– Да кто ты вообще такая, чтобы мне про мою Аньку рассказывать?! Я с Анькой с первого класса знакома. Мы – подруги! А ты кто?! – не выдержала Ларка. – И вообще… Вообще! Я никогда не говорю, что это я помыла! Я честно говорю: мы вместе… ну… я, а Анька мне помогала…
– Кто я такая?! – опешила Маринка.
…И тут вдруг неожиданно рядом с ними оказался проходящий мимо… Забелоцкий:
– Клязьмина, ты что на мою Филимонову наезжаешь! Ата-та! Смотри у меня! – тут же вмешался он.
Ларка даже испугалась, уставилась на него во все глаза. И ничего не смогла сказать.
А Маринка среагировала:
– Что за угроза: «Смотри у меня!» Сам у себя смотри!
И тут вдруг Ларку накрыла – она физически ощутила это! – волна стыда. Ужасного, невыносимого, едкого, как серная кислота, стыда. Ей захотелось немедленно, сию же секунду провалиться куда-нибудь в земную мантию, поближе к ядру. Или испариться. Просто перестать существовать. Да еще и Забелоцкий этот, подвернувшийся так не вовремя…
– Прости, что я это тебе говорю… – Когда школьный красавец ушел, Марина взяла себя в руки и даже стала оправдываться: – Ты же знаешь, я же бестактная, что думаю, то и говорю, а тут – как не сказать… В общем, постарайся понять Аньку…
Ларка остановилась и закрыла лицо руками.
– Ты что, правда не знала, как Анька живет?
Ларка и знала, и не знала.
Анька никогда к себе в гости не звала. О родителях и Генке с Люськой говорила очень редко. Ларка чувствовала, что подруга не хочет распространяться о своих семейных тайнах, а потому и не лезла с расспросами. А если честно, то не очень-то ее и волновали Анькины проблемы с родителями. Она принимала как данность: подруге дома плохо – она проводит время у нее. Точка. Что еще нужно расспрашивать, выяснять?
– А я у нее дома была. И она мне много чего рассказывала… – вздохнула Маринка. – Анька у нас – героиня! Я бы давно свихнулась от такой жизни. А она ничего, держится, да еще и шутит всегда, смеется. Поступать собирается на психолога, чтобы научиться самой жить по-другому, а потом всех остальных научить. Собирается в Питер ехать, чтобы общагу дали и чтобы больше никогда с родителями не жить. Только боится, что не сможет поступить в Питер. Все-таки там конкурс больше, а она за ЕГЭ так переживает. Говорила, что мечтает с репетиторами позаниматься, только где же ей на это денег взять?..
Ларка по-прежнему стояла, закрыв лицо руками в колючих шерстяных рукавичках. Лицо ее пылало. Отнять руки, посмотреть на Марину она не могла. В голове бешено скакали мысли.
«Как же я могла так ей сказать? Как же я могла ее попрекнуть куском хлеба? Как я могла не знать, не замечать, как ей плохо? Как мне теперь общаться с Мариной? Как мне помириться с Анькой? Как мне вообще жить на свете?..»
– Да ладно, че там… – неловко толкнула ее в бок Маринка. – Ну… сморозила ты глупость…
– Мне так стыдно… – прошептала Ларка. – Я не чудо, я – чудовище…
– От стыда не умирают. Попроси у Аньки прощения. Она добрая, она простит.
Глава 11
Почему в школе не учат общаться?
Ларка все поняла. Поняла, что она не права. Поняла, что она – жуткая эгоистка и говорит только о себе. Что она вообще не в состоянии заметить другого человека и, по большому счету, ей никто не интересен, кроме самой себя. Что для нее важно только чувствовать себя лидером, главной в отношениях, и она считает, что все должны ее слушаться. Что она не разговаривает, а командует. В общем, она поняла, что она – чудовище.
Что она ужасно, ужасно виновата перед Аней. Но упрямство – потому что Овен! – не давало ей рта раскрыть, попросить прощения. Ларка не могла признаться в том, что она – чудовище. Не могла признаться, что совершила ошибку. Что совершила даже не просто ошибку, а чудовищный, омерзительный, отвратительный поступок. Не могла сказать об этом даже лучшей подруге. Которая, наверное, мучилась и страдала.
Ларка и сама мучилась и страдала. Ей снова хотелось только одного: выключить телефон и спрятаться куда-нибудь в шкаф. Чтобы никто не видел ее позора. Чтобы никто не узнал, что она – такая. Что она сама чудовищная, омерзительная и отвратительная. «И зачем я вообще полезла в эти тесты?! Жила же себе нормально, ничего про себя не зная. Это все Анька виновата – со своей психологией!» И вот она уже злилась на ту, которую обидела. И все начиналось заново.
Да еще родители подливали масла в огонь: «А куда Аня пропала? А почему Аня не заходит? Вы поругались?» Не могла же Ларка рассказать им правду! Вот и приходилось врать и выкручиваться. И это тоже было ужасно.
А Аня в школе вела себя с ней ровно. Общалась. Даже переменки проводили они с виду, как и прежде, втроем. Разговаривали об учебе. О предстоящем выпускном. О чем-то простом, не личном. Но таким холодом веяло от Ани на Лару, что она каждой клеточкой своего тела чувствовала эти самые «личные границы». Как будто Китайская стена, по которой всадники шеренгой по четыре человека проехать могут, пролегла между ними. Ларка чувствовала эту границу и не могла перейти. Даже приблизиться не могла.
По привычке уже влезла в Интернет и перечитала все, что смогла найти, про личные границы. Сидела потом и размышляла. И вдруг поняла, что все кругом только и занимаются тем, что нарушают личные границы друг друга.
Родители постоянно вмешиваются в дела детей. Копаются в их комнатах, сумках, телефонах. Постоянно требуют отчета: где, с кем, зачем была, кто звонил, что сказал. Пытаются контролировать каждый шаг, каждый вздох. Стараются все решать за детей: что носить, какую музыку слушать, с кем общаться. Совершенно не давая им повзрослеть. Ощутить себя личностью. Целой личностью. Уверенной в себе. Независимой.
Ларка поняла, что она абсолютно не представляет себе, что она должна позволять родителям, а с чем бороться. Как будто ей снова пять лет и она понятия не имеет, что такое хорошо, а что такое плохо. «Вам подскажут ваши чувства, – уверял Интернет, – когда нарушают ваши границы, вы злитесь или вам неприятно». Стоило Ларке это прочитать, как все действия родителей стали неприятны и она начала злиться.
«Человек, чьи личные границы с детства нарушались, не может научиться их отстаивать, он их не ощущает, а потому позволяет другим нарушать их, но и сам в ответ постоянно нарушает чужие границы», – говорил Интернет. А Ларке так не хотелось признавать, что и она постоянно нарушала границы Ани. Что она все время настаивала, давила, приказывала, вынуждала, заставляла ее вести себя так, как ей было удобно. Выдавала свои желания за их общие. Свою радость – за общую.
Ей так хотелось поговорить с кем-нибудь обо всем прочитанном! Но результаты тестов упрямо твердили ей, что и разговаривать-то она не умеет. Только навязывать свое мнение. Не слушая другого. Не замечая чувств, желаний других.
«Почему, ну почему в школе не учат самому элементарному?! Почему не учат общаться? Почему не учат осознавать свои личные границы? Почему не учат защищать их? Почему не учат, что делать со всеми этими ужасными эмоциями, от которых так хочется спрятаться, но некуда? Почему не учат, как не обижать людей? Почему не учат просить прощения?» – сама себе задавала бесконечные вопросы Ларка и все больше и больше злилась на учителей, на директора школы и на всю систему образования в целом.
Ведь это – самое главное в жизни! Общаться. Просто уметь общаться. Строить отношения с людьми. С подругами и друзьями, с парнями, с родителями, с учителями. А потом, позже, ведь мы же все будем где-то работать, придется общаться с коллегами… Как научиться не соперничать, а сотрудничать? Как перестать завидовать Аньке потому, что она нашла свое призвание? Как вместо этого заняться своей жизнью и найти собственное призвание?
– Маринка, которая собирается зарабатывать деньги, говорит, что бизнес – это умение договариваться. А я думаю, все в жизни – это умение договариваться… – вслух сказала Ларка, почему-то обращаясь к пустой кошачьей миске.
И тут же с грустной усмешкой процитировала:
– Острый психоз – я говорю с котом. Острый галлюцинаторный психоз – я говорю с несуществующим котом?
Кота не было. Кот ушел. Ушел и не появлялся уже неделю.
Маринка пыталась успокоить Ларку:
– Что ты переживаешь? У него – март!
Но той легче не стало. Она поняла, что каким-то странным образом уже успела привязаться к коту, полюбить его. Она скучала.
Она подходила к окну и подолгу всматривалась в даль. Разглядывала сугробы, припаркованные машины, помойку слева. Иногда ей мерещился знакомый черно-белый силуэт, но каждый раз оказывалось, что это не кот. Она даже вставала иногда на подоконник, высовывала голову в форточку и изо всех сил кричала: