Появление отца Сергия на амвоне все преображает.
Батюшка начинает молитву. Его глаза охватывают пространство церкви. Кажется, каждое слово он предназначает именно тебе.
Вступает хор, и вот уже ощущается легкий молитвенный трепет души. Благодарственная молитва самая чистая и прекрасная. Асе все понятно в ней. Никто ни о чем не просит Бога. Все благодарят за то, что имеют.
Ася тоже искренне благодарит – за то, что она живет в теплом доме, учится, имеет друзей. Скорлупке, например, гораздо хуже приходится. Она вынуждена стоять на паперти и просить подаяние. Бог щадит гордыню Аси, не заставляет просить.
В церкви было много знакомых: учителя из гимназии, городовой, половой из чайной Кругловых, портниха, торговка из рядов. Все они благодарили за то, что имели.
Здесь, в церкви, Ася всегда вспоминала монастырь, в кельях которого так же пахло ладаном и воском. Любовь, в которую сестры кутали ее, Асю, как в пуховую шаль. Тогда же, в монастыре, она пришла к выводу, что сестры все любят Бога и Асю. А друг друга не очень любят и ябедничают друг на друга матушке-настоятельнице.
Бог в Асиной жизни появился прежде отца. Бога она любила и была уверена в ответной любви. А когда за ней приехал отец, которого она не помнила, то она плакала и не хотела идти к нему. Сестра Степанида вызвалась проводить их. Асе в память врезалась эта печальная дорога. Телега, безмолвная спина бородатого человека, которого она теперь должна любить и называть папенькой, и теплый бок сестры Степаниды, к которому она прижималась всю дорогу.
Она до сих пор не понимает, любит ли ее отец, но сама уже любила – робко и преданно. Он ни разу не прижал ее к себе, как это делает Богдан Аполлонович со своими детьми, ни разу не поговорил с ней по душам. Они жили рядом и ничего друг о друге не знали. Единственное, что поняла Ася о своем отце, – он был хорошим поваром, и его работа была в своем роде искусством. И вот когда он готовил, ей разрешалось стоять рядом и смотреть. Иногда он вдруг начинал объяснять ей, как и для чего он делает. Такие минуты Ася особенно любила. Но они выпадали редко – каждый из них был занят своими делами.
Вот и выходило, что Бог, которого она даже никогда не видела, знал о ней больше, чем родной отец. Еще отец Сергий как-то объяснил ей, что девочкам, у кого нет своей мамы, можно обращаться в молитвах к матери Христа, рассказывать обо всем и просить так часто, как хочется. И она не будет считать эту девочку надоедливой или плаксой. Ася всегда на службе вставала у одной и той же иконы, Казанской, и все свои просьбы обращала к ней.
Читали «Символ веры». Литургия подходила к своей вершине – анафоре. Священник обращается к собравшимся, ему вторит хор.
Если не смотреть вокруг, а закрыть глаза, то почувствуешь, что воздух от звука вибрирует. Можно представить, что сейчас ночь и ангелы поют среди звезд. А можно вообразить, что купол растаял и облако спустилось в церковь. Сесть на облако и унестись высоко, далеко…
Ася выплывает из своих мечтаний уже во время проповеди. Пытается вникнуть в смысл притчи, излагаемой отцом Сергием. Батюшка рассказывает о подвижнике Исааке, который на уста свои налагал хранилище молчания. По дороге в храм и из храма Исаак ни с кем не вступал в разговоры. Люди думали, что это гордыня, а это было сердечное безмолвие.
Словосочетание завораживает девочку.
Сердечное безмолвие. Она загадала: сейчас то, что скажет отец Сергий, будет для нее. О ней. Она жадно слушает.
– Так вот, возлюбленные братья и сестры, если мы все умом и сердцем поймем значение сердечного безмолвия, то, конечно, положим с вами начало к охранению своих чувств.
Да, это о ней. Это она сейчас ищет безмолвия, чтобы хранить внутри себя, как в ларце, впечатление от поездки в Бужениново. Замок. Волшебная птица. Лев…
А отец, вечно молчаливый? Не означает ли это, что когда-то он был другим? А если и он тоже что-то хранит внутри себя?
Ее вдруг осенило: отец хранит в своем безмолвии любовь к ее матери!
Это для нее стало совершенно ясно. Как-то вдруг здесь, во время службы, она примирилась с его угрюмостью и отстраненностью. Она уже чувствовала, что чем-то неуловимым все же походит на него.
Она вышла из церкви немного другая.
В Любиме все текло по давным-давно заведенному порядку. В городе, где на три с половиной тысячи жителей было пять церквей, включая тюремную, люди придерживались церковного календаря. В Петров день проводилась большая ярмарка. С этого же дня разрешалась охота. Совершались крестные ходы, паломничества в монастырь или на святой колодчик. Осенью убирали лен. В приходах справляли храмовые праздники. Но иногда врывалось в эту размеренную жизнь что-то стихийное, грубо нарушающее ее, как пожар.
В то лето ничто не предвещало беды. Большая ярмарка готовилась как обычно. Загодя съехались торговцы из окрестных сел и деревень. Постоялый двор Сонечкиного отца был переполнен. С утра в Петров день на торговой площади толпился народ. На углу, в доме дворянина Черемисова, отца Зои Александровны, было открыто окно, на подоконнике стоял граммофон. Звучала музыка, придавая ярмарочной суете особенный, волнующий тон.
Подруги договорились встретиться у часовни. Ася едва не опоздала из-за Эмили, которая снова увязалась за ней и, конечно же, собиралась непростительно медленно. Теперь подруги шли вдоль рядов, разглядывая товар. Чего здесь только не продавалось! Леденцы, большие малиновые и желтые петухи на палочках, засахаренные пряники, блины с начинкой, какую душа пожелает, горы огурцов, малина и смородина… А мед! Туески с медом самого разного оттенка – гречишный, липовый, луговой, майский и подсолнечный, мед в сотах и медовые тянучки… Пироги с различными начинками, творог, несколько сортов местного сыра, кругляши масла, а в колбасном ряду можно было купить настоящую редкость – сардельки!
Гимназистки подходили к лоткам, пробовали товар, приценивались, отходили. Особенно бойко торговалась Софи. В лавке у отца она научилась отличать качественный товар от залежалого, разбиралась в марках и названиях. Было весело ходить с ней от лотка к лотку.
– Ой, смотрите!
Девочки дружно повернулись в ту сторону, куда показывала Соня. Братья Вознесенские, а вместе с ними Митя Смиренный покупали горячие пышки. Они стояли возле палаток, в которых орудовали бойкие женщины, громко приглашая:
– Пышки! Горячие пышки!
Одна из женщин бросала в кипящее льняное масло куски сдобного теста. О, что это были за пышки! Хотя девочки и стояли далеко от жаровни, Ася как по мановению волшебной палочки почувствовала во рту вкус этих пышек, которые продавались только на большой ярмарке, два раза в год.
Мальчики, обжигаясь, откусывали от горячих пышек, смеялись чему-то. Торговки подшучивали над ними. Рядом толпился народ.
– Давайте подойдем, – предложила Эмили. – Я тоже пышек хочу.
– Давайте! – подхватила Соня.
Ася заметила, что Алексей Вознесенский искоса поглядывает в их сторону.
– Я не пойду, – заявила она. Чем выслушивать колкости Вознесенского, лучше обойтись без пышек.
Манечка в недоумении уставилась на нее. Внимание Сони и Эмили было сосредоточено на мальчиках.
– Я пышек не хочу, – соврала Ася. – Вы ступайте. А я пойду куплю квасу.
Манечка вздохнула. Ее огорчала непонятная глупая вражда между любимым братом и лучшей подругой. Когда эти двое оказываются рядом, воздух вокруг накаляется. Манечка хотела что-то сказать, но Соня уже тянула ее за собой. Эмили побежала следом.
Ася осталась одна. Она отправилась искать бочку с квасом, но невольно краем глаза держала в поле зрения палатку с пышками.
Вот подруги подошли, вот начался дежурный обмен любезностями, вот уже девочки угощаются. Алексей крутит головой, словно ищет в толпе кого-то.
Ася живо спряталась за квасной бочкой.
– Позолоти ручку, красавица!
Перед Асей возникла ярко одетая смуглая женщина. Цветастый платок, монисты на шее. Руки в браслетах, шаль поверх юбок. Цыганка!
– Позолоти ручку, любезная, всю правду расскажу!
Ася впервые видела цыганку. Она слышала, что цыгане кочуют из города в город, воруют детей и промышляют конокрадством и гаданием.
Как завороженная, послушно вынула из кармана монетку и протянула цыганке. Та, не церемонясь, ухватила маленькую ладонь. Провела по ней пальцем. Чему-то усмехнулась. Потом взглянула на девочку пристально, немного удивленно.
У Аси сердце гулко забилось от таких цыганкиных действий. Почему она так смотрит? Что там, на ладони?