– После той ночи Эльза убедила себя, что все было по–настоящему, и мы действительно были женаты. Смехотворно. Но я никак не мог ее переубедить. Потом она снова начала мне писать. И не просто письма – всевозможные записки на случайных клочках бумаги, жутковатые сообщения в книгах. Оставляла их повсюду, даже у меня дома! Ты, кстати, видела одно – в той книге, на Винъярде.
– Почему ты его сохранил?
– Я не сохранял. Я все выбросил много лет назад, но Джейк, должно быть, нашел и оставил себе Рильке. Мой брат… живет в своем мире. Иногда я совсем его не понимаю.
Кое–что о Джейке он не поймет никогда, и об этом-то говорить и не стоило.
– Помнишь библиотечную книгу, которую я тебе однажды показывала? «Цыганские баллады»? Эльза и там оставила записку. Я узнал почерк.
– Хорошо, что я не видел этого. Я бы потом Лорку читать не смог.
– Почему ты ее так ненавидишь? Она тебя обожала. Хотя бы в этом я ее понимаю.
– Тебе так только кажется. Но ты бы никогда не стала преследовать парня так, как она. Через два дня после смерти моих родителей она пришла с книгой, исписанной этой ее бессмыслицей и подписанной «Э. Э.» – Эльза Эстлин. Сказала, что у меня не осталось никого, кроме нее. Можешь поверить в это? Мы опять поссорились: я пытался расстаться с ней, а она притворялась, будто не слышит. Когда она наконец ушла, я выпил все спиртное в доме. Отключился в итоге, только чтобы прийти в себя и увидеть, как она надевает мне на палец кольцо. Я точно с ума сошел, Теа. Просто крыша поехала. Я кричал, она кричала в ответ. Потом я пообещал отвезти ее в Форбс, чтобы больше никогда о ней не слышать. Она промолчала – странно, но я был только рад, что она, наконец, заткнулась. Мы сели на мотоцикл, и я дал ей свой шлем. Это и были последние мгновения моей человеческой жизни.
– Но ведь началась твоя вторая жизнь. И это же здорово, потому что… как бы мы иначе встретились?
Он выдавил улыбку.
– Да, она остановила время для нас. Видимо, нужно сказать спасибо.
– Насколько ты старше меня, кстати?
– Чисто технически, мне все еще около двадцати.
– Чисто технически?
– Ну скажем, мне двадцать девять.
– Это произошло пятнадцать лет назад. Ты не можешь быть таким молодым.
Он по–прежнему улыбался.
– И что значит «ну скажем»?
– Мне может быть столько лет, сколько я захочу.
– Твой возраст меняется по желанию? – Это было почти так же невероятно, как и все, что я услышала в тот день. – Тогда я хочу посмотреть, как ты выглядел до катастрофы. Ты правда так можешь?
Он встал, прошел позади меня и подошел с другой стороны.
В первую очередь я заметила длинные волосы, волнами спадавшие на куда более хрупкие плечи, на узкую грудь. Лицо было тем же: поразительно безупречным. Только… щеки теперь запали. Губы стали бледными. И грусть – та самая грусть, которую я замечала в нем столько раз – нарушала безмятежность голубых глаз, лишала их блеска. Ниже, под расстегнутой рубашкой, можно было пересчитать все ребра – точно пальцы скелета, тянущиеся к его животу
Я подошла к нему, к измученному парню примерно моих лет, и поцеловала безжизненные губы. Когда я открыла глаза, он снова выглядел старше.
– Такой ты мне больше нравишься, такой, какой ты со мной.
– Тогда забудем обо всем остальном.
Забыть Эльзу. Только этого-то я никогда и не смогу сделать.
– Риз, а она хороша в…
– В чем?
Я не могла это произнести, но он, должно быть, понял, что я имела в виду секс.
– Она не человек, Теа.
– А когда была человеком?
– Ты не хочешь об этом говорить, поверь мне. Не хочешь.
– Я все время об этом думаю. И я бы лучше услышала это от тебя.
– Тогда да, она была хороша.
Он откинулся на траву, сложив руки за головой.
– Просто хороша или невероятно хороша?
– Невероятно хороша.
– А теперь, когда она больше не человек?
Он сомкнул веки.
– Точно в тебя вливают наркотик, которого ты жаждешь, но который оставляет тебя развалиной. И тогда ты его ненавидишь.
– Но все еще невероятно хороша?
– Лучше.
Лучше. Даже в теории с этим невозможно соревноваться.
– Вот тебе и «оцените от одного до десяти», – я пыталась казаться беспечной, но он все понял.
– Твою сестру кто угодно оценил бы на десять.
– А ты?
– Бессмысленные оценки, – он положил мою руку себе на живот, туда, где ощущался пульс, а потом медленно подтолкнул ее ниже. – За всю мою жизнь только ради твоего прикосновения я был готов умереть.
– Тогда… давай не будем говорить о смерти.
Он улыбнулся и достал из кармана небольшую книжку.
– Мы чуть было не забыли о изначальной причине, зачем я привел тебя сюда.
– Ты и ее из воздуха достал?
– Нет, это я привез с собой.
Простая белая обложка с золотым тиснением:
Артур Рембо «Стихи».
– Трудный ребенок французской поэзии. Написал все эти никогда не виданные стихи, а в двадцать лет распрощался с поэзией и не написал больше ни строчки. – Он нашел нужную страницу. – Это было сто пятьдесят лет назад. Должно быть, он повстречал тебя – только звали тебя Нина – и написал о тебе прекраснейшее стихотворение «Ответы Нины». Рифма в переводе теряется, но все остальное на месте.
– Прочти мне его на французском сначала.
– Ты говоришь по–французски?
– Почти совсем нет. Просто хочу послушать тебя.
Краткие, ломкие строки переплетались в воздухе: первая с третьей, вторая с четвертой. Он дочитал до конца, но не остановился, и я не сразу поняла, что он перешел на известный мне язык. Что он обращался напрямую к моему сердцу:
– Что медлим – грудью в грудь с тобой мы?
А? Нам пора
Туда, где в луговые поймы
Скользят ветра,
Где синее вино рассвета
Омоет нас;
Там рощу повергает лето
В немой экстаз;
Капель с росистых веток плещет,
Чиста, легка,
И плоть взволнованно трепещет
От ветерка;
В медунку платье скинь с охоткой
И в час любви
Свой чёрный, с голубой обводкой,
Зрачок яви.
И ты расслабишься, пьянея, –
О, хлынь, поток,
Искрящийся, как шампанея, –
Твой хохоток;
О, смейся, знай, что друг твой станет
Внезапно груб,
Вот так! – Мне разум затуманит
Испитый с губ
Малины вкус и земляники, –
О, успокой,
О, высмей поцелуй мой дикий
И воровской –
Ведь ласки пóросли шиповной
Столь горячи, –
Над яростью моей любовной
Захохочи!..21
Он прошептал последние слова в мои губы, уже закрыв книгу. Я и представить не могла какое влияние на мое тело мог произвести мой первый мужчина. Каждое прикосновение только заставляло меня еще сильнее хотеть его, и я не замечала ничего кругом, пока его руки раздевали нас обоих.
– Риз, – по его обнаженному телу прошла дрожь, когда я коснулась его, – я люблю тебя.
Я никогда, никому этого не говорила.
Мы занимались любовью часами. Как только мы останавливались, чтобы передохнуть, нас окружала тишина – непроницаемая, невесомая пелена. Но об одном никто из нас не осмеливался заговорить.
До следующего полнолуния оставалось всего три недели.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Мы можем все изменить
– ЗАЙДИ, Я ХОЧУ ПОКАЗАТЬ тебе кое–что. Риз открыл дверь в свою комнату, но я не увидела ничего такого, чего не было здесь раньше. – Сюда.
"Сюда" оказалось в ванной. Декор был обычным: белая мраморная ванна, вешалка для полотенец из красного дерева, прислоненная, как лестница, к стене, свежие полотенца свисали с ее балок. Но слева, под зеркалом, от стены до стены, были вырезаны в камне две раковины, где днем ранее была одна.
– Когда тебе удалось это сделать?