Даже самого безрассудного человека в такую ночь никто не заставил бы сюда прийти. А приди он – никто не гарантировал бы ему, что он вернется домой целым и невредимым. Отсутствие живых запахов еще не означало, что здесь на самом деле никого нет . Огромный мир, недоступный пониманию смертных и невидимый их глазу. Он существовал и днем, но ночью полновластно вступал в свои права. Совсем скоро баньши в лесу начнут собирать травы, молодые вампиры выберутся из лесных нор и отправятся искать жертв, запоют свои печальные песни ундины в реке, зазывая ночных путников. И еще много – бесчисленное количество – доказательств тому, что ночь принадлежит не смертным.
В беседке Изабель я не нашел. Она еще не добралась? С ней что-то случилось по дороге? Или же она решила не приходить? Она могла передумать – будь я на ее месте, поступил бы точно так же. Нофар привез мне положительный ответ, но… идти неизвестно куда, посреди ночи! О чем я думал, когда просил ее об этом? Неужели действительно верил, что она согласится? Зачем я вообще писал ей это письмо? Что на меня нашло? Или я окончательно сошел с ума? Чего я ждал? Что она упадет в мои объятия, как глупая малолетняя вампирша? Что признается мне в любви? Что последует за мной, куда бы я ни шел? Что позволит себя обратить, может быть, так, как это сделала Виргиния?.. Она позволила – и вот что из этого получилось!
Я боялся даже думать о том, в каком бешенстве она пребывает в эти минуты, и какие проклятия обрушивает на мою голову. Хорошо еще, что она не выходила из замка без сопровождения. Хотя… кто знает. Она могла отправить Нофара меня искать, пусть я и не уверен в том, что он послушался бы… мне уже больше трех сотен лет, а я веду себя как помешавшийся на красотке юнец! Какой черт принес меня в эту беседку?! Подожду еще немного – пусть и уверен, что Изабель не придет – и отправлюсь домой. У меня хотя бы будет шанс успокоить Виргинию до того, как она окончательно впадет в истерику.
– Ах, вот вы где! Тут так темно…
Изабель подошла ко мне, придерживая полы длинного плаща. Подъем в гору дался ей нелегко: она тяжело дышала, прическа растрепалась, щеки раскраснелись. Она была еще красивее, чем во время нашей последней встречи, хотя и без того казалась мне ангелом.
– Вы пришли.
Она посмотрела на меня исподлобья и улыбнулась. Голубые глаза блестели, и я мог поклясться, что то был блеск предвкушения .
– Да. Неужели вы сомневались?
– Вы очень смелы, моя госпожа.
– Благодарю вас, князь.
Странное чувство охватило меня. Она стала другой. Не краснела, не отводила глаз, не подыскивала нужные слова, вела себя иначе. На ней было чересчур откровенное для молодой девушки платье – слишком глубокий вырез, слишком облегающий фасон. И… она по-другому пахла . Но я бы солгал, если бы сказал, что этот запах мне нравится меньше предыдущего.
Пауза затягивалась, моя собеседница дожидалась моей реплики, а я чувствовал себя так, будто мне предстоит признаться в любви самой красивой женщине в двух мирах. Проще говоря, не мог выдавить из себя ни слова. Румянец сошел со щек Изабель, и лунный свет подчеркивал белизну ее кожи. Казалось, она была сделана из теплого матового серебра – хочется прикоснуться, хоть и знаешь, что это причинит тебе боль. Как она молода… сколько ей, шестнадцать, семнадцать? Когда-то Виргиния была такой же беззаботной девочкой. Пока не решилась сделать шаг и погрузиться во тьму. Сделала бы она такой выбор, не будь меня рядом? Сожалеет ли об этом? Имел ли я право так воспользоваться своей властью над человеческой природой только потому, что мне хотелось удовлетворить мой – природный же – эгоизм, присущий каждому обращенному существу, и прислушаться к зову инстинкта?
– Я думал о вас, – нарушил тишину я. Эти слова прозвучали так, будто их сказал кто-то другой – чужой голос со стороны.
– И я думала о вас. Я каждую минуту думаю о вас! С того момента, как мы впервые встретились тогда… на площади.
Изабель прижала ладони к груди и вздохнула, глядя мне в глаза. Ах, девочка. Уж лучше бы я просто зачаровал тебя и отпустил прочь. Я бы не забыл тебя – но твоя память осталась бы чиста, а жизнью твоей распоряжались бы светлые боги, но не темные. И уж точно не существо, которое мнит себя богом, потому что может создавать себе подобных…
– Почему вы молчите? – В голосе Изабель слышалась мольба. – Разве… вы позвали меня просто так?
Ее взгляд. Вот что никак не вязалось с человеческой сущностью. В нем не было страха – эмоции, свойственной людям, запаха, по которому вампир выбирает жертву. Она не вызывала во мне жалости, как Виргиния в тот момент, когда я встретил ее. Не вызывала во мне голода… по крайней мере, привычного. Но вызывала другой голод. И я не мог сказать, что пища такого рода насыщает хуже крови.
Мы привыкли думать, что смертные не умеют чувствовать эмоциональные запахи, а поэтому не различают наших настроений. Но Изабель безошибочно уловила промелькнувшую между нами искру. Она преодолела разделявшие нас несколько шагов, обняла меня за шею – разница в нашем росте была слишком большой, и ей пришлось подняться на носки – и поцеловала. С чем я мог сравнить это ощущение? Я много лет не видел солнца, боялся его – и вот кто-то заставил меня выйти под лучи, которые убивают мне подобных. Я чувствовал, как они согревают тело, пробираются под кожу, освещают каждый уголок моей души, наполняют теплом… но я не сгораю . Так прикасаются к запретному: страх, а потом – эйфория, полет, блаженное забытье, в котором теряется все, начиная от здравого смысла и заканчивая размышлениями о последствиях.
Свет, самый страшный яд для меня, внутри – а я продолжаю жить. До этого момента я свято верил в то, что женщина, живущая со мной, заключает в себе этот свет. Когда-то – теперь мне казалось, что это было в прошлой жизни – мы с Мораной могли целую ночь до рассвета комкать простыни, сходить с ума, задыхаться от страсти, и я думал, что это и есть любовь. О, глупец!.. И после этого мы говорим, что люди склонны заблуждаться, но мы-то знаем, чего хотим, ведь у нас есть вечность , и поводов лгать себе уже не осталось!
Изабель отстранилась и уперлась руками мне в грудь – так, будто хотела удержать меня на расстоянии. Ее щеки снова залились румянцем, а сердце билось так часто, что я все же не совладал с собой. Мой взгляд и без того был прикован к тонкой голубой жилке, едва заметно бившейся на ее шее, а теперь я наклонился и вдохнул запах кожи. Изабель пахла так, как и должно пахнуть невинное существо: самый непреодолимый в двух мирах соблазн.
– Я не причиню тебе вреда, – сказал я, заметив страх в ее глазах. – Я не сделаю ничего против твоего желания.
– Так… это правда .
Она отошла от меня на шаг и прижала ладони к щекам. От нежного румянца не осталось и следа, теперь они пылали – и ничем не отличались от моих щек. Мне казалось, что я превратился в объятого пламенем феникса – в любую секунду могу обратиться в пепел. Великая Тьма знает, каких усилий мне стоило вежливо поклониться и сказать:
– Я могу уйти, моя госпожа. Достаточно одного вашего слова.
– Нет! – Изабель порывисто схватила меня за руки. На долю секунды ее глаза потемнели, в них отразилась боль, но она тут же сменилась холодным огнем решимости. – Мне все равно! Вы мне нравитесь… – Она опустила ресницы. – Иначе я бы ни за что не согласилась прийти!
– Присядем, – предложил я, кивнув на беседку.
– Нет, – повторила она и кивнула в сторону леса. – Идемте .
Расценив мое замешательство как нерешительность, она нетерпеливо потянула меня за руку.
– Идемте, прошу вас! Не мучайте меня! Я знаю, вы тоже этого хотите… я чувствую!
Ожидай меня дома целая толпа женщин, которых я любил бы до беспамятства, я не нашел бы в себе сил сказать «нет»…
– Тут так тихо и спокойно.
Голос Изабель звучал так, будто она находилась под водой. Я сидел, прислонившись спиной к дереву, она устроилась рядом, положив голову мне на грудь и блаженно замерев. Ей стало холодно, и она завернулась в свой плащ. Не знаю, о чем она думала в тот момент, а мою голову заполнял сладкий разноцветный туман, я до сих пор чувствовал вкус ее крови на языке, а где-то в глубине сознания блуждала мысль: стоит зализать ранки, вряд ли она захочет появиться дома с таким «украшением». Но двигаться не хотелось. У меня было единственное желание: стать служителем культа Равновесия и сделать так, чтобы солнце задержалось за горизонтом на несколько бесконечно долгих часов. Я мог просидеть целый век с закрытыми глазами, прижимая ее к себе и вспоминая осторожные нерешительные прикосновения – ласки, которые женщина дарит первому в ее жизни мужчине.