Поэтому она послала Грэму взгляд, полный дружеского презрения.
— Ты опять отправляешься к этой своей слюнявой любовнице, не так ли? — очень хорошо. Это прозвучало так, словно ты не можешь еще меньше беспокоиться об этом.
Молодой человек бросил на нее косой порицающий взгляд и разгладил свой жилет.
— Ты не должна говорить о таких вещах. Кроме того, леди Лайла Кристи едва ли пускает слюни, а если и делает это, то только без свидетелей.
Софи прищурила глаза. Леди Лайла Кристи, светская волчица, по слухам энергично изучавшая все, что эротично и чувственно, ошеломляющая красавица, недавно ставшая вдовой, теперь была замужем за единственным мужчиной в Лондоне, достаточно богатым, чтобы содержать ее и при этом достаточно порабощенным, чтобы закрывать глаза на ее внебрачные приключения.
Но ее муж не мог быть полностью не осведомленным о них, потому что каждое движение Лайлы — а теперь и Грэма, бывшего ее текущим любовником — наблюдалось, а затем безжалостно пережевывалось в печати ежедневными заметками этого вездесущего сплетника, «Голоса Общества».
Каждую ночь Софи клялась себе, что будет игнорировать газету со сплетнями, и каждый день девушка мчалась, чтобы взять ее в руки до того, как она исчезнет на подносе с завтраком для Тессы.
Это было безвкусно и несущественно, и ниже ее достоинства… но для нее это был единственный способ принять участие в той жизни, которую Грэм вел за пределами стен этого дома.
О, она могла посещать те же самые балы и вечеринки сама — потому что, будучи кузиной новоявленной маркизы Брукхейвен она, несомненно, будет допущена на них — и иногда она даже делала это, когда запоздалое и нерешительное чувство долга заставляло Тессу тащить туда свою подопечную.
И все же, как приличная девственница благородного происхождения во время своего первого (и последнего! Господи, как она сейчас осмелится вернуться в Актон?) Сезона в Лондонском Обществе, Софи не была осведомлена о другой стороне городской жизни. Кажется, что существовал иной мир, мир игорных притонов и страстных любовниц, или чем там еще занимался Грэм в те часы, которые он проводил не с ней.
Так что Софи ждала, когда он устанет от быстро сменяющих друг друга непристойных развлечений, и обустраивала гостиную настолько уютно, как могла. Когда ей было это позволено, девушка на вес золота ценила те вечера, когда Грэм растягивался в кресле возле камина и заставлял ее смеяться, рассказывая возмутительные истории о своих волосатых братьях и их одержимости охотой, или играл на фортепиано с рассеянным мастерством, игнорируя то, как ее сердце порхало вместе с музыкой.
Грэм курил табак, который она покупала на деньги, предназначенные для покупки книг, и пил бренди, который она украла из дома ее кузины Дейдре, когда Дейдре и маркиз Брукхейвен уехали в свадебное путешествие.
Если бы кто-то сделал замечание относительно неуместности того, что молодая леди проводит так много часов без компаньонки с таким печально известным типом, как лорд Грэм Кавендиш, то Софи едко парировала бы эти слова — если бы говорившая была женщиной, конечно же. Если бы это был мужчина, то она, вероятно, застыла бы в ужасе, а затем разбила бы что-то. Так вот, она бы возразила бы, что Грэм, приходящийся кузеном леди Тессе, был ей практически семьей. Следовательно, такая мысль была смехотворной, и задумавшемуся об этом должно быть стыдно и так далее.
Это была хорошо отрепетированная речь и довольно длинная к тому же, но так как никто в целом мире совсем не заботился о добродетели одной высокой, некрасивой девушки, у которой не было никаких надежд, кроме участи ученой старой девы, то у Софи никогда не было возможности произнести ее.
В конце концов, у нее не было стоящего будущего, которое можно было потерять, и Грэм, который ничто и никого не воспринимал серьезно, включая Лайлу, слава Богу, тоже ничем не рисковал. Их тайная дружба никому не вредила и приносила огромную пользу обоим.
В течение одного короткого Сезона Софи была решительно настроена делать в точности то, что ей нравилось — а ей нравилось исследовать музеи и библиотеки, а еще играть с Грэмом.
Все могло бы быть по-другому, если бы она серьезно занималась поисками мужа, или если бы Грэм когда-либо захотел жениться и завести наследника.
К счастью, не было причины, по которой он должен был делать это, ведь его братья намеревались наплодить много здоровых детей, как только убьют последнего слона, сунут в мешок последнего носорога, завалят еще одного тигра — что ж, в любом случае просто не существовало причины, по которой вещи не могли вечно оставаться в точности такими, какими они были сейчас.
После того, как он покинул Софи, рано ложившуюся спать, в доме на Примроу-стрит, лорд Грэм Кавендиш, насвистывая, шагал по улице к Иден-Хаусу, лондонской резиденции герцога Иденкорта.
Имя Иденкортов было старинным и почтенным, а их имение — обширным и когда-то красивым, но последние несколько поколений оказались не в состоянии поддерживать хороший вкус и сдержанность. Сейчас имя «Иденкорт» означало громкое, невоспитанное поведение и предрасположенность умирать от пьянства или огнестрельного оружия — иногда от того и другого сразу.
Сам особняк никогда не менялся, разве только с той целью, чтобы повесить еще несколько несчастных трофеев на уже загроможденные стены, поэтому Грэм давно перестал замечать убогие условия и обстановку, которая была элегантной несколько поколений назад, но сейчас сильно пострадала от грубого обращения нынешних обитателей.
Мраморные полы были истерты так, что их невозможно было отполировать, а темные деревянные панели и отделка были в дырах из-за бросаемых в них предметов или поцарапаны чем-то без возможности восстановления. Тяжелые сапоги протерли ковры до основы, а диваны сломались от того, что годами поддерживали огромных растянувшихся на них мужланов, которые редко затрудняли себя обязанностью сидеть прямо.
Грэм, ослепленный годами знакомства с этой ситуацией, просто приходил и уходил из дома и пытался не встречаться со своими братьями. Сегодня, если он переоденется достаточно быстро, то сможет усесться за столы уже через час. Тем не менее, по привычке, молодой человек остановился в вестибюле и долго прислушивался.
Он не услышал громового хохота. Не вдохнул вонючего облака табачного дыма. Не ощутил, что стены трясутся из-за того, что борющиеся тела разносят оставшуюся мебель в щепки.
Нет, дом был совершенно пуст за исключением скелетообразного штата слуг, все еще находящихся у них на службе. Ах да, его семья все еще очень, очень далеко.
Слава Богу.
Дворецкий его отца вышел, чтобы взять шляпу и перчатки Грэма. Грэм усмехнулся ему.
— Гориллы все еще отсутствуют, да, Николс?
После сорока лет службы Николс всегда и навечно оставался человеком герцога. Его обычное надменное выражение лица стало еще более кислым при этих непочтительных словах Грэма.
— Добрый вечер, лорд Грэм. Его светлость и ваши старшие братья не присылали известий о своем возвращении с охоты в Африке. Однако здесь мистер Эббот, ожидающий вас в кабинете его светлости.
Грэм заморгал.
— Меня? Это еще зачем?
— Именно так, милорд. — Николс выглядел так, словно даже не мог начать воображать, почему кто-то может захотеть поговорить с Грэмом. Когда-либо. Грэм не винил его за это, потому что слуга только имитировал отношение своего хозяина. Его собственный отец сказал Грэму в этом году не более дюжины слов.
Грэм неохотно направился к великолепно обставленному в мужском стиле кабинету отца. Это было унылое место в любое время дня, потому что на каждой стене располагался зверинец со стеклянными глазами, набитая и подвешенная смерть.
На протяжении дня это угнетало. С наступлением ночи Грэм переносился назад в детство, когда ничто, кроме угрозы тяжелой руки его отца не могло заставить его сделать шаг в темный, освещенный огнем коридор блестящих, мстительных взглядов, отражающих ненависть, которую мальчик видел в их глазах.
Даже сейчас, когда он стал взрослым мужчиной, Грэм заколебался у двери, затем сделал глубокий вздох и распахнул ее, улыбнувшись молодому, чуть истощенно выглядевшему человеку, ожидавшему внутри. В конце концов, герцога здесь нет. Нет необходимости собираться с духом.
Он не мог ошибаться сильнее.