Я поднялась на третий этаж по лестнице, зная, что там должны быть коридоры, соединяющие все четыре крыла дома. Я надеялась, что теперь быстро найду дорогу в свои комнаты. Но как бы не так! Я вдруг очутилась в лабиринте коридоров и уже не знала, какая дверь ведет в южное крыло дома.
Я растерялась, потому что боялась, что могу попасть в чужую комнату.
Я постучала в несколько дверей сразу, открыла их одну за другой, но обнаружила только спальню, какую-то гостиную, комнату для шитья, но не коридор, который я искала.
Можно было, конечно, вернуться назад, выйти из дома и, обойдя его, войти в переднюю дверь; но можно было бы продолжить поиски. Я решила идти дальше, рассудив, что это единственное, что мне остается, так как не была уверена, что найду отсюда выход.
В отчаянии я попробовала открыть еще какие-то двери, но меня ждало разочарование. Наконец, когда я постучала в одну из них, мне ответили:
— Войдите!
Когда я вошла, тетя Сара стояла так близко к двери, что я испугалась и отпрянула назад.
Она засмеялась, протянула вперед свою тонкую руку и ухватила меня за рукав.
— Входи, — сказала она. — Дорогая, я ждала тебя.
Когда я вошла, она обежала вокруг меня — здесь она казалась гораздо проворней, чем в кругу семьи. Потом быстро прикрыла дверь, будто боялась, что я попытаюсь убежать.
— Я знаю, — сказала она — Ты пришла посмотреть на мои гобелены. Так ведь, правда?
— Я с большим удовольствием посмотрю на ваши гобелены, — сказала я. — Но на самом деле я потерялась. Вошла с восточной стороны — и заблудилась. Раньше я здесь никогда не была.
Она погрозила мне пальцем, как будто я была непослушным ребенком.
— А… Заблудиться легко… Когда не знаешь. Тебе надо присесть.
Я не отказалась, так как очень устала после прогулки.
Она сказала:
— Мне было жаль собачку. Они с Габриелом ушли вместе. Она они… потерялись. Как жаль!
Меня удивило, что она помнила Фрайди. Я не знала, как себя вести с ней, потому что было совершенно очевидно, что временами она теряла рассудок. Ее манера путать прошлое с настоящим просто сбивала с толку, хотя бывали минуты, когда она мыслила с неожиданной ясностью.
Я заметила, что стены этой большой комнаты были увешаны гобеленами. Все они были выполнены в ярких тонах. Я была просто очарована, и она, заметив это, довольно засмеялась.
— Это все моя работа, — заметила она. — Ты видишь, какую большую площадь они занимают? Но предстоит сделать еще больше. Возможно, на стенах не останется ни одного свободного места. Если, конечно, я не умру. Я ведь очень старая. Было бы жаль умереть, не закончив того, что я должна сделать. — Вдруг печальное выражение ее лица сменилось лучезарной улыбкой. — Ведь все в руках Божьих, не так ли? Я, наверно, попрошу Его в своих молитвах отпустить мне еще немного, и Он согласится. Клер, а ты читаешь свои молитвы? Ну иди, посмотри на мои гобелены… подойди-ка поближе. А я тебе расскажу о них.
Она взяла меня за руку. Ее пальцы были в постоянном движении, и у меня возникло ощущение, будто меня схватила цепкая хищная лапа.
— Какая тонкая работа! — произнесла я.
— Тебе понравилось? Вот, Клер, а у тебя не хватает терпения поработать над своим гобеленом. Я тебе столько раз говорила, что это легко… Очень легко… если только постараться. Я знаю, у тебя много дел. Ты всегда говорила, что Рут любит поставить на своем. Вот Марк был хорошим… А потом появилась эта новая…
Я мягко прервала ее:
— Тетя Сара, вы забыли. Я не Клер, я Кэтрин, вдова Габриела.
— А, Кэтрин, ты пришла посмотреть на мои гобелены? Давно пора. Я знаю, тебе понравится. Больше, чем кому-либо. — Она подошла ко мне и заглянула в лицо. — Ты тоже будешь изображена на моем гобелене… когда придет время.
— Я? — спросила я обескураженно.
— Послушай, подойди ближе. Смотри. Узнаешь?
— Это дом.
Она радостно засмеялась и потянула меня от гобелена, который я рассматривала, к шкафу. Когда она распахнула его, оттуда вывалились груды полотна. Она подобрала его, смеясь. Сейчас она не казалась древней старушкой: ее движения были легкими и проворными. Я увидела, что внутри этого шкафа был еще один шкафчик. Она открыла и его — там была огромная кипа шелковых ниток — мотки самых разных цветов.
Она их ласково погладила.
— Я вот сижу здесь и вышиваю, вышиваю… Я вышиваю то, что вижу. Но сначала я делаю рисунок. Хочешь, я покажу тебе свои рисунки? Когда-то я хотела быть художником, но потом вместо этого занялась гобеленами. Это настолько интереснее! Ты не согласна?
— Ваши гобелены прекрасны, — сказала я. — Я хотела бы посмотреть на них поближе.
— Да, да.
— Я хочу посмотреть на тот, с домом. Он там как настоящий. Цвет камней передан весьма точно.
— Иногда бывает очень трудно подобрать нужный цвет, — сказала она, поморщившись.
— А эти люди… Я, кажется, узнаю их.
— Ну конечно, — обрадовалась она. — Вот мой брат… и моя сестра Хагар, а вот племянница Рут и племянник Марк — он умер, когда ему было четырнадцать — и Габриел, и Саймон, и я сама…
— Они все смотрят на дом, — заметила я.
Она в волнении кивнула.
— Да, все мы смотрим на дом. Возможно, здесь должны быть и другие люди… Ты уже должна быть здесь. Но мне кажется, ты не смотришь на дом. И Клер не смотрела. Ни Клер, ни Кэтрин…
Я не совсем понимала, что она имеет в виду, но она продолжала без объяснений:
— Я замечаю очень многое. Я все время наблюдаю. Я видела, как ты сюда приехала. А ты меня не видела.
— Вы были на певческой галерее?
— Так ты меня видела?
— Я заметила, что там кто-то есть.
Она кивнула.
— Оттуда так хорошо все видно… а тебя никто не видит. А это свадьба Мэтью и Клер.
На этой картине я узнала церковь Керкленд Мурсайд. Там были невеста и жених, в котором угадывался сэр Мэтью. Поразительно, как несколькими маленькими стежками она могла добиться сходства. Она была, безусловно, художником.
— А вот о замужестве Рут. Он случайно погиб на охоте, когда Люку было десять лет. Вот, смотри.
И тогда я поняла, что на стенах этой комнаты была вся история семьи Рокуэллов, прочитанная глазами этой странной женщины.
Она, должно быть, потратила годы своей жизни, чтобы запечатлеть эти моменты и перенести их мелкими стежками на холсты.
Я сказала:
— Тетя Сара, вы наблюдаете за жизнью…
Она опять поморщилась и произнесла со слезами в голосе:
— Ты хочешь сказать, что я сама не жила, а только следила за жизнью других, Клер?
— Меня зовут Кэтрин, — напомнила я.
— Кэтрин, — сказала она, — но мне так нравилось наблюдать. Вот видишь, теперь у меня целая галерея… Галерея гобеленов… И когда я умру, люди будут смотреть на них, и они узнают о нашей жизни больше, чем из любой картинной галереи. Я рада, что вышивала картины, а не портреты. По портретам можно узнать слишком мало.
Я ходила по этой комнате и смотрела на сцены из жизни в Керкленд Ревелз. Вот несут на носилках с охоты мужа Рут, а вот около его постели стоят плакальщики. Вот смерть Марка. И среди этих сцен была картина, изображающая дом и легко узнаваемые фигуры людей, которые смотрели на него.
Я сказала:
— А вот, кажется, Саймон Редверз, среди тех, кто смотрит на дом.
Она кивнула.
— Саймон смотрит на дом, потому что этот дом мог бы принадлежать ему. Если бы Люк погиб, как и Габриел, то Ревелз перешел бы во владение Саймона. Поэтому он тоже смотрит на этот дом.
Она изучающе смотрела на меня, потом достала из кармана платья маленький блокнот. И пока я рассматривала картину, она сделала с меня набросок. Ей удалось схватить сходство несколькими умелыми штрихами.
— Как у вас хорошо получается! — восхитилась я.
Она внимательно посмотрела на меня и неожиданно спросила:
— Как погиб Габриел?
Я вздрогнула.
— На следствии они сказали… — начала я.
— Но ты-то считаешь, что он не мог покончить с собой?
— Я говорила, что не могу поверить в то, что он мог так поступить.
— Так как же он погиб?
— Не знаю. Я только чувствую в глубине души, что он не мог этого сделать.
— Я это чувствую в глубине души. Ты должна сказать мне. Мы должны узнать. Мне необходимо это знать для моей картины.