Хосе Антонио Бальтазар - Счастливые слезы Марианны

— Какими именно махинациями? — «наивно» спросил Блас.

— Не знаю… Торговлей оружием, наркотиками…

— Почему ты мне выкладываешь эти тайны…

— Ты спросил…

— А может быть, я не тот, за кого ты меня принимаешь…

— Откуда ты знаешь, за кого я тебя принимаю? — сказала она печально, прижавшись к его плечу. Он с замиранием сердца почувствовал, как дивно пахнут ее волосы.

— За кого же?

— Ты… кубинец? — спросила она, глядя на него снизу вверх.

За два часа до спектакля Блас и Дульсе Мария приехали на кладбище «Колон».

Город мертвых, тесно уставленный беломраморными склепами и крестами, производил внушительное впечатление. Своего мрамора на острове всегда было в избытке, фантазия скульпторов минувших веков и этого столетия сделала кладбище «Колон» одним из красивейших в мире.

— Я читала в одном научном журнале, — сказала Дульсе Мария, — что удержание огромного количества мертвых на кладбищах, уменьшает количество природного фосфора, который люди накапливают в своих костях… Поэтому не кажется смешным желание передовых людей кремировать их, рассеивая прах по земле…

— На таком кладбище понимаешь, — сказал Блас, оглядывая теряющиеся вдалеке беломраморные обиталища мертвых, — что Куба богатая страна.

— Она действительно богатая, только не везло ей с правителями, как бы они себя ни называли…

— Дульсе Мария, если бы у тебя были деньги, много денег, что бы ты сделала для острова?

— Спрятала бы их до лучших времен…

— А тогда?

— Устроила бы для всех наших детей кругосветное путешествие, чтобы они поняли, какая скудная и печальная у них жизнь здесь… Чтобы возненавидели эту душную тропическую казарму, в которой они живут, отрезанные от всего мира…

Блас обнял ее, несколько минут они шли молча. На глазах у нее были слезы.

— Многим детям у нас матери дают, отправляя их в школу, лишь чуть подслащенную воду… И это на сахарном-то острове!

Блас еще крепче прижал девушку к себе… Наконец Блас остановился. И указал на скромную мраморную плиту, на которой была выбита надпись:

«Мария Эскаланте

(1925–1964)

Мир праху твоему.

Любящий сын Алехандро».

— Ты… Алехандро? — тихо спросила Дульсе Мария.

Марианна вошла вслед за Джеймсом в танцевальный салон «Эль Сапатео» с опаской.

Перипетии ее непростых отношений с Луисом Альберто заставляли ее быть осторожной при каждом появлении на людях без него. В людных местах всегда найдется недоброжелатель с неуемной фантазией, злым сердцем и длинным языком.

Впрочем, она вольна делать то, что считает нужным. Единственным арбитром между ней и Луисом Альберто может быть только ее совесть.

Сколько раз она с горечью видела, Как никакие резоны и доказательства не принимались в расчет его охваченным ревностью разумом. Только совесть была ей утешением в тяжелые дни, недели и годы их размолвок.

Сейчас она потешалась над собой, над своим согласием посетить это «злачное место».

Один раз в юности она была на танцах, куда ее пригласил кузен Диего Авилла, писаный красавец, полагавший, что она поддастся его мускулистым домогательствам, а позднее решивший завоевать вместе с ее сердцем и… ее ранчо.

Она вспомнила, как неумело перебирала ногами, и Диего, немного приподняв ее над полом, стал плясать с ней, как с куклой.

Она сказала Джеймсу, что предпочла бы осмотреться, и он пригласил ее за столик, заказав два бокала вина, оливки и шкварки-«чичарронес».

В танцевальном круге она увидела Кармен в объятьях высокого худого парня, пригибавшегося к ней, Кармен помахала Марианне рукой, и ей стало легче оттого, что рядом находится знакомая…

Джеймс пользовался успехом — к столику то и дело подлетали девушки, для каждой из которых у Джеймса находилось небрежное, восторженное или нежное словцо.

На невысокой эстраде расположился оркестр, довольно складно исполнявший «дансон». Несколько пар размеренно следовали каденциям этого сдержанно-жаркого танца.

Джеймс попросил у Марианны разрешение ненадолго покинуть ее — он пошел танцевать с миловидной высокой блондинкой в коротком платье с пышными оборками. Со стороны Джеймс походил на штатного танцора, которых нанимают в салоны для услады пожилых одиноких посетительниц.

Марианна с улыбкой наблюдала за танцующими.

Один из кавалеров, сухощавый старик лет семидесяти, мог бы послужить иллюстрацией для книги о танцах в провинции: редкие набриолиненные волосы, тонкие усики, темные очки, белый костюм из тропикаля, коричневый галстук и такого же цвета платочек в кармашке пиджака, двухцветные — коричнево-белые — штиблеты, большой золотой перстень, золотые запонки и толстый золотой брелок на запястье.

Ладонь дамы повернута кверху, словно она гордо несет поднос, но вместо подноса на ее ладонь опирается левая рука кавалера, а правая — деликатно, но с необходимым усилием держит даму за талию. Откинутые назад плечи кавалера позволяют ему вминаться ниже пояса в соответствующее место партнерши, застенчивость или любопытство которой определяют степень отодвинутости ее от опасного казуса…

За столик к Марианне со своим бокалом подсела коротко остриженная рыжая толстушка лет сорока пяти в черном пиджаке поверх джинсового комбинезона, с белой сумочкой под мышкой. Восторженная, будто приклеенная улыбка на ее лице свидетельствовала о безграничной печали ее одиночества.

— Вы первый раз у нас в салоне? — дружелюбно спросила она.

— Да.

— Меня зовут Селия.

— А меня Марианна.

— По выговору вы здешняя, но только я вас раньше у нас в Сан-Мигеле не видела.

— Я живу в Мехико. А здесь у меня ранчо.

— Какое?

— Ранчо Вильяреаль…

— Так ты Марианна! Тебя не узнать! Какая элегантная! Ты меня, наверно, не помнишь?

— Селия, лицо твое мне знакомо… Но, знаешь, один мой друг говорил в таких случаях: лицо отлущилось от имени! Где-то друг друга видели, а вспомнить не можем…

Селия расхохоталась.

— Мой отец был ветеринаром, наш дом недалеко от твоего ранчо. Так как мама рано умерла, отец иногда оставлял меня у вас…

Селия погрустнела.

— Вот… Прихожу сюда танцевать… Если, конечно, находится кавалер…

Они пили и вспоминали свое детство.

Марианне стало тепло и уютно среди этого шума и гама, дыма и света. Несколько раз к столику подходили и приглашали Марианну на танец. Она отказывалась и стыдилась, что приглашают только ее.

— Новенькую увидали, и уже глаза навыкате! — сказала она в свое оправдание. — А ты часто сюда приходишь?

— В конце недели обязательно. Знаешь, тут хорошо. Народ славный, мужчины одеваются по старинке… И относятся к даме как истинные кабальеро. Неважно, красавица ты или уродина и сколько тебе лет… Настоящие танцоры не курят… После танцев чувствуешь себя моложе. И… хочется невероятного!

Она покрутила рыжей стриженой головой, доверительно положила руку Марианне на плечо и заразительно рассмеялась.

— А какие у тебя отношения с Ирмой? — спросила она. — Ты уже повидала ее?

— Ты о какой Ирме?

— О твоей мачехе.

— Разве она… вернулась?

— С полгода. Говорят, она развелась в Мехико, долго болела. Теперь снова живет у себя в Куэрамаро.

Марианна не стала рассказывать Селии, которая, по-видимому, ничего не знала о проделках Ирмы в столице, что Ирма, если с кем и «развелась», так это с законом! А Марианна-то полагала, что ее «болезнь» должна была продлиться еще лет десять…

— Ты слышишь меня? — Селия тронула ее за плечо.

— Селия, я с ней не виделась и не хотела бы видеться. Она дурно обошлась с отцом и со мной…

— Прости, что напомнила о ней.

— Селия, почему бы тебе не навестить меня?

— Ты долго здесь пробудешь?

— Пока не знаю.

Селия изучающе посмотрела на нее. Это откровенное любопытство, желание вызнать чужую сердечную тайну нисколько не покоробили Марианну: в словах и взглядах Селии сквозила врожденная деликатность учтивой провинциалки, разве что обделенной счастьем, но не желающей того же своим подругам…