…Вы созданы для того, чтобы бодрствовать от полуночи до четырех часов утра на капитанском мостике корабля, а вовсе не в будуаре г-жи Канробер. Женщина – это стихия, которую надо изучить с детства, как я, чтобы уметь управлять ею неутомимо и уверенно, а все эти красивые богини издергали Вам нервы, не дав ничего нового, ибо они пусты, как погремушки… Море наводит на меня грусть, я люблю его, только когда ощущаю его под собой. В этом оно для меня схоже с женщинами».

Как тонко подметил Андре Моруа, самое трудное для моралиста – жить согласно своей морали. Что и говорить, Александр не был образцом нравственности, хотя и осуждал своего «распутного отца» (штука в том, что Дюма-старший секрета из своих любовных связей никогда не делал, не умел да и не хотел этого делать!). Александр-младший принадлежал к числу – очень большому, смею вас заверить! – мужчин, которые органически не способны любить жену. С другой стороны, куртизанке, переквалифицировавшейся в Гестию[24], тоже нелегко… Надин стала нервной, раздражительной, ревнивой и вспыльчивой. Александр не выносил сцен, злился, когда ему противоречили. С другой стороны, а кому это нравится?..

Так или иначе, но жена постепенно перестала быть для него настоящей подругой. Многие женщины, и нередко очаровательные, в их числе – известные светские львицы, претендовали играть в жизни человека, слывшего лучшим знатоком женского сердца, ту роль, которую больше не могла играть его законная жена. Львицы, так сказать, ласкали укротителя. Львиц этих было более чем достаточно. В одну из них, Эме Декле, Александр влюбился страстно, однако эта страсть померкла перед чувством к Анриетт Ренье…

В это время Александр был уже о-очень не молод, однако ему невыносимо захотелось начать жизнь с нуля, с чистой страницы.

Извинительное, понятное, объяснимое желание.

Но кто бы знал, как давно и страстно хотелось этого Надин Дюма!

Муж был счастливее – он любил, он был любим! И, хотя не мог соединиться с возлюбленной, мог писать ей письма:

«Вот уже семь лет, – писал он в 1893 году, – как не было ни единого часа, чтобы я не думал о тебе. Если бы звезда упала в море, она не произвела бы большего волнения, чем произвела ты, ворвавшись в мою жизнь. Все, что я думал о любви, будучи убежден в том, что никогда не познаю ее в действительности, я познал в тебе: физическое совершенство и возможность морального совершенства – если верить тому, что ты утверждаешь…»

А Надин… Тигрице, сирене, «княгине» было шестьдесят. Она была все еще очень красива, но… но до чего же убийственны эти два слова: «все еще»!

Ревность к мужу, который ей изменял, но не уходил от нее… Вернее, ревность к давно и безвозвратно покинувшей ее молодости в конце концов довела Надин до душевной болезни. Она уехала от мужа и поселилась на авеню Ньель, в доме своей дочери Колетт, где и умерла в возрасте шестидесяти восьми лет 2 апреля 1895 года.

После этого Дюма-сын (он давно уже остался единственным из Александров Дюма, однако не мог и не хотел избавиться от этой приставки fils к своей фамилии[25]) женился на Анриетт. Она и проводила его осенью 1895 года в последний путь на то же кладбище Монмартр, где ожидала его мадам Дюма… Уже, наверное, примирившаяся там, на небесах, со всеми теми, кому она причиняла зло, со всеми, кто причинял зло ей, с самой собой, наконец…

По странной прихоти судьбы похоронен Александр Дюма-сын был в двух шагах от могилы Мари Дюплесси – прелестной, трагической «дамы с камелиями», которую он обессмертил под именем Маргариты Готье.