Эмма Орци - Рыцарь любви

Дерулед не шевельнулся, не спешил поднять Жюльетту, и только раздавшиеся на лестнице шаги заставили ее быстро подняться.

Она исполнила свой долг. Раскаявшаяся, униженная, она теперь готова была к искуплению.

Приход Мерлена положил конец тяжелой сцене.

– Гражданин депутат, – обратился он к Деруледу, – могу сообщить вам приятное известие: мы не нашли ничего предосудительного, но я все-таки должен доставить вас в Комитет общественного спасения.

Дерулед достаточно владел собою, чтобы не выказать перед Мерленом ни удивления, ни удовлетворения, но не мог понять, каким образом не нашли его портфеля, он мог лишь радоваться, что опасность не грозила ни его матери, ни Анне Ми, ни гостье, имевшей право на его покровительство.

Обнимая на прощание мать и пожимая руку двоюродной сестры в присутствии Мерлена, Дерулед ничего не мог сказать им в утешение. Проходя мимо Жюльетты, он поклонился и едва слышно прошептал: «Прощайте!» Она молчала, только в ее глазах он прочитал ответ на свое прощальное приветствие.

Шаги Деруледа и его стражи гулко раздались на лестнице, затем открылась и захлопнулась входная дверь, и все стихло.

Весть, что сам Мерлен в доме Деруледа, сильно взволновала чернь.

– Самого его на фонарь, старую гадину! – кричали уличные мегеры, грозя Мерлену кулаками.

Одно слово Деруледа вызвало бы целый бунт, а самозащита против черни в то время считалась изменой народу. Но Дерулед молчал.

Отпустив его в сопровождении двух солдат следовать в заседание Комитета общественного спасения, Мерлен поспешно вернулся в дом ненавистного депутата.

– Это ваш портфель? – грубо спросил он Жюльетту, почти в лицо бросив ей портфель.

– Да.

– Надеюсь, вы знаете, где он найден?

– Знаю.

– Что вы жгли в своей печке?

– Любовные письма, которые мне хотелось уничтожить.

– Кто же ваш любовник? Дерулед? Это были его письма?

– Нет.

– Так у вас несколько возлюбленных? – И Мерлен с гадкой улыбкой близко-близко подошел к Жюльетте. Своей грубой рукой он взял Жюльетту за подбородок, стараясь заставить ее смотреть ему прямо в глаза. Она вся задрожала от этого противного прикосновения… И в руки такого негодяя она предала любимого человека! – Так у вас были еще любовники? И вы сами хотели избавиться от одного, чтобы дать дорогу другому? Не правда ли?.. Ну, правда это? – повторил он, хватая Жюльетту за руку, так что девушка чуть не вскрикнула от боли.

– Да, – решительно проговорила она.

– А известно ли вам, что гражданина депутата Деруледа нельзя послать на гильотину по одному только подозрению? А? Знали вы это, когда писали на него свой донос?

– Нет, не знала.

– А знали, что он невиновен?

– Да, знала.

– К чему же вы сожгли свои любовные письма?

– Я боялась, что их найдут и покажут гражданину Деруледу.

– Прекрасная комбинация! – обратился Мерлен к двум женщинам, которые, бледные и растерянные, сидели в углу комнаты, ничего не понимая из этого страшного допроса.

– Ну-с, а знаете ли вы, прелестная аристократка, что весьма неблагоразумно с вашей стороны смеяться над Комитетом общественного спасения или без основания доносить на одного из народных представителей?

– Знаю, что вам необходимо выместить на ком-нибудь свой неудачный день, – спокойно ответила Жюльетта, – и для этой цели вы избрали меня…

– Довольно! – грубо прервал ее Мерлен. – Мне некогда терять с вами время. Извольте следовать за солдатами.

– Я готова, но могу ли я сказать несколько слов друзьям?

– Нет!

Жюльетта надеялась перед разлукой смягчить сердца матери Деруледа и Анны Ми. Она не знала, верят ли они той лжи, которую она выдумала для ответов Мерлену, но догадывалась, что он все еще считает ее предательницей.

Спокойно направилась она к двери, у которой стояли два солдата. В ее лице было что-то трогательное, и Анна Ми почувствовала горькое раскаяние. Эта прекрасная девушка сейчас пройдет мимо нее, оставив гостеприимный кров, чтобы вынести жестокую муку революционного суда… Сердце Анны Ми сжалось от безграничной жалости.

Прежде чем Мерлен успел остановить ее, она бросилась к виконтессе и нежно поцеловала ее холодную руку.

Жюльетта словно от сна пробудилась. С надеждой, почти с радостью взглянула она на горбунью и прошептала:

– Это была клятва. Я поклялась отцу и покойному брату. Скажите ему…

Слезы душили Анну Ми, она могла только кивнуть. В дверях Жюльетта оглянулась.

– Позаботьтесь о Петронелле, – проговорила она и твердым шагом вышла из комнаты.

Когда Жюльетта под конвоем солдат и Мерлена вели по улицам, чернь осыпала ее всевозможными оскорблениями, в нее бросали грязью. Одна женщина даже старалась ударить ее в лицо, но Жюльетта словно не слышала ни оскорблений, ни насмешек. Она шла, погруженная в свои думы, она была счастлива: ей удалось спасти любимого человека от страшного последствия, и она бодро шла отдать за его спасение свою жизнь. Теперь он, конечно, считает ее предательницей, но, может быть, впоследствии узнает, что клочки уцелевшей от огня бумаги и разорванный портфель ей самой стоили позора и смерти, которую она добровольно приняла ради него.

Ее вели к Люксембургской тюрьме, бывшему дворцу Медичи, теперь же это была грязная, переполненная заключенными тюрьма. В это время в Париже было двенадцать тюрем, а во всей Франции – сорок тысяч, и все они были полны. Отдельных камер не существовало, не было самых элементарных удобств. Мужчины, женщины, дети – все сидели вместе.

Около шести часов вечера Жюльетту передали смотрителю тюрьмы, коренастому человеку в красном колпаке с трехцветной кокардой сбоку.

– Опасная? – спросил он Мерлена, окинув Жюльетту с ног до головы быстрым взглядом.

– Да, – последовал ответ. – За эту заключенную вам придется отвечать перед Комитетом общественного спасения.

– Посетителей допускать?

– Безусловно, нет, без особого разрешения.

Жюльетта слышала этот короткий разговор. К чему ей посетители? Ей страшно было встретиться с Деруледом и прочесть в его глазах историю его угасшей любви.

Между тем гражданин депутат Дерулед был неофициально допрошен Комитетом общественного спасения, после чего временно отпущен на свободу.

Однако Дерулед отлично понимал цену такой свободы: так как он все еще остается под подозрением, то за ним будут следить до того благоприятного момента, который даст возможность окончательно погубить его. Между тем необходимо было воспользоваться временем и вывезти из Франции мать, Анну Ми и… ее.

Мысль о Жюльетте заставила его сердце ныть от боли. Она мстила за смерть брата – больше он ничем не мог объяснить ее поступок. О, как он любил ее, как любил! Теперь эта любовь в прошлом, его Мадонна упала с пьедестала.

В дверях своего дома он встретился с Анной Ми, которая со слезами рассказала ему о том, что произошло в его отсутствие.

– Так она сказала этому негодяю, что клочки обгоревшей бумаги – ее любовные письма? – медленно повторил он.

– Да, – ответила Анна Ми, боясь поднять на него взор.

– И позволила ему предположить, что и я был одним из ее любовников?

– Да! И она беспрекословно пошла за ним в Комитет общественного спасения, обвиненная в том, что посмеялась над его представителями.

– Но она заплатит за это своей жизнью! – в отчаянии воскликнул Дерулед. – И моей тоже, – едва слышно прибавил он.

– На пороге ей удалось сказать мне несколько слов: «Это была клятва. Я поклялась отцу и покойному брату. Скажите ему».

Клятва? Теперь Дерулед понял все, и бесконечная жалость наполнила его сердце. Значит, своей жизнью она решила искупить измену ему и его семье, но причиненный ею вред уже нельзя исправить. Искупила измену… но его она никогда не любила.

Только теперь, когда все погибло безвозвратно, Дерулед почувствовал, как были велики ее устремления. День за днем искал он одного взгляда Жюльетты, жаждал одного слова. Как он был счастлив, когда она с грустью и сочувствием смотрела на него со своей скамьи на собраниях конвента! Тогда-то и зародилась в нем надежда…

И однако все это было только маской, за которой скрывался ее тяжелый душевный конфликт.

Как мужчина, он не мог понять эту вечную загадку – женское сердце: не мог понять те противоречия, которые часто кроются в природе женщины. По его мнению, если Жюльетта предала его, потому что должна была исполнить долг, – следовательно, она его не любила. Деруледу, человеку мысли и дела, никогда не приходилось ненавидеть то, что любишь, и любить то, что ненавидишь. В этом отношении чувства мужчины менее сложные, менее противоречивые.