занимают стулья позади скамьи подсудимого. Там же сидят друзья и родственники тяжущихся сторон.
Поскольку процесс предстоял необычный, затрагивающий интересы высшего света, публика была заранее тщательно отобрана и пропускалась в зал по специальным билетикам охранниками, наблюдающими за порядком. Что касается скамьи для прессы, то на ней просто яблоку негде было упасть. Среди прочих — к большому удивлению Альдо и Адальбера — сияла торжествующая физиономия Бертрама Кутса, который был впервые прилично одет.
Лорд Десмонд Килренен предупредил Морозини, что, возможно, он привлечет его в качестве свидетеля, поэтому и он, и Адальбер заняли свидетельские места неподалеку от герцогини Дэнверс, надевшей для такого торжественного случая шляпу из черного бархата, отделанную белым тюлем', напоминавшую гнездо аиста и, без сомнения, мешавшую тем, кто сидел позади нее. Обоих друзей герцогиня встретила вздохом облегчения.
— На душе у меня камень, в горле комок, — призналась она Альдо, — но мне будет намного легче, если я буду знать, что вы тут, рядом. Выступать в качестве свидетельницы на суде — тяжкое испытание…
— Стоит ли так волноваться, ваше сиятельство? И судья, и адвокаты — все исполнены к вам величайшего почтения…
Лорд Десмонд — ваш друг…
— Безусловно, но зато Джон Диксон, государственный обвинитель, меня терпеть не может. Он всегда с подозрением относился к моей дружбе с несчастным Эриком и не скрывал этого. Я знаю, что наше правосудие обязывает своих служителей к безупречной вежливости и даже больше — к учтивости, но я знаю и таких, которые за учтивыми фразами позволяют себе такие намеки… в общем, крайне неприятные!
— И все-таки вам не о чем волноваться. Я не сомневаюсь, что все пройдет как нельзя лучше.
— Да услышит вас господь! А как вы думаете, сэр Десмонд пригласит Анельку в качестве свидетельницы?
Это тоже было одной из характерных черт английского суда: обвиняемый мог быть выслушан в качестве свидетеля, что позволяло защитнику задавать ему вопросы напрямую.
Этот дополнительный допрос мог послужить и ко благу, и ко злу — все зависело от обстоятельств… и от сообразительности обвиняемого.
— Надеюсь! — вздохнул Морозини, полагая, что юность и красота Анельки могут благоприятно повлиять на присяжных, вызвать в них чувство жалости, сострадания и понимания.
Вошел судья, и все в зале встали. В пурпурном одеянии, отделанном горностаем, в огромном, напоминающем закрученную шаль парике XVII века, сэр Эдвард Коллинз занял свое место на возвышении. Его выход сопровождало почти благоговейное молчание. Как только он сел на свое место, секретарь суда объявил об открытии процесса под названием:
«Король против леди Фэррэлс» — забавная формула, которую можно было бы счесть за объявление дуэли, если бы не такая пикантная подробность: один из объявленных противников отсутствовал. Следом раздался приказ:
— Введите обвиняемую.
Все головы разом повернулись, публика свесилась с галерей, чтобы лучше видеть. Сердце Альдо невольно сжалось при мысли, что, быть может, через два или три дня судья, облачившись в черный капюшон, как того требует обычай, прочитает смертный приговор…
И вот в сопровождении двух стражниц Анелька появилась из лестничной полутьмы и вышла на свет, льющийся из высоких окон. Шепот пробежал по залу, будто рябь по воде, и сэр Эдвард Коллинз, восседающий на своем троне, поднес к глазам лорнет, чтобы лучше ее рассмотреть. Никогда, даже в торжественный день своей свадьбы, не была юная полька так очаровательна, хрупка и трогательна, как сейчас в своем темпом костюме из плотного сукна, единственным украшением которого были ее блестящие волосы и белоснежная кожа. Тоненькая, стройная, она походила на изящный стебелек, увенчанный золотистым цветком…
— Какая жалость! — прошептала герцогиня. — Ей только-только исполнилось двадцать, и какие испытания легли на ее хрупкие плечи…
Альдо не ответил. Королевский прокурор принялся читать обвинительный акт:
— Анелька-Мария-Ядвига Фэррэлс, вы обвиняетесь в убийстве вашего мужа, сэра Эрика Фэррэлса, совершенном вечером 15 сентября 1922 года. Признаете вы себя виновной или не признаете?
— Я невиновна.
Голос молодой женщины был спокоен, звонок и тверд и как нельзя лучше гармонировал со скромной, исполненной достоинства манерой держаться. Она смотрела прямо в глаза своему обвинителю без вызова, но с той непоколебимой уверенностью, которая, похоже, пришлась ему по нраву, поскольку что-то вроде улыбки тронуло уголки его губ.
Трудно было себе представить, сколь не схожи между собой были сэр Джон Диксон и сэр Десмонд. Один худой и высокий, с будто вырубленным топором лицом и с очень живыми темными глазами. Второй коренастый, плотный, приземистый — в нем ощущалась внутренняя сила. В парике, который шел ему меньше, чем другим, он походил на бульдога, а жесткий взгляд его мутно-серых глаз не оставлял сомнения в том, что его противнику придется нелегко, когда он почувствует на себе мертвую хватку адвоката. Но сейчас слово было предоставлено прокурору. Он первым открывал огонь.