Лесли Локко - С тобой и без тебя. Нежный враг

Амбер разглядывала кукольную одежду, медленно оживавшую под руками Бекки. Яркая модная юбка, фламандский шарфик… стильные туфли на высоком каблуке. Амбер вздохнула. Ей так хотелось, чтобы у нее так же хорошо что-то получалось. Даже неважно что. Ей нравилось, как говорили о Бекки: «одаренная в искусстве». Но о ней никто никогда не сказал ничего подобного, кроме того, какой ранимой она была и как неплохо справлялась со своим положением. Но ей надоело «справляться». Она даже не знала, что это значило.

Лондон, Англия, 1978

Амбер проснулась рано, выдернутая из сна приступом ноющей боли внизу живота и звуками голосов снизу. Она лежала очень тихо, в надежде, что невыносимая боль наконец отступит. Это были ее первые месячные. Она знала, чего ожидать — мама Бекки рассказала им обеим все, что следовало об этом знать, хотя и не сказала им, что это может быть так больно. Но боль в животе показалась ей ничем по сравнению с охватившим ее ужасом от орущего Макса. Сна уже не было. Она сползла с кровати, дошла до ванной, быстро помылась, отыскала пачку гигиенических салфеток, которую дала ей миссис Олдридж, и надела чистую пижаму. Она как раз собиралась снова лечь, когда услышала сильный шум внизу, сопровождаемый звуком бьющегося стекла. Анджела, должно быть, запустила чем-то в Макса. Или, наоборот, он в нее что-то запустил. Раздался еще один крик, потом звук, словно по полу волокли что-то тяжелое. Амбер услышала, как отворилась дверь комнаты брата в другом конце коридора. Она открыла свою дверь, ее сердце учащенно колотилось.

— Что происходит? — спросил Киеран, испуганно глядя на нее.

— Я не знаю, — прошептала Амбер, перегибаясь через перила балюстрады, — я сама только что проснулась.

— Я думал, он в Риме, с этой чертовой Франческой, — пробормотал Киеран.

— Он вернулся поздно вечером, — сказала Амбер. — Анджела, видимо, его не ждала… Она ведь начала пить только вчера.

Амбер посмотрела на Киерана. Черты его лица были жесткими. Он ненавидел, когда Анджела расстраивалась, а тем более когда родители вот так ссорились. Амбер вздохнула и отвернулась. Хотя Киеран был на два года старше, ей казалось, что было наоборот — именно ей приходилось его успокаивать. Он всегда пытался не подавать виду при взгляде на пьяную Анджелу, притворяясь, что ничего не случилось, что у всех такое происходит время от времени, что все нормально, но потом, Амбер знала, потребуется много дней, чтобы вытащить его из этого замкнутого мрачного состояния.

Раздался завершающий хлопок дверью, поворот ключа в замке, наконец, слава богу, воцарилась тишина. Киеран развернулся и быстро пошел в свою комнату. Амбер наблюдала, как он пытался нащупать в кармане халата пачку сигарет, которую он всегда туда клал. Ее пригвоздил к месту холодный парализующий страх, расползавшийся по жилам. Что-то должно было случиться, она ощущала это так же ясно, как и изменения, происходившие в ее организме.

На следующее утро в доме было необычайно тихо. Кристина не пришла будить ее. Амбер встала поздно и опаздывала в школу. Она сразу натянула школьную форму и побежала вниз. Анджелы нигде не было видно. Киеран уже ушел в школу. Она направилась в столовую, не зная, чего и ожидать. Макс сидел за столом в халате, спокойно читал газету, словно ничего и не произошло. Она аккуратно присела рядом, боясь потревожить его.

— Где Анджела? — спросила она, наливая насколько могла осторожно молоко в свои хлопья.

— Вашей маме требуется немного отдохнуть, — сказал Макс, откладывая газету и глядя на дочь. Амбер нервно сглотнула.

— Она в постели?

— Да, ненадолго. Но сегодня позднее она уедет.

— Уедет? Куда?

— Туда, где покой. — Макс пристально изучал ее. Амбер стало не по себе от его взгляда. — Об этом-то я и хотел с тобой поговорить.

— А ты теперь будешь жить здесь? Постоянно? — слова вырвались сами, прежде чем она успела их обдумать.

— Не совсем так. — Он улыбнулся ей. А потом его слова обрушились на нее как неожиданный удар: — Я собираюсь отправить тебя в Рим на несколько недель. Я слишком сейчас занят, чтобы быть тут все время. Киеран может остаться здесь один, но ты еще слишком мала. Я организую тебе там частные уроки. В любом случае, сейчас уже почти конец года. Франческа и Паола за тобой присмотрят. — И он снова окунулся в свою газету.

Сердце Амбер ушло в пятки, она с ужасом взирала на Макса. Она хотела что-то сказать, но слова застряли у нее в горле. «Нет! — хотелось ей завизжать. — Я не поеду, ты не сможешь меня заставить! На несколько недель? С Франческой? И с Паолой? Моей сводной сестрой, которую я ненавижу больше, чем что-либо или кого-либо на свете!» Она не могла бы себе представить и часа, проведенного с Паолой, не то что несколько недель. Она тихо сидела рядом с ним, силясь заставить себя заговорить. «Не поеду!» Но Максу нельзя было сказать «нет». Это было просто невозможно. И Амбер хорошо знала правила. Она наклонила голову, вытерла слезы и засунула себе в рот ложку хлопьев. Она предчувствовала, что произойдет что-то ужасное. И это было даже не то, что уезжала Анджела, а саму Амбер отправляли в Рим, к Франческе и Паоле. Ее тошнило от подавляемого гнева. Она задвинула стул, пробормотала «до свидания» и побежала к себе, прежде чем Макс успеет произнести что-то еще менее утешительное.

Макс наблюдал, как Амбер убежала в свою комнату. Несмотря на его внешнее спокойствие, в нем все кипело. Он был взбешен поведением Анджелы. Она снова сделала это. А он только собирался поехать в Восточную Европу, чтобы заняться крупной сделкой и лично провести непростые переговоры. Ему нужна была чистая голова, свободная от несообразных эмоций, которые всегда окружали его жену. Ему нужно было понимание и спокойствие, а не постоянные сцены этой невротической драмы, центром которой она являлась. Она просто была не в состоянии этого понять… А ведь он дал ей все, она ни в чем не нуждалась. Красивый дом, кучу денег, двоих здоровых детей… Все, о чем только могла мечтать женщина, так какого черта она хотела теперь? Он резко отодвинул тарелку, злость захлестнула его, прогнав аппетит. Он осмотрел элегантно обставленную комнату, редкие картины на стенах, чудесный китайский фарфор, на тарелке осталась лежать нетронутая яичница с беконом. Да, у нее было все. Он прошел длинный трудный путь, чтобы добиться всего этого, а она теперь хотела поставить на всем этом крест? Из-за какой-то бутылки виски? Макс покачал головой. Это было за пределами его понимания. Его взгляд медленно переместился с полированной поверхности обеденного стола на искусно расставленные вокруг букеты цветов. Гнев новой волной охватил его, неожиданно наполняя незнакомой необъяснимой скорбью. Он отодвинул стул и пошел вверх в кабинет тяжелым, не свойственным ему шагом. Мгновение он постоял в дверном проеме, осматривая кабинет, свои вещи. Его личные книги, любимые картины и скульптуры, красивый письменный стол, купленный для него Анджелой много лет назад… Он подошел к столу и сел. Открыл левый шкафчик стола. Внутри на белой ткани лежала самая дорогая для него вещь: вислоухий, уже давно не подлежащий никакому ремонту плюшевый медвежонок. Макс уставился на него, мгновенно проваливаясь в воспоминания. В долю секунды он перенесся туда, откуда был родом, где все начиналось.

Холодное сентябрьское утро 1939 года. Холод был такой, что забирался тебе под одежду, удивляя своей неотвратимостью, сигнализировавшей о конце лета. Девятилетний Маркус Сальцман, однако, думал не о холоде, у него была значительно более важная проблема. Его мама плакала уже на протяжении нескольких дней, и никто не мог объяснить ему почему. Его отец исчез куда-то на прошлой неделе, а вчера неожиданно вернулся и казался теперь на десять лет старше. Маркус был единственным ребенком в семье, ему не с кем было поделиться тем, что его тревожило. Лотте, домработница, к которой он часто обращался, когда мутти была расстроена, ничего ему теперь не говорила. Она сжимала губы в жуткую ниточку, и кроме перешептываний в коридоре с Джошимом, прислугой отца, он от нее больше ничего не слышал. Ничего. Ему самому оставалось лишь догадываться, что происходит. Помимо разговоров о войне, которая, как говорили, должна была начаться со дня на день, он услышал и кое-что еще в ту ночь. Его дядюшки тоже пришли, и добрый сосед герр Финкельштейн. Из обрывков разговора ему вырисовывались лишь непонятные слова: киндертранспорт, Англия, культургемайнде, и он тщетно пытался поймать смысл сказанного. Но прежде, чем он успел услышать достаточно, чтобы обдумать и пойти наверх к матери за объяснениями, Лотте обнаружила его под дверью и отправила спать.