Это была Хагар Редверз, или скорее Рокуэлл-Редверз, как она себя называла — та, которая властвовала когда-то над другими в комнате для занятий, да так и осталась властительницей на всю свою жизнь.
Хотя она сидела, было заметно, что она высокого роста. Спину она держала прямо, кресло у нее было не какое-нибудь мягкое и удобное, а с твердой резной спинкой; седые волосы взбиты в высокую прическу, а сверху был надет кружевной чепец. В ушах поблескивали гранаты. На ней было закрытое платье из атласа бледно-лилового цвета с кружевным воротником, скрепленным брошью с гранатами, в тон к серьгам. Около кресла стояла трость из черного дерева с золотым набалдашником. Я поняла, что она ей пользуется во время ходьбы. Глаза у нее были ярко-голубые — еще одни глаза, живо напомнившие мне Габриела, но в них не было той мягкости, которая была свойственна Габриелу; в этой женщине вообще не было утонченности. Ее руки покоились на подлокотниках резного дерева. Вероятно, они в молодости были красивы, они и сейчас все еще сохраняли красивую форму, и я увидела на пальцах сверкание гранатов и бриллиантов.
В течение нескольких секунд мы присматривались друг к другу. Помня о высокомерном тоне письма, я держала голову чуть выше, чем обычно, и, возможно, мой голос прозвучал чуть высокомерно, когда я произнесла:
— Добрый день, миссис Рокуэлл-Редверз.
Она протянула мне руку так, будто она была королева, а я — ее подданная. Казалось, она ожидала увидеть меня на коленях у ее ног. Вместо этого я невозмутимо пожала ей руку, слегка наклонилась и отпустила ее.
— Хорошо, что вы посетили нас сегодня, — сказала она. — Но я надеялась, что вы приедете раньше.
— Ваш внук попросил меня приехать к вам сегодня днем, — ответила я.
— Ах, вот как! — От удивления губы у нее слегка передернулись. — Вам надо присесть, — продолжила она.
Саймон принес мне стул и поставил его прямо перед старой леди. Я была теперь рядом с ней, и свет, пробивавшийся через кружевные занавески, падал мне прямо в лицо. Ее же лицо оставалось в тени, и я подумала, что даже в такой мелочи она не упустила случая поставить меня в невыгодное положение.
— После дороги вам, наверное, хочется пить, — сказала она, при этом казалось, что она цепким взглядом стремилась проникнуть в ход моих мыслей.
— Дорога была очень короткой.
— Еще рановато пить чай, но я думаю, по такому случаю мы ждать не будем.
— Я с удовольствием подожду.
Она улыбнулась мне, потом обернулась к Саймону:
— Позвони в колокольчик, дорогой.
Саймон тут же выполнил ее просьбу.
— Нам предстоит многое сказать друг другу, — продолжала она, — а где же это сделать удобнее, как не за чашкой чая?
Появилась горничная, которую я уже видела, а старая леди попросила:
— Досон, чаю… пожалуйста.
— Да, мадам.
Дверь тихо закрылась.
— Ты к нам не захочешь присоединиться, Саймон. Но мы тебя извиним.
Я не была уверена, то ли она употребила «мы», как сделала бы это королева, — или же она имела в виду, что нам с ней хочется побыть наедине. Я не знала, что первый маленький экзамен для меня был позади, и она решила отбросить чопорность. Моя внешность и манеры, очевидно, не вызывали у нее отвращения.
Саймон сказал:
— Хорошо. Оставлю вас вдвоем, чтобы вы познакомились поближе.
— И к пяти часам будь готов отвезти миссис Рокуэлл обратно в Ревелз.
Молчаливая покорность Саймона меня просто поражала. Он взял ее руку, поцеловал ее и, хотя в его манерах даже в тот момент проскальзывала определенная доля насмешки, было видно, как ей нравились такие знаки внимания, а она со своей стороны хотя и пыталась, но не могла сдержать даже с ним свой властный характер.
Пока дверь за ним не закрылась, мы молчали. Потом она заговорила:
— Я надеялась встретиться с вами, когда вы были в Ревелз еще раньше. Но в то время я не могла приехать, а вас не приглашала потому, что знала, что Габриел сам привез бы вас сюда, когда бы пришло время. Я убеждена, что если бы он был жив, он бы так и сделал. У него всегда было чувство ответственности перед семьей.
— Не сомневаюсь, что он бы так и поступил.
— Я рада, что вы не принадлежите к числу глупых современных девиц, которые падают в обмороки, как только сталкиваются с трудностями.
— Как вы можете судить об этом после такого короткого знакомства? — спросила я, потому что была полна решимости сделать так, чтобы она относилась ко мне, как к равной, и не собиралась рассыпаться перед ней в любезностях, как она, казалось, ожидала.
— Мои глаза также хорошо видят, как и в двадцать лет. А опыта у меня теперь гораздо больше, чем тогда. К тому же Саймон рассказывал мне, что вы, слава Богу, были удивительно спокойны в столь тяжелое для вас время. Я уверена, что вас нельзя причислить к тем глупцам, которые считают: просто не надо говорить о том или об этом. Вещи существуют независимо от того, говорим мы о них или нет. Так зачем же притворяться, что они исчезнут, если перестать о них упоминать? Мне кажется, скрывая правду и делая тайну из очевидных событий, мы тем самым только продлеваем им жизнь. Вы согласны?
— Я думаю, бывают случаи, когда так оно и есть.
— Я была рада, когда узнала, что вы вышли замуж за Габриела. Ему всегда не хватало твердости, как, впрочем, и многим членам нашей семьи. Стержня в характере нет — вот в чем дело!
Я посмотрела на ее прямую фигуру и позволила себе небольшую шутку:
— Вы явно не страдаете этим недостатком.
Ей понравилось мое замечание.
— А как вы находите Ревелз? — спросила она.
— Я просто очарована этим домом.
— А! Это удивительное место. Таких осталось в Англии не так уж и много. Вот почему так важно, чтобы он был в хороших руках. Мой отец прекрасно с этим справлялся. Вы знаете, ведь были Рокуэллы, которые чуть не разорили его. Дом… усадьба — такая, как эта — нуждается в постоянной заботе и внимании, чтобы поддерживать ее в хорошем состоянии. Мэтью мог бы и получше со всем этим справляться. У землевладельца с его положением должно быть чувство собственного достоинства. Но у него всегда была на уме какая-нибудь очередная женщина. Это никуда не годится. А что касается Габриела… Он был человеком приятным, но слабым. Вот почему я с радостью услышала, что он женился на молодой женщине с сильным характером.
Принесли чай, и горничная, ожидая, спросила:
— Наливать чай, мадам?
— Нет-нет, Досон. Оставь нас.
Досон ушла, и она обратилась ко мне:
— Вы не могли бы взять на себя обязанность разлить чай? Я страдаю ревматизмом, и сегодня у меня не гнутся суставы.
Я поднялась и подошла к столу, на котором стоял поднос. Там был серебряный чайник над спиртовкой. Чайник для заварки, кувшинчик для сливок и сахарница — все сверкало начищенным серебром. К чаю были поданы сандвичи с огурцом, тонко нарезанный хлеб с маслом, булка с тмином и разнообразные маленькие булочки.
У меня было ощущение, что меня собираются подвергнуть еще одному испытанию, чтобы убедиться, смогу ли я прилично выполнить эти важные светские обязанности. Нет, подумала я, она действительно несносная женщина; и все-таки, вопреки ее и своим чувствам, она мне чем-то нравилась.
Я лишь немного покраснела, но не выказала больше никаких признаков смущения. Я спросила, что она хочет к чаю, налила ей сливок и положила сахару ровно столько, сколько нужно, принесла ей чай и поставила на мраморный с золотом столик возле ее кресла.
— Благодарю, — снисходительно произнесла она.
Затем я предложила ей сандвичи, хлеб с маслом, и она великодушно воспользовалась предложенным. Я вернулась к своему месту у подноса с чаем.
— Надеюсь, вы скоро приедете ко мне еще раз, — заметила она, и я поняла, что мы испытывали друг к другу сходные чувства. Она приготовилась к тому, чтобы отнестись ко мне критически, но в чем-то мы были достойны друг друга.
Я подумала: «Может быть, лет через семьдесят я стану такой же старой леди».
Она ела с изяществом и с аппетитом, при этом разговаривая со мной так, будто ей хотелось рассказать мне очень многое, и она боялась, что она не успеет управиться с этим и наполовину. Ей хотелось услышать что-нибудь и от меня, и я рассказала, как мы познакомились с Габриелом, спасая собаку.