— Думаю, врачи завтра меня отпустят, — продолжила Мюриэль, — и, если все пойдет хорошо, я рассчитываю выйти на работу в понедельник.
— Так скоро?
— Я уже соскучилась по работе. А поскольку они считают, что с сердцем у меня все в порядке, нет нужды держать меня здесь.
— С сердцем?
— Разве ты не слышала? Они думали, что у меня был сердечный приступ, потому что я случайно выпила несколько таблеток снотворного. Но, как выяснилось, сейчас с сердцем все в порядке. Такое бывает, знаешь ли.
Да, я знала, что Линдси не самый надежный источник информации, но даже она не могла бы спутать сердечный приступ с попыткой самоубийства. И я знала, что нахожусь не в «Сумеречной зоне», а в Бронксе. В палате психиатрического отделения. В этих фактах сомневаться не приходилось.
И однако, передо мной сидела Мюриэль, такая спокойная, в спальном жакете, и говорила, что где-то кто-то что-то напутал.
Естественно. Она ведь рехнулась.
Я откашлялась и впервые в жизни попыталась очень тщательно подбирать слова.
— Ты уверена, что тебе не нужно немного отдохнуть? Чтобы убедиться, что ты… в полном порядке?
— Я никогда не чувствовала себя так хорошо.
Ее слова показались мне чистой правдой. Выглядела она точно так же, как и всегда. Правда, при дальнейших размышлениях вывод из этого я сделала нерадостный: выглядела Мюриэль чокнутой.
Это нервировало. Я примчалась, чтобы искупить свою вину, извиниться за безответственность. Но как можно извиняться перед человеком, который не в своем уме?
— Как твоя подруга? — спросила я.
— Которая? — Она прищурилась, глаза холодно блеснули. — У меня их много, знаешь ли.
Я дернулась. Совсем не хотела ее обижать.
— Писательница.
— Мелисса Макинтош, — напомнила она мне, в голосе зазвучали суровые нотки. — Я удивлена, что ты не помнишь, как ее зовут. Ты отвергла ее книгу лишь неделю назад.
Я поморщилась, но ведь и приехала сюда именно за этим, так что оставалось лишь покорно подставлять вторую щеку.
— Знаешь, у меня такая плохая память на имена.
— Ты продержала книгу не один месяц. За это время, думаю, могла бы хотя бы запомнить имя и фамилию автора.
— Знаю. Извини.
— Да ладно! — В голосе Мюриэль слышалось негодование. — Тебе не нужно извиняться передо мной.
Но за этим-то я и приехала. Чтобы извиниться перед ней. Внезапно я поняла, что обязана извиниться перед Мюриэль — Мелиссой. К сожалению, она не собиралась предоставить мне такую возможность. Не желала признаться, даже теперь, что она и есть Мелисса Макинтош. Как я могла извиниться перед сумасшедшей женщиной, которая не хотела признаваться, что именно она написала отвергнутую мной рукопись?
— Ты прочитала мое письмо? — спросила я.
— Мелисса показала.
Ага. Неужто это клинический случай раздвоения личности, как у Салли Филд в «Сибил»[82]? Я решила говорить с ней об этом, пока не наступит озарение и две личности не сольются в одну[83]. (Выражаясь птичьим языком психиатров, я взяла бы ее Салли Филд и превратила бы в ее Джадда Хирша[84] из «Обыкновенных людей».)
— И что ты думаешь о письме?
Она покрутила перламутровую пуговичку жакета, словно обдумывая ответ.
— Очень уж оно резкое.
Вот! Пусть покритикует меня.
— Мне следовало выбирать выражения, — согласилась я.
— Тон грубый, — добавила она.
— Об этом остается только сожалеть.
— Я печатала отказные письма Мэри Джо, когда ее помощница попала в больницу с аппендицитом, и Мэри Джо никогда не позволяла себе такого грубого тона.
Оказывается, я более злая, чем Мэри Джо. Однако. Меня пороли. И я, если на то пошло, была не против.
— Я очень сожалею.
Губы ее дрогнули.
— Ты не должна извиняться передо мной, Ребекка. Письмо получила Мелисса.
— Мелисса. Точно.
— Ты хотела узнать мое мнение об этом письме, и я его высказала.
— Знаю. — Я выдержала паузу. — Дело в том, что я думала об этом письме с тех пор, как написала его, и меня мучила совесть. Иногда понимаешь, что не следовало делать того, что сделала.
— Ну, теперь уже поздно говорить об этом. Мелисса прочитала письмо и расстроилась.
Я решила сменить тактику.
— Будь Мелисса моей знакомой, знаешь, что бы я сделала?
— Что?
— Села бы рядом с ней и сказала, что письмо написано в спешке. В нем ни одного ободряющего слова, которого она, несомненно, заслуживает. Ты знаешь, это огромное достижение — написать книгу.
На лице Мюриэль читалось сомнение.
— Даже плохую?
— Эта книга не плохая. Ей недостает профессионализма. Сюжет проседает. Но если добавить драйва, усилить событийный ряд, с интересными персонажами…
Мюриэль склонила голову.
— Так тебе не понравились и персонажи?
Я захлопнула рот. Черт! Сглотнула слюну.
— Герои как раз симпатичные. Это лучшее, что есть в книге. Но… ты понимаешь, если вставить Скарлетт и Ретта в «Щенка Паппи», книга все равно останется «Щенком Паппи».
Мюриэль сдвинула брови, явно не понимая, о чем я толкую, и я не могла ее в этом винить. Внезапно как бы вновь оказалась на конференции в Портленде, пытаясь объяснить писателям, как писать книгу. И даже начала потеть, как в Портленде.
— Я вот о чем. Мне бы хотелось сесть рядом с Мелиссой, выпить по чашечке кофе, рассказать ей о том, что понравилось в «Ранчере и леди». Я бы хотела подбодрить ее, что в письме сделать трудно. Обсудить с ней идеи для будущих проектов.
Мюриэль просияла.
— Правда?
Я кивнула.
— Знаешь, устроить встречу с Мелиссой очень даже возможно.
«Да, кто бы спорил».
Мы посидели еще какое-то время, пытаясь поддерживать разговор (коснулись даже прогноза погоды), но через пять минут стало ясно, что мне пора уходить. Я встала.
— Спасибо, что навестила меня, Ребекка. — Мюриэль замялась. А потом выпалила: — Насчет встречи с Мелиссой ты говорила серьезно?
— Естественно!
Уходя, я, как и принято в больницах, высказала надежду, что ей скоро станет лучше.
— Мне уже хорошо, — заявила Мюриэль. — Я совершенно здорова.
По коридору я шла в мрачном настроении. Сильно сомневалась в том, что Мюриэль здорова. И не могла сказать, помог ли приезд в Бронкс мне или ей.
На Джадда Хирша я определенно не тянула.
Уже у самых дверей я вдруг услышала, что кто-то зовет меня по имени.
Повернулась, гадая, кто бы это мог быть. Но никак не ожидала увидеть женщину, которая меня звала.
То была Бернадина, которая частенько захаживала к Сильвии. Увидев ее в столь неожиданном месте и чувствуя себя такой несчастной, я, само собой, бросилась ей на шею, словно обрела вновь давно утерянную подругу.
— Что вы тут делаете? — спросила я.
— Пришла сдать кровь на холестерин. У меня атеросклероз. И диабет.
Я выразила сочувствие. Поначалу побоялась задать вопрос о Сильвии, которая, как я полагала, наверняка неважно себя чувствовала. Если вообще была жива. Ее бухгалтер дал понять, что она на пороге смерти, а с тех пор прошел не один месяц.
Но в конце концов спросить пришлось.
— Вы все еще видитесь с Сильвией?
Бернадина улыбнулась:
— Вижусь! Разумеется. Мы каждый четверг играем у нее в канасту.
— У нее? Так она вернулась домой?
Бернадина махнула рукой:
— Нет, она живет в интернате на Элмхерст-стрит в Куинсе. В тюрьме, как она говорит. Дом престарелых.
Я нахмурилась:
— А почему она не вернулась в свою квартиру?
— Из-за этого вора!
— Мистера Лэнгли?
— Именно. — Тут она сощурилась, взгляд стал сердитым. — Но тебе, разумеется, нет до этого никакого дела. Сильвия говорит, что ты ее бросила.
— Меня уволили.
Бернадина поджала губы, как бы говоря, что это не оправдание.
И я поняла, что она права. Я работала у Сильвии два с половиной года, но за эти четыре месяца если и вспоминала ее, то мельком. Забыла о ней.
— Этот бухгалтер не пожелал сказать мне, где она. Ссылался на каких-то бенефициариев.
— Ха! Так он есть бенефициарий. Единственный. Теперь заполучил все ее деньги, а Сильвию посадил в клетку. — Она пожала плечами. — Место нормальное, но Сильвия называет его клеткой. Скучает по своему дому.