* * *

В своем стихотворении «Видение розы» французский поэт Теофиль Готье рассказывает о девушке, вернувшейся с первого в жизни бала. Бережно прижимает она к груди алый розовый цветок, который сопутствовал ей целый вечер, и, отдаваясь воспоминаниям, утомленная и взволнованная, засыпает. Девушке кажется, что в окне появляется призрак розы, который, пройдя полупустую комнату, приглашает ее танцевать. Однако танец их обрывается с первыми утренними лучами. Призрак розы начинает таять, и девушка просыпается в печальном недоумении.

В 1911 году талантливый балетмейстер Михаил Фокин поставил на музыку Вебера хореографическую миниатюру «Видение розы». Роль девушки исполняла Тамара Карсавина. Ее партнером был Вацлав Нижинский, который с таким совершенством вел партию, что экспансивные поклонницы срывали с его костюма розовые лепестки, нисколько не огорчаясь их искусственным происхождением...

(Из журнальной статьи.)

* * *

Только в начале четвертого ночи Николай добрался до пункта назначения. Каких трудов и мук ему это стоило – не описать... Это был самый настоящий ад.

Вообще, весь вчерашний день был адом, начиная со встречи с любовником жены. Потом, когда все рычаги и механизмы по уничтожению проклятого Кости Неволина были задействованы, Николай немного успокоился. Он договорился с Бабенко, что тот привезет ему Розу. Можно сказать, возвращение блудной овечки в лоно семьи... Бабенко Розу привез, и тут снова все пошло наперекосяк.

Какая жалость, что жена была не немой!

Потому что она наговорила такого, что Николай почувствовал себя жарящимся на сковородке, а уж когда заявила о том, что ждет ребенка...

Он мог ей не поверить.

Но он поверил. Она не лгала. Господи боже мой, его Роза ждала ребенка!..

С Николаем случилось нечто вроде помешательства. Он был готов убить Розу, но тут в дело вмешался Бабенко и поступил с ним точно так, как Николай приказал тому поступить с Розой, – запер его в комнате.

«Ах ты сволочь... Ничего, ты у меня еще попляшешь!» – Николай усилием воли взял себя в руки, затих. Ему важно было как можно скорее догнать жену...

Бабенко открыл дверь.

Николай прекрасно осознавал, что помощник никуда его сейчас не отпустит. Едва Бабенко поймет, в каком состоянии находится Николай, он снова посадит его под замок. Потому что именно так воспринимает свои обязанности...

От Бабенко следовало на время избавиться. Любым способом!

Николай ударил помощника графином по стриженому седому затылку и выскочил из дома. Теперь он был свободен...

Куда ехать, где искать беглянку, Николай прекрасно знал. И он поехал за ней – быстрее, быстрее, как можно быстрее...

Ночь, стремительно кружащийся перед лобовым стеклом пух. За кольцевой, у светофора, Николай едва успел затормозить.

Мелкая дорожная неприятность – он слегка «поцеловал» багажник стоящей перед ним машины. Всего-то...

Но из машины (результат жалких потуг отечественного автопрома, примерно десятилетней давности!) выскочил взбешенный водитель. И началось:

– Да ты... Куда ты смотришь... да я... да мать твою... и всех твоих родственников...

Николаю, наверное, следовало сдержаться и сразу дать несчастному «зелененькую» с портретом Франклина (более чем достаточно – на том инцидент был бы исчерпан и без вмешательства дорожных служб), но вот сдержаться он как раз и не смог.

– Быдло! – сказал он, вылезая из машины. – Ты знаешь кто?.. Ты – быдло! Ездить на таком ржавом корыте...

Пострадавший – примерно ровесник Николая, с глубокими залысинами и в безобразных брезентовых штанах – взбеленился еще больше.

– А ты думаешь, раз на иномарку сел, значит, тебе все можно?! Да я... да ты... да твою мать... и всех твоих родственников...

Тогда Николай ударил его. Пострадавший в долгу не остался...

Потом их, мутузящих друг друга в придорожной пыли, задержал проезжающий мимо наряд. Слава богу, хоть тогда у Николая хватило ума не сопротивляться!

Пришлось довольно долго сидеть в отделении, пока оформляли протокол. Николай сумел умаслить и пострадавшего, и хмурых сонных милиционеров.

Когда он наконец обрел свободу, была уже не просто ночь, а тот отрезок суток между ночью и утром, когда сознание бодрствующего приобретает странную, пугающую четкость, и все окружающее кажется немного фантастичным.

Жар, горящий в груди Николая, не угас. Даже наоборот – он разгорелся еще сильнее.

Так вот, в Камыши он приехал только в начале четвертого. В маленьком городке было тихо – ни прохожих, ни других машин, только луна в небе...

Николай припарковался неподалеку от знакомого палисадника, вышел, осторожно закрыв дверцу (он очень боялся нарушить эту мертвую тишину всяким лишним звуком), перешагнул через низкий забор.

Ни одно окно не горело.

Николай поднялся по ступеням и тихо открыл дверь своим ключом. У него был ключ от камышовской квартиры – Роза, наверное, забыла, что один комплект хранился у мужа с давних пор. На всякий случай...

Его уже не трясло, и боли (от вчерашних и сегодняшних ссадин) он не чувствовал. В его сознании была только Роза – это она была источником всех его неприятностей, это она подвергала его этим испытаниям.

Сняв туфли, он тихо скользнул по коридору, утонувшему в черной, непроглядной темноте, ощупью угадывая дорогу. Причем умудрился ничего не свалить и ничем не загреметь...

Дверь в спальню была распахнута.

Николай вошел – и замер на пороге, боясь пошевелиться. Роза была здесь, он ощущал ее присутствие, причем без помощи какого-либо органа чувств. Он просто знал, что она здесь.

Так оно и было – она лежала на постели одетая и спала.

Лунный свет сквозь железную решетку окна падал на ее лицо, на подушку, и в этом призрачном бледно-желтом сиянии Роза казалась нереально юной, непохожей на себя. Это была другая Роза – та, которую он не знал.

Николай смотрел на нее, боясь пошевелиться, боясь, как бы не скрипнула половица под его ногами, – он не мог нарушить ее тихого, глубокого сна.

Он ее ненавидел. И он ее любил. Сейчас он любил ее так страстно, так трепетно, как не любил даже в самые первые месяцы их знакомства... И было ужасно жаль, что он так и не успел показать ей этой своей безбрежной, бесконечной, нежной любви. Как они могли быть счастливы... Он отдал бы ей все. Абсолютно все. Всего себя – в полное ее распоряжение. Потому что только она смогла бы правильно распорядиться его душой – в самом высшем, философском смысле. Он пожадничал, и вот – оказался в убытке.

Николай смотрел на Розу довольно долго, и за это время она так и не пошевелилась. Лицо спокойное и точно удивленное... Дыхания почти не слышно. Ее сон был похож на глубокий обморок.

Потом она повернулась на бок и потерлась щекой о подушку.

Он не мог с ней ничего сделать. Даже прикоснуться.

Но оставить все как есть Николай тоже не мог. Во-первых, она любила другого. Во-вторых, она ждала ребенка – от другого. В-третьих, она никогда не вернулась бы к нему, к Николаю, – это уже очевидно и бесспорно.

Осторожно, на цыпочках он отошел назад, остановился в темном коридоре, точно раздумывая. Затем тихонько прикрыл дверь, ведущую в комнату. Зашел в другую, в лунном свете увидел стул. Достаточно крепкий. Взял его, спинкой подпер ручку двери так, чтобы при всем желании ее нельзя было открыть изнутри. Затем в темном коридоре нашарил свои туфли, обулся, вышел вон. Запер входную дверь своим ключом.

Минуту стоял на крыльце, глядя в черно-синее высокое небо с россыпью звезд – крупных и помельче. Теперь, когда Роза была где-то там, не перед его глазами, Николай мог немного расслабиться.

– Роза... – пробормотал он и укусил себя за пальцы. – Как ты могла!

Еще чуть-чуть – и он захлебнулся бы, утонул в рыданиях, но последним усилием воли заставил себя сдержаться.

Перескочил забор, достал из багажника канистру бензина. Потом обогнул дом с другой стороны – с той, где был овраг. Осторожно, пригибаясь, прошел по узкой тропинке, облил бензином стену. Истратил всю канистру. Если займется здесь, то с дороги не сразу заметят, не так быстро поднимут тревогу (мало ли кто вздумает проехать мимо в этот час!). А когда заметят, будет уже поздно.

«Это хорошо, что она спит... Она просто не проснется. А другие... – он вспомнил тех, кто еще жил в этом доме, и сморщился от отвращения. – Других не жалко!»