— Ничего, у вас хватит ее, когда будет нужно.
— Значит, чтобы у вас осталось обо мне хорошее мнение, придется постараться.
Ему доставляла удовольствие та доля легкомыслия, с которой мы перебрасывались фразами. А что касается меня, я удивлялась сама себе: надо мной нависло такое подозрение — как только я могла вести такие беспечные разговоры?! Но факт оставался фактом — мне стало легче.
— Да, — повторил он. — У вас хватит сил и смелости, и я вам в этом помогу.
— Спасибо, Саймон.
Он в течение нескольких секунд внимательно смотрел на меня, и, глядя на него, я понимала, что он хотел мне сказать. Мы с ним подошли к черте, за которой наши отношения вступали в новую волнующую стадию — это придаст нам сил, хотя впереди нас ждали горячие споры и благодатные примирения. Мы принадлежали к одному и тому же типу людей. И теперь мы оба это понимали. Я знала, о чем он пытается сказать, и мне так хотелось это услышать.
Я продолжала:
— Было время, когда я не знала, кому тут можно довериться.
— Вы будете доверять мне, — сказал он.
— Это звучит как приказ, — улыбнулась я. — У вас часто так получается, когда вы о чем-нибудь говорите.
— Это и есть приказ.
— И вы думаете, что у вас есть право командовать мной?
— Да… если учесть, что… я имею на это право.
Мне не хотелось никуда уезжать отсюда. Было такое ощущение, что я нашла то место, где могла передохнуть и почувствовать себя счастливой. Позади осталось это мрачное заведение с его темными тайнами; впереди меня ждал Ревелз, а еще немного дальше — дом отца. Но вот здесь я находилась вне всех очагов, угрожающих мне несчастьем, и мне никуда не хотелось отсюда уезжать.
Тогда я и поняла, что влюблена в Саймона Редверза так же, как и он в меня. Вот к такому неожиданному выводу я пришла в тот раз на продуваемой ветрами проселочной дороге.
Мне совсем не показалось странным, что я испытываю эти сильные чувства именно к Саймону Редверзу. Чем-то он напоминал мне Габриела — Габриела, лишенного его слабости и беззащитности. Когда я была вместе с Саймоном, я начинала понимать, что заставило меня так поторопиться с замужеством. Мне было тогда кого любить и защищать — именно этого мне тогда не хватало. Я по-своему любила Габриела. Ведь есть разные виды любви. Жалость — это тоже любовь, думала я; необходимость защищать кого-то — тоже. Но существовала еще глубокая и страстная любовь, о которой я ничего не знала. Однако я подозревала, что для того, чтобы испытать истинную полную любовь, надо пройти через разные ее стадии, Это, наверно, было удивительно — испытать всю палитру любовных отношений, всю их глубину, которая приходит с годами…
Но мне до таких высот было далеко. И еще столько предстояло пережить сначала. Надо было родить ребенка, а для этого прежде всего надо было избавиться от страха. Так что в эту минуту я не пыталась заглядывать очень далеко сквозь завесу, скрывавшую будущее…
Но Саймон был рядом, и эта мысль — даже в такое трудное для меня время — звучала в моей душе, как музыка.
— Ну что ж, хорошо, — сказала я. — Я готова выслушать ваши приказы.
— Тогда слушайте. Первое, что мы сделаем — это заедем в гостиницу в миле отсюда и хорошенько подкрепимся.
— Я не смогу есть.
— Вы забыли, что командую я.
— Но мне становится тошно при одной мысли о еде.
— Там есть одна спокойная маленькая комнатка недалеко от приемной в гостинице, где хозяин обслуживает своих особых посетителей. А я всегда особый посетитель. Его коронное блюдо — мясной пудинг с грибами. Рассказывать об этом бесполезно, это надо попробовать. Мы закажем красное вино, которое он специально для нас принесет из подвала. Бьюсь об заклад, вы не устоите, когда почувствуете аромат его коронного блюда.
— Я присоединюсь к вам и буду наблюдать, как вы наслаждаетесь.
Он опять взял меня за руку, хотел поднести ее к губам, потом пожал ее и улыбнулся мне.
Странно, но я чувствовала себя почти счастливой, пока мы мчались по этой дороге и ветер дул нам в лицо, а зимнее солнце пробивалось, чтобы улыбнуться нам сквозь тучи.
Я даже отведала немного этого хваленого мясного пудинга. А красное вино действительно согрело меня.
Саймон был, как всегда, полон здравого смысла.
— Следующее, что вы должны сделать, — написать отцу. Вы должны попросить его написать вам всю правду. Но имейте в виду: какова бы ни была эта правда, мы не собираемся падать духом.
— А что, если в этом заведении действительно содержится моя мать?
— Предположим.
— Саймон, давайте посмотрим на это трезво. Моя мать находится в этом доме… а у меня, как думают некоторые, бывают видения, и я совершаю непонятные поступки…
— Мы ведь не верим в видения, правда? — мягко прервал он меня.
— Я не верю. Но как мне благодарить вас и вашу бабушку за поддержку в этом случае?
— Не надо благодарить нас за то, что у нас есть свое мнение, Кэтрин. Если бы мы только могли схватить за руку монаха во время его появлений, тогда бы у нас были налицо все доказательства. Я думаю, что он нашел место, где можно быстро спрятаться. Мы должны попробовать обнаружить его. На следующей неделе начнутся рождественские праздники, и мы с бабушкой проведем в вашем доме два дня. Может быть, у нас появится возможность что-нибудь обнаружить?
— Как бы мне хотелось, чтобы это случилось на этой неделе!
— Осталось недолго.
— А если они за это время попробуют выкинуть что-нибудь еще?
Он помолчал несколько секунд, потом сказал:
— Если вы увидите монаха еще раз, никому ничего не говорите. Мне кажется, он хочет, чтобы вы всем рассказывали о том, что вы видели. Но мы не доставим ему такого удовольствия. Продолжайте запирать двери на ночь, чтобы вас не напугали во сне. Ведь так только вы начали их запирать, вас больше никто не пугал, так? Это уже о чем-то говорит. Тем временем вы получите ответ от отца — и не будете огорчаться, что бы там ни было написано. Я никогда не придерживался мнения, что мы обязаны нашим предкам тем, какие мы есть. Наша судьба — в наших собственных руках!
— Я буду помнить об этом, Саймон.
— Да, прошу вас, не забывайте об этом. То, чего мы достигли, кем мы стали — все это зависит только от нас самих. Ваш ход мыслей должен быть таким: сколько людей живет сейчас в Англии? Примерно, в десять раз больше, чем несколько сотен лет назад. Вам никогда не приходило в голову, что если проследить за жизнью наших предков на много лет назад, то окажется, что в какой-то степени мы все являемся родственниками. И во всех наших семьях наверняка встречались мошенники и святые, сумасшедшие и гении. Нет, Кэтрин, каждый из нас — это индивидуальность, и каждый держит свою судьбу в своих руках.
— Вы просто философ, — заметила я. — Я никогда не думала об этом. Я-то представляла вас сугубо практичным человеком, отличающимся здравым смыслом, прямотой характера, но лишенным воображения и, следовательно, не умеющим сочувствовать другим.
— Это только маска. У нас у всех есть свои маски, не правда ли? Я — крепкий орешек, я — хитрец, я — довольно резок и не лезу за словом в карман. Но все это — только снаружи. Не очень привлекательная личность, скажете вы… Да, так вы и подумали, когда впервые встретили меня. Дерзкий, с твердым намерением никому не позволить взять верх над собой и, следовательно, стремлением самому взять верх над другими. Все это — часть меня… Я не отрицаю этого. У меня все это есть. Но… есть кое-что и еще. Человек состоит из многих граней… — он хитро посмотрел на меня. — А женщина, наверное, устроена еще сложней…
— Пожалуйста, продолжайте, — сказала я. — Вы так мне помогаете!
— Хорошо. Когда вы вернетесь в Ревелз, как вы будете себя чувствовать?
— Не знаю, но только не так хорошо, как сейчас.
— Зато я знаю, — сказал он. — Вы будете бояться. Вы поспешите вверх по лестнице, оглядываясь, не идет ли кто-нибудь за вами. Затем вы распахнете дверь своей комнаты и в смятении оглядитесь, чтобы убедиться, что его там нет. Потом закроете дверь, но от страха все равно не избавитесь, потому что он сидит у вас внутри, и с наступлением темноты страх станет возрастать.
— Разумеется, вы правы.
Он наклонился над столом и взял меня за руку.
— Кэтрин, бояться не надо. Никогда не надо бояться! Страх — это клетка, которая не дает нам выбраться, но решетку для этой клетки мы создаем своими руками. Нам кажется, что эта решетка сделана из железа, что ее сломать невозможно. Но это не так, Кэтрин. Только у нас самих есть сила, способная сломать ее своими руками. Она может оказаться прочной или совсем тонкой — словом, такой, какой ее сделали мы.