Уйда - С волками жить…

Имя г-жи Уйда не раз встречалось на страницах нашего журнала, и в общих обзорах новейшей английской беллетристики, и в извлечениях из произведений этого талантливого автора. Потому, не повторяя уже сказанного в журнале, ограничимся одним указанием на значение нового романа в ряду фактов прежней деятельности г-жи Уйда. Новый роман, в наших глазах, составляет переходную ступень в ее творческой деятельности; прежний, несколько искусственный, жанр как будто оставляется автором, от чего, конечно, читатель может только выиграть, так как нельзя не предпочесть вычурной, бьющей на эффект фабуле — простой, выхваченный из ежедневной жизни, и потому самому сильно-действующий на душу, сюжет.

Обыкновенная история молодой, умной девушки, попавшей, в силу обстоятельств, в совершенно чуждую ей среду, страдание, борьба, сомнение, столкновение с окружающими лицами, вся нравственная ломка, которую ей при этом пришлось вынести — вот, простая, но всегда интересная тема для романа.

С тонким юмором и неподражаемой наблюдательностью, рисует нам г-жа Уйда личность матери героини, в которой, словно в фокусе, сосредоточилось все, что антипатично ее дочери. Лэди Долли — светская женщина до мозга костей; свет — ее фетиш, ему готова она принести в жертву все и всех, весьма наивно воображая, что так и быть должно; такие личности — не редкость во всех обществах, они составляют международное явление, но мы не помним романа (из новейших по крайней мере), в котором им было бы отведено так много места, как в настоящем произведении г-жи Уйда; вокруг леди Долли вращается еще несколько приятельниц, сродных с ней по духу, и тоже весьма ярко очерченных.

Очевидно, г-жа Уйда спустилась из области превыспренних мечтаний и идеальных характеров («Идалия», «Трикотрин», «Паскарель» и пр.) в мир действительности, и рисует его со всеми его безобразными, раздирающими душу диссонансами.

В этом романе есть еще одна особенность: выведены на сцену наши соотечественники, успевшие, впрочем, совершенно слиться с местным обществом, как это иногда и бывает.

Леди Долли должна была считать себя совершенно счастливой. Она обладала всем, что может составлять благополучие современной женщины. Она жила в Трувиле. Она выиграла много денег в карты. Она видела свою главную соперницу в туалете, который ей был не к лицу; она получила от мужа письмо с известием об его отъезде на остров Яву, или на планету Юпитер, словом — куда-то, на неопределенное время; на ней было платье, стоившее знаменитому дамскому портному двадцати часов напряженных размышлений: ничего, кроме батиста, правда, — но батиста, доведенного до апофеоза при помощи старинных кружев и гениальности артиста. Вокруг нее толпились обожатели. Министр сообщил ей, на ушко, государственную тайну; ей прочли, в рукописи, новую комедию, месяца за три до постановки пьесы на одной из парижских сцен; перед ней расстилалось чудное, голубое море; в лицо ей дул ароматный ветерок, вокруг нее болтали и смеялись самые веселые, самые внятные люди всей Европы, и… несмотря на все это, лэди Долли жестоко страдала. Ее преследовала одна мысль: «Что я буду с ней делать?» — думалось ей. И точно: что ей было делать с шестнадцатилетней дочерью? — ей, хорошенькой женщине, страшной кокетке, любившей оставаться на балу до самого конца котильона, имевшей столько же обожателей, сколько пар ботинок.

«Она так меня состарит», — соображала лэди Долли, а сама она вовсе не была стара, ей не было и тридцати четырех лет, и к тому же она была красива, как в семнадцать, может быть, еще красивее, благодаря некоторым ухищрениям, о которых не станем распространяться…

— Что я с ней стану делать, Дайк? — вздыхала она, обращаясь к своему интимному советнику, сопровождавшему ее на прогулке по морскому берегу.

— Выдайте ее замуж.

— Разумеется! Девушек всегда выдают замуж; какие пустяки говорите! — капризно промолвила леди Долли.

— И тогда вы будете бабушкой, — с злобной улыбкой заметил советник. Он только что заплатил за нее счет в магазине редкостей, а потому был менее любезен.

Она с досадой отвернулась от него, и разговорилась с подошедшим к ней молодым герцогом де-Динан, с которым и принялась обсуждать проект предстоявшего пикника, разбирать семейные дела своих знакомых, соображать, кто нынче будет приглашен в обеденному столу принца Валлийского, — и так заболталась, что почти позабыла о предстоявшем ей испытании — прогуливаться с дочерью, которая должна была приехать к вечеру от бабушки.

— Однако пора идти завтракать, — проговорила она, наконец, и встала. Был час пополудни, солнце начинало печь; гуляющие разбрелись понемногу.

— На что это они там гладят? — вдруг заметила лэди Додли, обращаясь к своим спутникам; и точно — головы многих гуляющих была обращены к морю, туда же были направлены все глаза и все лорнеты. Что это? Принц, президент, эскадра, утопающий? ничуть не бывало; это — какие-то две вновь прибывшие дамы. Произвести впечатление своим появлением в Трувиле тем, кого все знают, невозможно; коронованные лица там составляют обыденное явление, министры никого не занимают, маршалы наскучили; но приезд личностей, никому неизвестных, все же возбуждает некоторого рода интерес, хотя бы как пища для насмешек.

— Кто мы? — спрашивал весь Трувиль; женщины улыбались, мужчины напрягали зрение, и все следили за прелестной фигурой, облеченной в простое платье из небеленого полотна.

— Полотно! — скажите на милость! — воскликнула лэди Долли, прикладывая лорнет к глазам:- Что это на фигура!

— Какое личико! — шептали осторожные обожатели: они знали, что одну женщину в присутствии другой не хвалит.

Между тем полотняное платье приближалось, две ручки внезапно протянулись издалека к лэди Долли, и звучный голос воскликнул:

— Мама! неужели ты меня не узнала, мама!

Леди Долли вскрикнула и замерла.

— В этом платье! — простонала она, очнувшись.

Берег, море, солнце, все кружилось в глазах лэди Долли; она слышала за своей спиной хихиканье друзей, обожателей, соперниц и врагов, а между тем блестящие и вдумчивые глаза смотрели на нее, одна рука все еще робко протягивалась к ней.

— Но как ты могла явиться в таком виде, не сделав даже своего туалета? Я тебя ждала только к вечеру. Это фрейлейн Шредер с тобой… Удивляюсь, как это не стыдно!.. Ступай домой, Верэ, ступай домой, ступай скорей, я сейчас приду.

Леди Доротея Вандердекен, которую все, знавшие ее, без исключение, звали лэди Долли — была седьмой дочерью очень бедного пэра, графа Батергомского, искусного политика, но человека всегда страдавшего от хронического расстройства своих финансовых дел. Лэди Долли, семнадцати лет от роду, преглупо вышла замуж, конечно, по любви, за своего двоюродного брата Герберта, младшего сына герцога Мулл, только что покинувшего Оксфорд и вступившего в ряды служителей церкви. Муж ее прожил недолго: Долли не было и двадцати лет, когда она осталась вдовой с младенцем на руках. В течении двух недель она горько плакала, потом вытерла глаза, нашла, что креп прелестно оттеняет ее кожу, напоминавшую лепестки чайной розы, предоставила своего ребенка попечениям сначала тётки и свекрови, старой и суровой герцогини Мулл, а сама, вместе с своей матерью, на которую была очень похожа, отправилась для поправление здоровья на юг Франции.

Через год после смерти Герберта, лэди Долли вышла замуж за некоего мистера Вандердекена, англичанина по рождению, голландца по происхождению, человека очень богатого, не особенно знатного, финансиста, политика, очень подвижного и не имевшего привычки предлагать лишние вопросы, что ей было на руку. Ему же было выгодно породниться со многими знатными фамилиями — и приобрести красавицу жену.

Свою дочь лэди Долли оставила, года три тому назад, у бабушки, матери покойного мужа, где та и воспитывалась под совершенно иными влияниями, чем те, какими бы окружила ее мат, и результатом этого было то неловкое положение, в котором она теперь находилась, сознавая, что ей надо сызнова знакомиться с дочерью. Вообще, в эту минуту лэди Делли было не легко: дочь была похожа на отца-пастора; воспоминание нахлынули волной на душу женщины, не любившей оглядываться назад, глаза ее затуманились, и она, вернувшись домой, с некоторым волнением постучалась в дверь комнаты дочери.