В глазах Закарии плескалась последняя надежда на справедливость.

– О каком сострадании ты говоришь? Ты! Который сам предал меня! – яростно вскричал Ирод. Лицо его побагровело. В приступе гнева он судорожно сжал кулак, однако подойти к Закарии не решился.

– Значит, вот как ты обо мне думаешь, друг? – Закария грустно опустил голову. – А знаешь ли ты, что Сигон Элий Руф, которого ты назначил вместо меня, был тесно связан с заговорщиками? Я собрал достаточно доказательств, чтобы предать его суду. Но, к сожалению, не успел рассказать об этом.

Он серьезно и испытующе взглянул на Ирода.

– Ты лжешь и изворачиваешься, чтобы обелить себя и оговорить честного человека, – твердо произнес Ирод. Гримаса отвращения и брезгливости исказила его лицо. Заметив ее, Закария побледнел.

– Почему ты не веришь мне? – в отчаянии вскрикнул он и добавил: – Я говорю тебе правду! Ради прежней дружбы поверь: рядом с тобой предатель.

– Ложь! – негодующе вскричал Ирод.

– О, проклятье! – Закария побледнел еще больше. Он был ошеломлен и застыл, устремив глаза на Ирода. Недоверие человека, которому он служил верой и правдой, сразило его. Какое-то время воин стоял неподвижно, с трепещущим сердцем и раздумывал, какие еще подобрать слова, чтобы тетрарх поверил ему. Однако не нашел их.

– Сегодня ты будешь казнен, – произнес Ирод и, обернувшись к Раке, приказал все подготовить.

Закария вздрогнул. Подняв голову, он испытующе вгляделся в отстраненное лицо Ирода, потом – в безбрежную синюю даль и прерывисто заговорил, обращаясь к небесам:

– Великий Господь, пусть так! Значит, это не им, а Тобой суждено мне…

Воин умолк, потом, презрительно глядя на Ирода, добавил:

– Ты, конечно, забыл, как я закрывал тебя своим телом от тучи стрел и ударов меча на войне?

Голос Закарии окреп. Он обвинял и обличал, взывая к совести и памяти тетрарха.

– Ты отнимешь мою жизнь, но, вспоминая меня, будешь корчиться от стыда и мук совести. Ты оклеветал меня, обвинив в предательстве. Все сказанное тобой – ложь. И ты не сможешь отнять мою честь. Смерти я не боюсь! Скоро ты сам предстанешь перед судом Господа и будешь наказан, – гневно произнес Закария и замолчал.

Ирод отвернулся и задумался. Гнев его утих. В глубине души он сознавал: слова Закарии справедливы и искренни. Его невольно тянуло подойти к нему, забыть про свои обиды и по-братски обнять верного товарища. Ирод даже задумался о том, какие слова о собственном великодушии он произнесет. Но малодушные сомнения вновь налетели на него и с новой силой терзали его трусливое сердце. Тетрарх вздохнул и опустил голову. Невольно он вслушался в слова Закарии:

– Ты строишь города и дороги, возводишь театры, цирки и новые храмы. Но скажи, зачем Господу твои храмы и жертвы, если ты неискренен? Ты произносишь молитву, обращаясь к Господу, и одновременно готов пытать и казнить своих соплеменников, восставших против римских поработителей. Для народа ты стал олицетворением тирании Рима над миром. Наш Господь хочет увидеть в тебе искренность. Чистая молитва, обращенная к нему со смирением и сокрушением, приятнее Ему, чем твои жертвенные волы и мулы, дворцы, театры и цирки. Ты приносишь Ему и людям дары не от чистоты сердца, а от тщеславия и кичливости, которые властвуют твоим сердцем. Знай же, правитель, что всегда будут мерзки Господу твои жертвы, предлагаемые без сердечной теплоты и любви, с надменностью и высокомерием. Ибо сказал Он: «Жертвы ваши неприятны Мне»[23].

Ирод задохнулся от гнева.

– Довольно! – возмущенно выкрикнул он и повернулся к Раке. – Немедленно опусти его в яму!

Рака сделал стражникам знак, и те подтолкнули воина к яме. Закария распрямил плечи и, не оглядываясь на тетрарха, подошел к ее краю.

Глава 35

Иродиада величественно сошла с повозки и, раскрыв зонт, остановилась, окруженная рабами, в ожидании Саломеи. Стражники спешились и, встав в отдалении от госпожи, заговорили между собой.

На Иродиаде был ярко-синий пеплум, перехваченный в талии широким поясом, расшитым золотыми нитями и вкрапленными в них драгоценными камнями. Густые черные волосы ниспадали на плечи пышными локонами. Вчера Ирод торжественно пообещал ей показать травлю животными. Диких зверей, содержащихся в Махэрузе, уже несколько дней держали голодными. С одобрения префекта Иудеи Понтия Пилата их готовили для казни шести предводителей восстания. Иродиада взглянула на возвышающуюся над ней крепость и победно усмехнулась. Сердце ее возбужденно забилось в предвкушении кровавого зрелища.

По каменным плитам загрохотали колеса. Из-за угла показалась украшенная цветами повозка. Она остановилась, и из нее вылезла Саломея. Рабыня собралась было сойти вслед за молодой госпожой, но, приоткрыв шторки и наткнувшись на грозный взгляд Иродиады, испуганно отпрянула, не смея больше показываться на глаза.

– Идем, мама, – сказала Саломея, подойдя к матери и поднимая на нее глаза. Она страшилась увидеть в них столь знакомые отчуждение и холодность, но не увидела. Мать кивнула, и они вошли внутрь. После приезда дочери Иродиада ни на мгновение не отпускала ее от себя. Она зорко следила за каждым ее шагом, как коршун, высматривающий добычу и готовый растерзать ее, как только представится случай. Саломея ни в чем не перечила матери. Больше всего девушке хотелось вернуть ее доброе расположение. Ради этого она была готова на все…

Вчера Саломея хотела отказаться от поездки на казнь. Но мать так злобно смотрела на нее и так громко кричала, что она была вынуждена подчиниться.

В сопровождении стражников и рабов, несущих над головами факелы, они направились по коридору. Иродиада не обращала никакого внимания на отчаянные громкие возгласы, раздающиеся вокруг. Саломея же в силу естественного любопытства, присущего юности, не могла удержаться и украдкой оглядывалась по сторонам. Она видела залитые слезами изможденные лица узников, их горящие надеждой глаза, слышала жалобные стоны и мольбы, чтобы процессия остановилась и выслушала просьбу о помощи. Сердце девушки сжималось от ужаса, она яростно кусала губы и торопливо шла, стремясь поскорее выбраться наружу.

Наконец они пересекли коридор и очутились на террасе, с которой открывался вид на амфитеатр. Им пришлось спуститься вниз, на арену и пройти через нее на другую сторону, где для них были приготовлены места. В центре арены стояли приговоренные к сегодняшней казни мятежники, среди них Тувия и Элеазар. Симона вместе с остальными мятежниками должны были казнить на следующий день. Юноши были избиты и едва держались на ногах. Зная, что впереди их ожидает жестокая смерть, они мужественно ободряли друг друга словами утешения. По щекам двух самых юных секариев текли слезы отчаяния. Все юноши были одеты в набедренные повязки и стеганые поножи. Никаких защитных доспехов, шлемов и мечей у них не было.

Как только они заметили Иродиаду, то сразу же принялись выкрикивать бранные слова и проклятия в ее адрес. Та намеренно прошла близко, надменная и высокомерная, даже не оглянувшись на них. К зелотам подбежали стражники и принялись избивать их. Услышав отчаянные, раздирающие душу крики, Иродиада обернулась и торжествующе усмехнулась. Саломея шла, кусая губы от стыда. Она вся дрожала и вздрагивала так, словно это ее били палкой.

Поднявшись, Иродиада и Саломея уселись на ложи, покрытые дорогими коврами, над которыми были натянуты плотные занавеси. Возле них сразу же встали две рабыни и принялись обмахивать их огромными страусиными опахалами. Еще одна рабыня налила в чаши питье и, поклонившись, почтительно поднесла. Возле ложа на столике в красивых вазах лежали фрукты и сладости, здесь же стояли цветы.

Прошло долгое время. Мать и дочь избегали разговоров, ограничиваясь короткими репликами. Наконец на противоположной стороне арены, откуда они пришли, появился Ирод в сопровождении немногочисленной свиты. Сзади рабы несли мечи и толстые копья, предназначенные для боя. Остановившись возле секариев, Ирод заговорил с ними. Разговор был коротким. Закончив, Ирод приказал рабам отдать копья приговоренным, а сам поднялся на трибуну и уселся рядом с женой. Лицо Ирода было задумчивым и мрачным. На Саломею он не смотрел. Воцарилось молчание.

Стражники стояли на арене, ожидая сигнала тетрарха.

– Римский префект дал согласие на казнь, – наконец выдавил из себя Ирод.