Но когда приехал Борис и было решено, что он останется с нею до ее выздоровления, когда графиня Текла стала сбираться в путь, то общим советом утвердили, что для больной надо приискать дачу за городом, на берегах благословенного Некара, в какой-нибудь из долин, чудно раскинутых вдоль живописного его течения, или на одной из гор, красиво зеленеющих вдали уступами виноградников и других фруктовых дерев. Таких дач, превосходно группированных, можно насчитать множество поблизости Гейдельберга. Большая часть из них отстроена из развалин старинных замков или на месте прежних монастырей; часто феодальные башенки обращены в новейшие жилища, и стрельчатые окна их выдаются над кущами растений и цветов, удачно посаженных около них в садах и палисадниках, роскошно благоухающих. Все это мило, свежо, уютно, заманчиво. Проезжая мимо этих усадеб и коттеджей, нельзя не поглядеть на них с завистью, нельзя не подумать, что в них живется легко и благополучно. Так и тянет к ним, так и хочется в них погостить.
Для Марины выбрали домик на горе, прямо против старого замка. Этот замок — целая чудная легенда, иссеченная в камне веками, людьми и событиями. Нельзя себе вообразить такое смешение странного и прелестного, артистически-прекрасного и прихотливо-изысканного. Здесь опустошение кокетливо хвастает развалинами и, вместо того чтоб представлять образ запустения и грустного ничтожества, оно заманчиво, оно одушевлено, оно возбуждает мысль о величии, о власти, которые некогда здесь обитали, о пирах и праздниках, которыми они услаждали свои досуги. На высокой и крутой горе, возвышаясь над необозримыми ландшафтами, стоят высокие строения разных веков и столь же различных архитектур, окружая двор, заросший дерном и даже целыми кустами, раскидисто цветущими себе на воле. Есть здесь древний замок тринадцатого века, рядом с ним великолепный дворец времен и вкуса Возрождения, а против них древняя церковь. С одной стороны двора, там, где некогда были конюшни и людские, стрельчатые своды и столбы поддерживают здание новейших времен, где теперь помещаются сторожа и учреждена маленькая гостиница для путешественников. А их немало перебывает здесь в год, потому что не только приезжающие издалека посещают беспрестанно эти чудные руины, но они всему околотку служат целию для шумных пикников и увеселительных поездок. Должно быть, эти толстые стены с их унылыми галереями принадлежали когда-нибудь монастырю или аббатству: от них так и веет мрачными тайнами отшельнических обителей и келий. Стройная, изукрашенная домашняя церковь баденских Гросс-Герцогов еще уцелела, так что и теперь в ней можно бы служить мессу; но комнаты Герцогов, которые возвышались над нею, совершенно разорены. Главный фасад дворца немного изысканного зодчества, как все памятники ему современные, означившие переход от древнеготического к стилю причудливого Возрождения; но несмотря на то, или даже, может быть, именно оттого, он отличается необыкновенною изящностью и нежностью в отделке подробностей. Кое-где существуют разные карнизы и украшения; по местам еще красуются в нишах своих, поддерживаемых витыми или резными столбиками, немногие статуи, замечательные по легкости и миловидности своей. Вензеля, гербы, аллегорические эмблемы, отчетливо выделанные в камне искусными мастерами тех терпеливых дней старины, картуши и волты, которые вдруг прерываются, чтоб дать пройти меж ними ветвистым побегам диких лоз или разным породам цветистого моха, любящего расстилаться по старым камням, — все это живописно перемешивается, висит, извивается и стелется по стенам, напоминая вместе и страстное искусство, которое создавало все эти чудеса, и дикий произвол судьбы, охотно разрушающий дело рук человеческих. Между тем сквозь чудно окаймленные оконницы исчезнувших окон открываются вдали виды близлежащих рощ и гор, или виднеются ясные полосы неба, утешительные и светлые напоминания вечности, гармонии, красоты непреходящей… Кое-где проглядывают из этих разрушенных, пустых оконниц вершины колеблющихся тополей и лип, которые кажутся любопытными головами, наклоняющимися изнутри замка, чтоб лучше видеть всю окрестность. Пред входом в церковь есть терраса, огражденная двумя разрушенными, но еще стройными башнями: там, верно, прохаживались голубоокие герцогини и задумчивые пфальцграфини, и оттуда смотрели они на подвластные им села и долины. Около развалин распространяется прелестный тенистый сад, доходящий уступами и скатами до прозрачных волн Некара, текущего под горой. И едва ли этот сад, заброшенный и заросший давно, не лучше теперь в своем беспорядке, чем он мог быть, когда его стригли и лелеяли, как придворную красавицу напоказ. По крайней мере, природа призрела и возобновила все, что люди ей предоставили; теперь этот парк полон тени и жизни, безмолвия и шума, вольных стай щебечущих, поющих птиц, и не менее суетливых, не менее болтливых детей и юношей, гуляющих в нем шумною гурьбою, вечно смеющеюся и вечно праздною. Кажется, будто здешнее народонаселение сдружилось с этими гостеприимными развалинами и гордится их красотою, как своею собственностью, щеголяя ею перед иностранцами.
Из широкого окна Марины была видна, как на ладони, вся эта восхитительная картина. И она пристрастилась к ней так, что утро и вечер заставали ее любующеюся и мечтающей пред этими каменными призраками романической старины. Она окружила себя всеми сказками, легендами и преданьями, которыми так обильны прирейнские местности, и скоро ее память затвердила все полуволшебные, полуисторические заги древней Германии. Здоровье ее видимо восстанавливалось, вместе с спокойствием ее души. Сначала Борис оставался жить в гостинице, куда возвращался каждый вечер, проведя день у выздоравливающей. Через несколько дней ему надоело пешеходствовать в потемках, иногда под дождем, и он переселился в соседство Марины, на холмах позади ее дома, где к счастью его нашлась наемная комнатка, с непременным и необходимым балконом. Этот балкон был так близок к крылечку Марины, что обоюдным обладателям того и другого можно было разговаривать, не возвышая почти голоса. Каждое утро, просыпаясь, соседка заставала соседа, ожидающего ее появления, и он перебрасывал ей свежий букет, нарванный и связанный им до ее пробуждения. Когда завтрак был подан или дамы собирались на прогулку, белый платок развевался перед их окном, возвещая спутнику и товарищу, что его ждут. Вечером, если Марина, отдыхавшая несколько минут после долгой прогулки, хотела дать знать Борису, что он может прийти к чаю и вечерней беседе, она зажигала лампу или свечу на своем балконе, и этот маяк служил условным зовом нетерпеливому собеседнику, который, счастливее древнего Леандра, не должен был переплывать Босфора, чтоб добраться до своей Геро. Прыжок в сад — и он был у нее!
Немудрено, что наслаждаясь вместе этою простою и невозмущенною жизнию, проводя целые дни наедине, не видя и не зная никого вокруг себя, встречая людей, которые давно их не знали и не обращали на них внимания, как разве только, чтоб разглядеть и перенять фасон шляпки у приезжей дамы или пальто у чужого господина, немудрено, что в несколько дней оба они будто переродились и забыли все, что было не мило, все, что не касалось настоящего их существования. Как переселенцы, забытые кораблем на необитаемом острове, как жильцы околдованного замка, они были одни в этом новом мире, и это одиночество вдвоем было им отрадно и сладко. Забыты взаимные огорчения и недоразумения, забыты прежние помехи, прежние страдания! Оба преобразились душевно и сердечно; оба были вполне довольны, вполне счастливы.
Прошло почти два месяца, и сентябрь начал обезлиствлять леса и сады, между тем как солнце с каждым днем более и более удалялось от отцветающей земли. Марине приказано было докторами провести зиму в Италии. Она колебалась между Флоренцией, Неаполем и Римом, но Борис, влюбленный в Средиземное море, особенно же в залив Венеции и в картинную Корнишу, вьющуюся зеленой лентой вдоль моря от Генуи до Ниццы, Борис упросил ее ехать в Ниццу, куда он тоже должен был отправиться с нею и где заранее обещал он ей столько же тишины и свободы, как у берегов Некара. Быть с ним, вот только что необходимо было Марине: о месте пребывания собственно она не заботилась; следовательно, она стала сбираться в Ниццу.
Однако блаженство их не оставалось совершенно безопасным: со стороны севера сбиралась на них грозная туча. Ухманские скучали без своего кумира; мать Бориса неоднократно спрашивала, когда он намерен вернуться к ней; наконец последнее письмо ее принесло известие, что она больна и ждет сына, чтоб «еще раз» взглянуть на него. Приписка сестер была патетически призывна и отчаянна.