Камиль Лемонье - Самец

С каждым мгновением ужасные пальцы все более приближались, вдавливались глубже в тело, и Гюбер чувствовал, что постепенно задыхался. Из горла вылетал свист, и глаза заволакивались туманом смерти. Поверженный, он хрипло завопил, и в этом вопле слышалась мольба. Ищи-Свищи опомнился вдруг при этом хриплом звуке и невольно разжал пальцы, потом опустился на колени, уставился своими большими измученными глазами в это скорчившееся лицо и стал разглядывать человека, которого он душил, медленно, непрерывно сдавливая горло, постепенно спутывая его мысли и воспоминания…

– Я тебя узнаю, – сказал он, наконец, – ты сын фермера из Трие.

И снова воцарилось молчание в ясной ночи, и слышалось лишь их тяжелое дыхание, словно пыхтенье двух быков. Из груди Ищи-Свищи, как из кузницы, вырвались вдруг бессвязные стоны: с его губ готов был сорваться вопрос, но он сдерживал его, как будто с ним была связана вся его жизнь.

– Ты ее любовник, говори? – взвыл он.

Глаза Гюбера расширились: он не понимал.

– Чей?.. – прохрипел он.

Ужасные руки опустились, как гири, на его плечи.

– Той вон, высокой!

Глубокое изумление заставило приподнять брови Гюбера. Он лежал молча и начинал догадываться, что Жермена Мокор и была причиной нападения.

Ищи-Свищи нетерпеливо повторял:

– Ну, говори, не финти, ты ее любовник?

И, словно крюки, вбиваемые молотком, его пальцы впились в связки шеи Гюбера.

– Пусти меня! – стонал Гюбер.

– Говори… ты ее любовник?

– Нет, – вырвалось со свистом из груди Гюбера.

– Поклянись, – приказал Ищи-Свищи.

– Правда.

– Поклянись Богом.

– Правда.

– Твоим отцом…

– Клянусь моим отцом.

– Матерью.

– Клянусь моей матерью.

– Если это так, – вставай.

Избитый, с измятыми боками, с рассеченной головой, Гюбер Эйо медленно поднялся, сначала на одно колено, затем на другое, и в его движениях были стыд и неловкость, плохо скрытые маской спокойствия и равнодушия. Он хотел бы найти где-нибудь нож, вилы, какое-нибудь орудие, чтобы ударить исподтишка бродягу, набросившегося на него с такой жесткостью. Он нагнулся, подобрал свою шляпу, избегая показывать лицо, передернутое злобой.

Напротив, лицо Ищи-Свищи прояснилось, и он теперь был склонен к великодушию. То, что он испытывал, было больше, чем радость: у Жермены был лишь один любовник – он сам. Этот поп поклялся жизнью своей матери и отца, что она ему не принадлежала. И под влиянием этой уверенности он пожалел о своем насилии.

– Я, может, немного погорячился, – подумал он, стыдясь своего поступка. Он повернул голову, ища сына Эйо, чтобы попытаться сойтись с ним, но тот исчез.

Парень постоял мгновение в раздумье. Впрочем, он сам виноват, этот бледный вертопрах. Если бы он только скакал рядом с пролеткой, ничего бы не произошло. Он передернул плечами, как бы желая освободиться от навязчивой мысли, но наплывали другие. Что могло произойти? Этот барчонок будет мстить, это несомненно. Он разнесет повсюду сплетни, разболтает о его связи с Жерменой. Это погубит их обоих.

И он пустился бежать.

Он решился на все: будет умолять его, заставит поверить в припадок безумия, унизится даже до того, что отречется от сказанных слов. Он остановился, чтобы перевести дух, и услыхал вдали лошадиный топот.

Гюбер Эйо нашел свою лошадь, щипавшую траву возле кустарника, и вскочил на нее, спеша скорей приехать и разгласить о нападении злоумышленника, жертвой которого он стал.

На следующее утро Малютка Дюков пришла на ферму.

Ищи-Свищи тайно послал ее передать кое-что Жермене, и она бежала через корни и пни, чтобы скорее прийти.

Пот выступал слегка на ее шее. Она вступила во двор украдкой, держась настороже, скользя по земле, как крыса. Во дворе человек натачивал косу. Она спряталась за стоги сена и, притаясь, ждала, когда он уйдет. Она увидела затем толстую красную девку, у которой в руках качались подойники, и подождала, пока та не исчезла в туманной дали. Тогда она заглянула в окошко, в углубления дверей, в углы двора, не смея вступить дальше из осторожности, как ей наказывал браконьер.

Страстное желание увидеть эту Жермену заставляло напрягаться ее шею на сухих плечах, но ни одна из женщин, переходивших через двор, не походила на тот портрет, который он рисовал ей. И, прислонившись неподвижно к стене, как притаившееся животное, она просторожила так целый час. Наконец, высокая смуглая девушка вышла из дома. Без сомненья, то была она. Малютка вышла из своего убежища.

Услыхав шлепанье голых ног по двору, Жермена повернулась и заметила тощую девочку, которая глядела на нее своими неподвижными глазами, кусая концы платка, повязанного вокруг шеи, и ничего не говорила.

Малютка оглядывала ее со злобою, забывая поручения, которые ее привели сюда.

Тогда как Дюки ничего не подозревали, это маленькое дикое сердечко угадало, почему парень редко заходил в лачугу. Что-то подсказывало ей о другой, более сильной привязанности, которая удерживала его вдали от них. И с первого же мгновенья она возненавидела эту соперницу.

Несколько раз она ходила по пятам Ищи-Свищи в лесу украдкой, с неотвязчивой надеждой увидать из-за кустов смеющееся лицо женщины. О, она с радостью прошла бы по стеклянным осколкам своими голыми ногами, если бы этой ценой могла бы увидеть ее. Но зеленые своды не выдавали их тайны, и она была принуждена подавить свое страстное желание. И вот, наконец, перед ее глазами стояло это создание, которое она готова была разорвать зубами. От досады, что перед ней была яркая, позлащенная солнцем кожа, ее маленькая мордочка дико скорчилась. Почему, как у старой Дюки, ее кожа не была черна и жестка, ее живот не был впалым и не блуждали ее глаза, как у той? Ее стан был строен и крепок, и Козочке припомнилась история, происшедшая когда-то с нею.

Однажды, когда она собирала листья в лесу, на дороге показалась дама, одетая в бархат с белыми кружевами, ложившимися на темном фоне платья узорами инея. Это было в конце осени. Дама шла, озаренная лучами солнца, и вся ее фигура сияла, как статуя Святой Девы, окрашенная в белый и голубой цвета, находившаяся в часовне «Благодатных Ароматов», в миле от Дюков.

Малютка стояла, не шелохнувшись, на месте, простирая руки в пространство и глядя на шедшую даму, вполне убежденная, что это сама Святая Дева. За дамой ехала коляска в сопровождении высоких лакеев, у которых на шляпах сияло золото, и медленно дама и лошади углублялись в чащу тихими, неслышными шагами видений.

Ей показалось, что в Жермене было кое-что от той прекрасной дамы. Она любовалась ею, полная ярости, с бешенством в глазах. Жермена нетерпеливо спросила:

– Ну, что тебе? Кто ты такая?

Девочка, не переставая кусать свой платок, прошамкала несколько слов.

– Что? – переспросила Жермена, наклонившись над ней.

Ей показалось, что она расслышала чье-то имя.

Девочка говорила теперь ясно. Она сказала, что была послана Ищи-Свищи. Он находился в лесу. Он хотел видеть Жермену немедленно. И, произнося это, она кидала из-под своих взъерошенных бровей острые, как иглы, взгляды.

Жермена пожала невольно плечами, потом, расслышав, ответила:

– Ты ему скажешь, что я не могу. Не могу ни в каком случае. Скажи, что в другой раз.

Она озиралась кругом, боясь быть замеченной, и говорила ей тихо, немного наклонившись. Внезапно увидела Жермена ее черные глаза, пылавшие, как угли, отражая смесь злобы с наслаждением, и она отскочила от этого неестественного существа, таившего в себе враждебность.

Дикарка стояла на одной ноге и размеренно поглаживала ее другой, не подавая вида, что собирается уходить. Жермена стиснула зубы, чувствуя, в свою очередь, гнев против этого маленького злого зверька.

– Ну, уходи… Я ведь тебе сказала, что не могу, – промолвила Жермена.

Козочка встряхнула головой:

– Он мне сказал…

И повторила его слова, которые звучали настойчивостью данного ей приказания. В ее душе рождалась радость при виде того, что Жермена не питала к Ищи-Свищи никакого особенного чувства. Ее инстинкт подсказывал ей, что любят иначе.

Это упрямство, наконец, стало беспокоить красивую девушку. Она приняла решение.

– Ну, ладно, ты скажешь ему, что приду через три часа туда, к Куньоль.

Малютка молча ушла. Жермена глядела, как худая и плоская фигура задвигалась, словно машинка; неожиданно она повернулась назад и кинула на Жермену в последний раз взгляд, сверкнув своими разъяренными черными глазами. Жермена припомнила, что ей говорил Ищи-Свищи о лесной девушке, которую он называл Козочкой. Без сомнения, эта ворчунья была она. Она пожала плечами, находя смешным иметь ее своей соперницей.