Еще больше он удивился, увидев в парке настоящую пожарную машину и пожарных в касках! А на что похож был замок! Вчера еще совершенно целехонький, теперь он был неузнаваем! Подкопченный со всех сторон, без окон, в потоках стекающей пены! О, какая досада! Оказывается, он безнадежно проспал все самое интересное, тогда как другие мальчики видели весь пожар от начала до конца и даже помогали тушить его!

Владик был обескуражен, подавлен, он был огорчен до слез. Нужно ли говорить, что после пережитого разочарования он не мог общаться с ребятами, так героически тушившими пожар, и избегал попадаться на глаза Варе? Ведь во сне он пытался ей помочь и видел себя героем, а наяву проспал все на свете, да еще где? В сарае, под боком у козы… Какой стыд!

Насупленный, он покрутился возле пожарной машины, а после ушел к флигелю, где в одиночестве провел остаток дня.

В этот день детдомовцев кормили во дворе. Еду привезли из колхозной столовой. Решался вопрос ночлега и всего дальнейшего существования «Красных зорь». Замок изнутри весь выгорел, имущество сгорело полностью. Говорить о восстановлении детского дома было самонадеянно, и Капитан Флинт угрюмо молчал, изредка лишь отдавая необходимые распоряжения.


Под ночлег приспособили пустующую церковь, служившую колхозу зернохранилищем. Урожай пока что не собирали, и это оказалось кстати. Набросали свежей соломы, улеглись. Все устали за длинный суматошный день, и потому быстро угомонились. Варя оказалась в углублении, сбоку от купола. Она видела яркую луну в узком проеме верхнего окна и не могла заснуть. Луна смотрела прямо на нее, и казалось, заглядывала прямо в ее душу, знала все сокровенные мысли, и от этого становилось неуютно и тоскливо.

«Что? – как бы вопрошал сизо-желтый глаз ночи. – Сгорели документы, а тебе и на руку? А еще комсомолка! Личное для тебя важнее общественного? Материальный ущерб «Красных зорь» не огорчает, потому что лично тебе ничего в этом доме не жаль. А все потому, что твое свидетельство и паспорт остались целехоньки в кармане Августины. К тому же две грамоты. А ты и рада. Несознательная ты, Варвара!»

Заснуть, щурясь от яркого лунного света, было невозможно. Варя поднялась, передвинула самодельную подушку из одежды на другую сторону и оказалась лицом к стене. Стена – с картинками, хоть и несколько поврежденными по краям – куски старой штукатурки были вытерты, а местами – отбиты. Прямо перед ней оказалась нарисованная молодая женщина с младенцем на руках, в красной с голубым накидке. Лицо у женщины было совсем молодое. Если бы не младенец, Варя решила бы, что художник изобразил девушку вроде Вари. Видно было, что девушке-женщине печально, но печаль эта не о личной своей доле. Ее глаза, живые, ясно проступающие сквозь трещины штукатурки, с сочувствием смотрели на Варю и не упрекали ни в чем, а лишь говорили: «тяжело тебе? Но и мне тоже тяжело. И другим. Я тебя понимаю. Не бойся, ты не одна. Я с тобой».

Это было странное ощущение. Варя не могла оторвать глаз от стены. Лунный свет падал на старую фреску, делая краски особенными, таинственными, а само помещение и спящих в нем людей – в дымке, будто нарочно отодвигая их от Вари, оставляя ее наедине с прекрасной незнакомкой.

Варя не заметила, как уснула. И был ли это сон? Впервые за много-много дней с тех пор, как увели ночью ее мать, она заснула умиротворенной, словно кто-то близкий принял часть ее забот на себя. На другой день Варя вместе с другими выпускниками уехала в город, где все они должны были выбрать себе ФЗУ для получения специальности. Но Варя не хотела в ФЗУ, в Ярославль. Собрав нехитрые пожитки и захватив документы, она села на поезд, следующий в Москву.


А в Бужениново нагрянула комиссия. Смотрели обгорелые лестницы замка, заглядывали в помещения, говорили с детьми и преподавателями. Комнату директора во флигеле занял представитель райкома. В комнату эту вызывали всех по очереди, люди выходили оттуда красные и взволнованные. С первого вопроса товарища из райкома Августина поняла – ищут виновного. Кто-то должен отвечать за пожар.

Как проходил вечер? Кто за что отвечал? Где была она? Что делал директор?

– Вот ваша завхоз показала, что директор не хотел выносить из огня портреты революционных деятелей… Это правда?

– Что? – Августина уставилась на него. – Какие портреты? Он детей спасал! Ни один ребенок не пострадал на пожаре. Ни один!

– Вы свободны, – сухо оборвал ее райкомовец. – Позовите товарища Оришко.

Директор – хмурый, издерганный – курил на ступеньках крыльца. Молча сапогом затушил окурок, проковылял мимо нее.

Она осталась на крыльце. В пустом флигеле гулко раздавались голоса на повышенных тонах – директор защищался от напора райкомовца. До нее доносились слова «вредительство», «диверсия» и другие, не менее неприятные и злые. Она осталась одна во флигеле – Владика забрала к себе Маша, а повариха-соседка еще днем уехала на подводе в город. Августина должна была собрать вещи, чтобы назавтра быть готовой к отъезду. Но она стояла в гулком коридоре, ловя обрывки злого разговора. Вдруг почему-то на миг представила, что вспыльчивый и решительный Капитан Флинт не выдержит каверзного тона и набросится на райкомовца с кулаками. Только когда услышала шаги в комнате Флинта, нырнула к себе, прислонилась спиной к двери. В окно увидела, как райкомовец удаляется к замку, возле которого стоит машина с заждавшейся его комиссией. Машина заурчала, проехала по усыпанной гравием дорожке и скрылась. Из комнаты директора не доносилось ни звука. Чем кончился разговор? Что теперь будет? Чего ждать?

Пойти постучаться и спросить? Нет, конечно, она не пойдет. Это нетактично. И тем не менее совсем не проявить человеческого участия?

Она в раздумьях мерила шагами комнату, не без тревоги прислушиваясь к звенящей тишине за стеной. Время шло, тревога нарастала. Она подоила козу, вернулась – тишина.

Наконец Августина не выдержала – осторожно постучала в дверь.

– Войдите.

Капитан Флинт сидел у распахнутого окна. На подоконнике стояли початая бутылка водки и граненый стакан.

Не ожидая увидеть такую картину, Августина молча остановилась на пороге.

– Присоединяйтесь, – широким жестом пригласил Флинт. Заметив, что она остается стоять, махнул рукой: – Не стесняйтесь, Августина Тихоновна. Я теперь уже не директор. Все. Предложено покинуть пост. Не-до-гля-дел…

Она молча прошла в комнату, взяла со стола второй стакан, налила до половины. Капитан Флинт с интересом наблюдал за ней. Зажмурившись, она опрокинула в себя содержимое стакана. Слезы брызнули из глаз, она шумно выдохнула, взмахнула рукой, прижала пальцы к губам. Капитан Флинт поднялся, глядя на нее тяжелым взглядом. Забрал стакан из рук, поставил на подоконник.

– Иди сюда…

Она повиновалась – шагнула навстречу. Он сгреб в охапку, обжег дыханием, ладонью больно сжал грудь. Пуговицы, кружевной воротничок, пояс на талии – все мешало, все было не к месту. Он развернулся вместе с ней, прижал к стене, задрал подол, сжал руками ягодицы, зарычал ей в плечо. Трясущимися руками она освобождала его от ремня, расстегивала галифе, стараясь ни о чем не думать, совсем ни о чем. Ни о его протезе, ни о распахнутом настежь окне и незапертой двери. Он взял ее прямо так, впечатав в дощатую стену, не сняв сапог, – с яростным торопливым напором.

После они некоторое время молча стояли, ждали, когда выровняется дыхание.

– Разденься, – попросил он.

Она молча отстранила его и вышла. Принесла свежее белье, застелила постель. Все это время он стоял у окна и смотрел на нее.

Разделась и легла. Слушала, как возится с одеждой Капитан Флинт, как стукнул, упав, костыль…

Они лежали рядом и молчали. Ночь за окном свистела на все лады. Осторожно закапал по листьям дождь.

– Я буду работать рядовым учителем в школе. Но у меня есть дом в городе. Останешься со мной?

– Останусь.

Она слушала его дыхание и думала: не одна. Он сильный и не трус, а это главное. В нем сейчас ей виделось что-то простое, земное и настоящее. Твердость, надежность, защита. Только сейчас, лежа рядом с грубоватым бывшим своим начальником, она по-настоящему поняла, как она устала. Устала быть одна. В одиночку тащить этот непосильный груз страхов и забот, тягот и надежд. Бесспорно, они нужны друг другу.

Вместе они выстоят. Она привыкнет, она будет стараться. Ведь вдвоем легче устроить дом, который ребенок сможет назвать отчим…


Каждое лето, в грибную пору, отправлялась Маша Вознесенская на могилку отца Федора. Походы эти, как правило, сочетались со сбором грибов, и никому в голову не приходило, что Маша отправляется за несколько десятков верст поклониться праху убиенного свекра.