— Почему именно с ним?
— Просто так, наверно. Она мало кого в Мексике знает. Она ведь басконка из Бильбао. Живет с сестрой…
— Да, да… Я припоминаю, Бето был у них…
— Отвлечься ей хочется от воспоминаний… Страшно и подумать, через что ей пришлось пройти. Не дай Бог никому!
— Насколько я понимаю, она… немая. Как же она будет с ним разговаривать?
— Так ведь она свои вопросы пишет. И отвечает так же, карандашом на бумаге!
— Хорошо, я передам Бето, когда он вернется из школы…
Глава 6
В конверте, выпавшем из-за зеркала в первый день ее возвращения на фамильное ранчо, оказался набросок письма, написанный рукой отца.
Марианна помнила его последние дни. Он провел их в этой комнате, где Марианна ухаживала за ним, оберегая от грубостей и попреков Ирмы, которая не могла дождаться его кончины.
Письмо было обращено к неведомой женщине и было исполнено тоски, нежности и чувства вины перед ней.
Марианна знала, что после смерти ее матери отец запил и вел безалаберный образ жизни. Мачеха Ирма не только не отвратила его он вина, а, наоборот, поощряла его пьянство, надеясь приблизить этим его смерть.
Очевидно, письмо, которое отец писал втайне от Ирмы, он прятал за зеркалом, висевшим возле кровати. Она и сейчас еще стояла на том же месте.
Затаив дыхание, Марианна разбирала выцветшие буквы.
«Дорогая моя Мириам,
видит Бог, как мне трудно в эти дни, очевидно, последние в моей жизни. Я пишу тебе в надежде, что ты получишь это письмо и выполнишь все, что я прошу.
Но прежде я должен на коленях попросить у тебя прощения за то, что не уделял тебе должного внимания, не навещал тебя все эти годы.
Сейчас мне стало известно, что ты живешь в Куэрамаро, и я постараюсь как можно скорее переправить тебе это письмо.
Самый большой мой грех, что я не познакомил тебя с Марианной. Я стыдился сделать это по той причине, что не хотел печалить тебя. Но рано или поздно вы должны увидеть друг друга. Я надеюсь, что вы могли бы сдружиться. Только эта мысль и скрашивает мои последние дни.
Во время встречи с моим дорогим другом Луисом де ла Парра, который недавно посетил меня, я рассказал ему о тебе, о том, как ты дорога моему сердцу, и попросил его заняться моими делами после того, как меня не станет. Он обещал сделать это. Так что пусть тебя не удивляет, если через какое-то время ты получишь от него весточку.
Если Господь продлит мои дни и я хотя бы на короткое время смогу встать на ноги, я во что бы то ни стало вместе с Марианной приеду к тебе, и мы сможем обсудить вместе все наши дела.
Так что до скорой нашей…»
На этом месте письмо обрывалось. Так недописанным и пролежало оно все эти годы за зеркалом.
Очевидно, письмо было адресовано какой-то пассии отца. Нежность, с которой он обращался к ней, и озабоченность ее судьбой подтверждали это.
Куэрамаро находилось не очень далеко от этих мест. Наверно, отец страдал оттого, что не мог увидеть любимую женщину, живущую в нескольких десятках километров от его ранчо.
Марианна вспомнила то время и приезд к ним сеньора Луиса де ла Парра, которому отец передал завещание, обнаруженное лишь через многие годы после внезапной смерти доброго сеньора. Его архив попал к отцу Луиса Альберто — старому дону Альберто Сальватьерра, и тот, перебирая бумаги друга, наткнулся однажды на этот документ, сделавший в одно мгновение Марианну богатой, а Ирму Рамос нищей…
— Бартоломео, — спросила Марианна вечером, перетирая за кухонным столом тарелки старого сервиза, — не знал ли ты некую Мириам из Куэрамаро, с которой был знаком отец?
Ее вопрос то ли не понравился Бартоломео, то ли навел его на какие-то свои мысли, но только он ничего не ответил, переведя разговор на то, что незадолго до ее приезда звонил сеньор, назвавшийся Ласаро Кирога, который спросил телефон и адрес сеньоры Марианны Вильяреаль в Мехико, так как хотел с ней переговорить по какому-то важному делу.
Глава 7
Да, это была она — Хуанита Толедо. Как тогда коротко стриженная, но поседевшая, с той же неестественной улыбкой. Только лицо ее было обгорелым, как бы оплавившимся…
Блас не испытал сострадания при виде этого лица. Он и сейчас сожалел, что она не погибла в огне дома, подожженного им в отместку за ее подлость!
Хуанита была в зелено-оливковом обмундировании «Тебе бы пошла борода повстанца!» — зло подумал Блас.
Она подобострастно пожала руки каждой из танцорок и ему. Рукопожатие было энергичным. Хуанита не узнала в этом респектабельном мексиканце в темных очках щуплого соседа времен ее юности…
В краткой речи, зачитанной по бумажке, кубинская чиновница благодарила мексиканских «компаньерас» за их прилет на «остров свободы», где, она уверена, их труд будет по достоинству оценен публикой.
Номер люкс оказался душной каморкой со сломанным кондиционером, покрытие пола было прожжено сигарными окурками. Из крана текла вода, подозрительно напоминавшая сукровицу. На стене висела большая фотография бородатых повстанцев на танке.
Скандалить, ссылаясь на условия контракта, Блас не стал. Это непременно привело бы к свиданию с Хуанитой Толедо, а встретиться с ней он хотел не по этому поводу…
Блас был неприхотлив. Ему приходилось ночевать и в местах похуже. Некоторые могли стать местом его вечного покоя…
Личный автотранспорт оказался русским вариантом «фиата». Ключи от него вручила ему улыбчивая Дульсе Мария.
Под вечер он пригласил ее сопроводить его в поездке по городу, который ему захотелось осмотреть.
Дульсе Мария вызвалась сесть за руль, и он поблагодарил ее:
— Незнакомый город полон загадок и опасностей. Спасибо, что вы избавляете меня от возможных неприятностей.
— Транспорта у нас сейчас не так много, машины устарели, пришли в негодность, трудности с бензином. И водят у нас намного спокойнее, чем в Мексике.
У нее была темная кожа и точеные европейские черты лица — словно стройная высокая немка решила наложить темно-кофейный грим. Дульсе Мария была поразительно хороша собой. Ее красота завораживала, притягивала и в то же время словно отчуждала.
Она знала это и, по-видимому, смущалась этим своим достоинством — так известная актриса тяготится на улице избыточным к себе вниманием толпы.
Дульсе Мария уверенно вела машину по набережной Малекон.
Эта часть Гаваны — Ведадо, на открытках похожая на Нью-Йорк в миниатюре, с отелем «Хилтон», законченным в канун революции и переименованным в «Гавана либре», двумя небоскребами и зданием в виде раскрытой книги, при ближайшем рассмотрении имела жалкий вид.
— Ты впервые на Кубе?..
Блас не удивился тому, что она обратилась к нему на «ты». Во многих странах Латинской Америки это не грубость, а языковая действительность: сказать «вы» — значит воздвигнуть стену между собой и собеседником.
— У меня такое чувство, будто я уже здесь бывал! — уклонился он от прямого ответа, почему-то ему не хотелось ей лгать.
— И тебе нравится?
Он покосился на нее, она повернула к нему печальное лицо и добавила.
— Прости за провокационный вопрос. Как может нравиться мексиканцу остров, медленно тонущий в море.
— Еще и дня не прошло, как я здесь, мне трудно судить. Но раз на этом тонущем корабле находитесь вы… — он тут же поправился, — находишься ты, значит, жить можно!
Она рассмеялась.
— Обязательно сменю работу!
— А чем эта плоха?
— К вечеру от комплиментов меня…
— Пожалуйся Господу Богу и твоим родителям, что они тебя сотворили такой…
— Опять?!
— Такой уродливой! — выкрутился Блас.
Она чудесно смеялась, только не следовало ей при этом закидывать голову и барабанить руками по баранке. Тем более что они въехали в тоннель.
— Вот мы и в аду! — воскликнул Блас. — Я и не заметил, как мы попали в аварию! Научишь меня барабанить при езде по баранке?!
— Это Мирамар, — сказала она, отсмеявшись, когда они выехали из тоннеля. — До революции здесь жили аристократы и магнаты. Теперь на их виллах детские сады и общежития студентов… Ну и… резиденции ответственных работников.