Его лёгкие завибрировали, когда он с силой втянул в себя воздух так, что хрипы были слышны по всему дому.
Знакомое шипение заполнило комнату, когда активировался ингалятор.
— Успокойся и постарайся дышать, — прошептал я, моё сердце разрывалось, когда я просунул палочку между его сжатых губ, его бледная и трясущаяся рука поднялась, чтобы удержать её на месте.
Иисус. Это было плохо.
Я опустился на холодную плитку у ног сына, моё сердце билось где-то на уровне горла, и я обхватил его бедро рукой. Мой мальчик был бойцом, поэтому я не был уверен, что своим присутствием чем-то помогал ему, но наша связь творила чудеса.
Мы начали дышать вместе, и через несколько минут я почувствовал головокружение. Я не мог представить, как он мог до сих пор оставаться в вертикальном положении.
Пожалуйста, Боже. Сколько раз за последние три года я торговался с Богом о здоровье Трэвиса, наверное, я уже должен был стать священником.
Тиски сдавили мою грудь. Ингалятор не помогал. По крайней мере, не так быстро действовал.
Волна страха нахлынула в животе. Он будет ненавидеть меня. Но я его родитель; это моя работа принимать трудные решения — даже если они уничтожат меня. Его боль и борьба бежали по моим венам тоже. Это была не только его битва. Это влияло на нас всех. Если с ним что-то случится, мне придётся всю жизнь нести эту дыру в сердце.
Я обещал ему, что буду о нём заботиться. Я не обещал ему, что буду его другом, пока у меня есть подобные обязанности.
— Ханна, не могла бы ты взять папин сотовый?
— Нет! — подавился Трэвис.
Я закрыл глаза и прислонил голову к его плечу.
— Приятель, мне жаль.
— Я… не … поеду, — прохрипел он.
Я с трудом сглотнул, чтобы подавить эмоции. Я должен быть сильным за всех нас — независимо от того, что сердце разрывалось на части.
Я не смогу снова пережить это.
Но я должен пройти через это снова.
— Ты должен, Трэв.
Сын вскочил на слабые ноги, но его чувство равновесия было нарушено, и он, споткнувшись, начал падать вперёд.
Поднявшись, я поймал его за талию, прежде чем он проломил бы себе череп из-за суеты. Ингалятор с грохотом упал на пол, хрипы усилились, когда Трэвис начал бороться со мной.
Его движения были вялыми, руки медленными, но всё равно каждый удар убивал меня, возможно, он бы смог стать чемпионом по боксу. Бог знал, что я смог бы отправить его в нокаут, успокоив его тем самым.
— Извини, — пробормотал я, потянув его к себе на грудь.
— Я ненавижу тебя, — воскликнул он, отказываясь сдаваться.
Это не так. Трэвис любил меня. Я знал, что это было такой же правдой, как небо являлось синим. Но если ему нужен был выход для его гнева, то я был бы весь в его распоряжении дни напролёт.
Я мягко сжал его.
— Прости меня.
Он не обнял меня в ответ, но мне это и не было нужно. Я просто хотел, чтобы он продолжал дышать.
Когда Ханна появилась с моим телефоном, я направил Трэвиса, чтобы усадить его на бок.
Как я и ожидал, он плакал. Я не мог винить его. Я тоже, чёрт возьми, хотел кричать.
Это было несправедливо. Ничего из этого.
Подняв телефон к уху, я нажал «звонок». Когда послышались гудки, я наклонился и подхватил ингалятор, чтобы передать его моему сыну.
— Закончи его, а потом мы поедем в больницу.
Он уставился на меня, испепеляя взглядом, но он был слишком слаб, чтобы иметь возможность вырвать телефон из моей руки.
Сонное «Хэлло?» раздалось из телефона.
— Мама. Эй, ты можешь встретить нас в больнице, чтобы забрать Ханну?
Её кровать заскрипела, видимо, она начала выбираться из неё.
— Насколько плохо?
Я взглянул на Трэвиса, наблюдая, как его покачивает при каждом вдохе. Он не посмотрел на меня в ответ, но он слушал.
— Ханна, будь со своим братом, — приказал я, выходя из ванной.
Я не отвечал на вопрос матери, пока не оказался в своей комнате. Я прошёл прямо к своему шкафу, переоделся в джинсы и рубашку, а потом скользнул в кроссовки.
— Очень плохо.
— О Боже, — прошептала она. — Да. Хорошо. Я в пути. Поторопись, но веди машину осторожно.
Затем я подошёл к комоду, чтобы забрать оттуда кошелёк и ключи. Закрыв глаза, я ущипнул себя за кончик носа.
— Да. И тебе того же.
С глубоким вдохом, который, как я надеялся, поможет облегчить мою боль, не оставляющей меня долгое время, я открыл глаза.
На меня смотрела Кэтрин.
Я не был уверен, почему я оставил её фото на комоде. Я говорил себе, что это для детей. Таким образом, они чувствовали, что она по-прежнему является частью их жизни, несмотря на то, что нас теперь осталось только трое.
Я поднял фотографию. Она улыбалась на камеру, её карие глаза блестели от не нашедших выхода эмоций, Трэвис, завёрнутый в пеленальное одеяльце всего лишь несколько часов назад, спрятался в её руках. Я провёл пальцами по его тёмным непослушным волосам, как будто расчёсывая их, но мой взгляд не отрывался от его матери. Прошло всего три года с её смерти, но многое изменилось.
Она бы знала, что делать с Трэвисом. Как исцелить его. Может не физически, хотя бы эмоционально. Я вспомнил тот первый раз. Я мчался к дому, как безумный, вызывая 911, пока она спокойно сидела рядом с ним, потирая спину и нашёптывая успокаивающие слова. Агония была внутри неё, но она держала себя в руках ради него, умение, которому я учился более трёх лет. Она всегда была хороша в том, чтобы читать настроение сына и оптимизировать вместе с ним дозу медикаментов. Если он в чём-то нуждался, она инстинктивно это знала. Я часто думал, что одной из самых красивых вещей, когда-либо виденных мной, было наблюдение за этими двумя.
Она не заикалась. Или колебалась. Она была как кремень.
Я не был похож на Кэтрин.
Я был слабым.
И измученным.
И таким, чёрт возьми, испуганным.
Но даже если бы это уничтожило меня, я всё равно был бы с ним. Это одна из вещей, которая никогда не изменится.
Итак, нет. Я совсем не был похож на Кэтрин.
Когда я услышал, как снова заработал ингалятор, то поставил фотографию обратно на комод и уставился прямо в глаза моей жены, прошептав:
— Я так сильно, черт возьми, тебя ненавижу.
Глава вторая.
Шарлотта
— Я отправлю её сразу же, мистер Кларк, — сказала я, отступая от двери, растягивая губы от широкой улыбки.
Это было неправдой: и обещание, и улыбка. Я была измотана. Я находилась в больнице уже около двадцати четыёх часов, а сон, растянувшись на двух стульях на колесиках, был таким же спокойным, как в моих несуществующих мечтах.
— Привет, Дениз, — ответила я, проходя мимо стойки с медсёстрами, мои уставшие ноги гудели с каждым шагом. — Мистеру Кларку нужна помощь в ванной.
Она хмуро уставилась на экран компьютера.
— Ты, чёрт возьми, сошла с ума.
Я заставила себя улыбнуться, положив свою папку-планшет на стол, и плюхнулась в кресло рядом с ней. Зевая, я стянула свои растрёпанные волосы в конский хвост.
Мне нужно было постричься. Ах, нет. Больше мне нужен был душ, массаж, еда, которая не была приготовлена в микроволновке, отгул длиной в неделю, чтобы распрощаться со своими синяками под глазами, а потом уже стрижка.
Но с моим графиком увидеть единорога было более вероятно.
— Извини, — пробормотала я, снова зевнув. Она так сильно закатила глаза, что её зрачки полностью исчезли за веками. — Если я вернусь в палату этого мужчины, то придётся наложить ему на руку хирургическую повязку. — Она откинулась на спинку стула, скрестив руки на груди. — Я понимаю ту ситуацию, когда старички со слабоумием поступают к нам. Они не могут помочь себе сами. Но этому мужчине — сорок, и его единственной болезнью является астма, вызванная из-за того, что он скурил две пачки в один день. Вроде бы, до этих пор лёгкие никак не влияли на умственные способности.
Она застыла и повернулась обратно к компьютеру, бормоча:
— Если он снова позволит себе схватить меня за задницу, то заработает сотрясение.
Звучало как шутка, поэтому я позволила себе усмехнуться, надеясь такую же ответную реакцию.
Рассуждая, я взглянула на часы.
Час.
Минутная стрелка, наконец, достигла нужного места.
Когда я получила звонок, что мистера Кларка нужно осмотреть, то большая часть меня надеялась, что я не ввязалась во что-то и не потеряю попусту время.