Эмма Орци - Рыцарь любви

Угли уже догорали, бросая на пол около камина красноватый свет. За пределами этого освещенного полукруга было темно, как в погребе.

Сэр Эндрю вынул небольшую бумажку, которую прятал в записной книжке, и оба друга, сблизив головы, принялись разбирать драгоценный документ – собственноручную инструкцию обожаемого предводителя. Чтение так поглотило их внимание, что они не слышали ни слабого треска углей, падавших сквозь каминную решетку, ни однообразного тиканья старинных часов, ни шороха, раздававшегося где-то на полу, совсем близко от них.

Из-под одной из скамеек появилась темная фигура и беззвучно, как змея, подползла к молодым людям.

– Прочти и запомни все, – сказал Фоулкс, – потом уничтожь письмо! – Он опустил руку с книжкой в карман и ощупал в нем еще бумажку. – Еще записка от него? – сказал он с удивлением. – Когда он успел положить ее в мой карман?

Друзья склонились над клочком бумаги, стараясь прочесть что-нибудь при умирающем свете огня, как вдруг около входных дверей раздался шорох, настолько явственный, что он не мог не привлечь их внимания.

Дьюхерст быстро встал, перешел комнату и распахнул дверь, но, оглушенный ударом по голове, упал на пол. В то же время притаившийся на полу человек вскочил и, бросившись на Фоулкса, также повалил его на пол.

Прежде чем молодые люди опомнились, на них набросились четверо мужчин, завязали им рты и привязали их веревками друг к другу, спиной к спине.

– Обыщите их и дайте мне все, что найдете! – сказал человек в маске, с порога следивший за всей сценой.

Ему подали все найденные у пленников бумаги. Тогда он повелительным жестом указал на дверь. Молодых людей подняли и бесшумно вынесли из гостиницы, а тот, который казался начальником шайки, снял маску и, нагнувшись к огню, пробежал захваченные бумаги.

– Недурно! – тихо сказал он. – Очень недурно для начала! – Его бесцветные лисьи глаза засверкали, когда он ознакомился с содержанием записки предводителя Лиги Алого Первоцвета, только что прочитанной молодыми людьми, но особенное впечатление произвело на него письмо, подписанное Сен-Жюстом.

– Так, значит, Арман Сен-Жюст все-таки изменник! – прошептал он со злорадной усмешкой. – Ну, берегитесь, прекрасная Маргарита! Теперь вы уже не сможете отказать мне в помощи!

В ложе

Оперный сезон 1792 года в Лондоне начался парадным спектаклем в театре «Ковент-Гарден». Публики было много, все места были заняты. Более серьезные слушатели внимательно слушали оперу «Орфей», но большая часть нарядной светской толпы, особенно молодые модницы, выказывала откровенное равнодушие к новому произведению Глюка.

Селину Сторейс восторженно приветствовали ее поклонники. Из королевской ложи было выражено милостивое одобрение любимцу лондонских дам Бенджамину Инклдону. Затем последовал блестящий финал второго акта, занавес упал, и публика вздохнула с облегчением: наконец-то можно дать волю болтливым и легкомысленным языкам.

В нижних ложах занимали места лица, известные всему Лондону: принц Уэльский, переходивший то в одну ложу, то в другую, упитанный, жизнерадостный, расточающий своим интимным друзьям улыбки и рукопожатия; мистер Питт, забывший на время тяготу государственных забот; лорд Гренвилл, министр иностранных дел, на ложе которого сосредоточивалось сегодня всеобщее внимание вследствие присутствия в ней маленького худощавого пожилого иностранца с желчным, саркастическим лицом и впалыми глазами, критически обозревавшими публику. Его темные волосы не были напудрены, скромное черное платье сидело на нем безукоризненно. Все видели, что лорд Гренвилл оказывал гостю надлежащее внимание, видели и то, что, всегда очень любезный и общительный, министр сегодня казался очень сдержанным.

Французские эмигранты, видневшиеся в ложах своих анг лийских друзей, резко отличались от них как типом, так и выражением лица: добрый прием, оказанный им в Англии, не рассеял печали и заботы, которыми было полно сердце каждого беглеца. Особенно женщины, мужья, братья или сыновья которых находились в опасности, не могли сосредоточить свое внимание ни на музыке, ни на блестящем обществе, наполнявшем зал.

В ложе леди Портарль сидела графиня де Турнэ де Бассерив и грустно слушала остроты и шутки добродушной леди, изо всех сил старавшейся развеселить свою гостью. Сюзанна с братьями расположились за стулом матери, конфузясь массы незнакомых людей и не принимая участия в разговорах. Входя в ложу, Сюзанна была очень весела. Она оживленно осмотрела театр, отыскивая глазами интересовавшее ее лицо, но его не оказалось, и Сюзанна, не сумев скрыть разочарования, уныло села возле матери и более не бросила ни одного взгляда на веселую толпу.

В дверь ложи постучали, и на пороге появился лорд Гренвилл.

– О, милорд, вы пришли как раз кстати! – воскликнула леди Портарль. – Скажите скорее, каковы последние новости из Франции: графиня умирает от беспокойства!

– Новости, к несчастью, неутешительны: казни продолжаются, Париж залит кровью.

Графиня побледнела и бессильно откинулась на спинку стула.

– О, месье! Как ужасно слышать такие вести, когда мой муж в этой жестокой стране! – промолвила она на ломаном английском языке. – А я, зная, что он в такой опасности, принуждена… скрывать свою тревогу… сижу в… театре.

– Мадам! – воскликнула резкая и прямодушная леди Портарль. – Клянусь, безопасность вашего мужа не была бы обеспечена, даже если бы вы спрятались где-нибудь в монастыре. Приободритесь! Подумайте о своих детях! Вы не должны преждевременно омрачать их юные сердца своим отчаянием.

Графиня попыталась улыбнуться. Голос и манеры леди Портарль были под стать любому груму, но у нее было золотое сердце. Свою редкую доброту, даже чувствительность она усердно скрывала, щеголяя резкими, даже грубыми манерами, которые были в моде у дам той эпохи.

– Не забывайте, мадам, что Лига Алого Первоцвета ручалась вам за спасение графа, – вмешался лорд Гренвилл. – Это должно вас успокаивать.

– О да! В этом моя единственная надежда. Лорд Гастингс вчера вторично подтвердил это.

– Ну, так откиньте всякий страх: то, за что ручается Лига, будет свято исполнено. Энергия рыцарей Алого Первоцвета неисчерпаема. О, если бы я был помоложе! – прибавил государственный человек с глубоким вздохом.

– Перестаньте! – прервала леди Портарль. – При чем тут молодость? В вас должно бы быть достаточно молодой энергии, чтобы повернуться спиной к французскому пугалу, рассевшемуся в вашей ложе.

– С удовольствием бы сделал это, миледи, но вы забываете, что я состою на службе его королевского величества и в силу обстоятельств вынужден отрешиться от… некоторых предубеждений. Шовелен – уполномоченный… агент своего правительства.

– Что? Правительства? Как у вас язык поворачивается называть шайку кровожадных убийц правительством?

– Англия еще не видит необходимости прерывать дипломатические сношения с Францией, – осторожно возразил министр. – Поэтому и я должен соблюдать строгую корректность в отношении лица, которого нам прислало французское правительство.

– К черту все ваши дипломатические тонкости, милорд! Эта хитрая лиса просто шпион, и вы очень скоро убедитесь – уж за это ручаюсь, – что он не очень-то будет считаться с вашей хваленой дипломатией, когда дело коснется эмигрантов и нашего рыцаря с его доблестной Лигой. Поверьте, он всякими правдами и неправдами будет вредить им.

– И в своей кровожадной деятельности найдет себе верную союзницу – леди Маргариту Блейкни! – не могла не сказать графиня.

– Праведное небо! – воскликнула леди Портарль. – Что она говорит? Милорд Гренвилл! Да убедите же графиню в ее безрассудстве! Вы красноречивы, а я не в силах. Как это вы можете позволять себе такие легкомысленные суждения? – сердито обратилась она к графине. – Вы радушно приняты в Англии и не имеете права думать о ней так дурно. Ну допустим, что леди Блейкни сочувствует убийцам-французам, что она даже была замешана в несчастном деле Сен-Сира, а может быть, и еще кого-нибудь, но теперь она самая популярная женщина высшего лондонского общества, а сэр Перси Блейкни близок к королю и членам королевского семейства. Напрасно вы стараетесь оскорбить Маргариту Блейкни: ей это не повредит, а вас может поставить в очень неприятное положение. Правду я говорю, милорд?

В эту минуту поднялся занавес, и начался третий акт оперы. Лорд Гренвилл поспешил откланяться дамам и вернулся в свою ложу, где Шовелен одиноко просидел весь антракт, рассеянно вертя в руках табакерку.