– Здравствуйте, Нина Петровна. Я по поводу больничного.
– Хорошо. Что там у нас записано? Ага, «острый менингит». Сойдет.
«Острый менингит» ей Максим Леонидович написал вместо настоящего диагноза, поддавшись Аниным слезным уговорам, хоть и ворчал при этом, что под суд пойдет за подделку документов.
– Я хочу вас попросить… Ну, чтобы разговоров не было… – Аня покраснела, и все никак не могла вспомнить умную фразу, предназначавшуюся специально для Нины Петровны – ведь заготовила же по дороге!
– Не хочется, чтобы жалели? И при этом злорадствовали… – Нина Петровна, умница, сама догадалась. – Давайте, Ольховская, учитесь, знание – сила.
Потом встала из-за своего монументального стола, подошла к Ане, сняла очки и посмотрела прямо в глаза:
– Ты – сильная девочка. Старайся. Просто не думай о плохом. Иди, – и легонько толкнула ее в спину.
Аня вышла из приемной и медленно пошла вдоль стен. Останавливалась возле новых стендов, читала сообщения, отметила изменения в расписании лекций. И внезапно поняла, что она, оказывается, может просто не думать о болезни!
Мрачные мысли об обреченности уже больше месяца были при ней неотлучно, словно какая-то зловещая тень. И лишь сегодня они исчезли. Нет, не так: они остались, но перестали быть пугающими. Страх рассеялся, как рассеивается утром ощущение смутного ужаса после кошмарного сновидения.
Она по-прежнему знала, что неизлечимо больна. И знала, что жить осталось мало – совсем ничего! Но Аня начала воспринимать это знание просто как факт, вытеснив его на задворки сознания. Она только что вернулась в свою жизнь, в которой появилась новая, пока еще тихая, но такая прекрасная музыка. Может, сегодня она зазвучит громче?…
Аня появилась в аудитории первой. Села на свое любимое место, погладила парту. И чуть слышно произнесла: «Привет, я вернулась!» Хорошо, что этого не слышал Димка Кириевский, Анин одногруппник. Он стремительно вошел в аудиторию и вдруг остановился:
– О, Анька! Привет! Ты где была так долго? – Дима плюхнулся рядом с ней на скамью, бросил на пол рюкзак и деликатно замолчал. Ходили слухи, что Ольховская тяжело болела, но никто ничего толком не знал.
– Да так, ерунда… – отмахнулась Аня. – А как у вас тут? Какие новости?
– Да ничего особенного, – сообщил Дима. – разве что Маевский женился.
– Надеюсь, на Маше?
У Толика Маевского неожиданно в конце четвертого курса возник роман с «серой мышкой» Маней Елгановой, все вокруг только диву давались: уж этих двоих никак нельзя было назвать парой! Он – из обеспеченной семьи, спортсмен, отличник, тусовщик и просто красавец. Маня же – бедная, хоть и умная провинциалка, которая за годы учебы в большом городе не посетила ни одного ночного клуба – все по музеям да по выставкам.
– Да, представляешь? Явный мезальянс!
– А ты, Дима, против мезальянсов? – рассеянно проговорила Аня. Аудитория начала заполняться студентами, и Аня то и дело отвлекалась темы, здороваясь с однокурсниками – «Привет! Все нормально! Спасибо, а как у тебя?»…
– Не то чтобы я лично имел что-то против Маши… – Похоже, вопрос мезальянсов терзал Диму не на шутку. – Но они ведь совершенно разные! Вот ты, дочь миллионера, могла бы выйти замуж за простого парня? Например, за слесаря?
– За слесаря? – округлила глаза Аня. – Нет, за слесаря, пожалуй, не смогла бы… О чем нам с ним говорить? О втулках и резьбе?
– А вдруг бы он был какой-то интеллектуал-самородок! – начал развивать линию беседы Дима, всегда стремившийся представить ситуацию в лучшем свете.
– Ты, Кириевский, известный демагог! Хватит уже, профессор идет! – шикнула Аня.
Профессор Боровичев, завкафедрой биоинженерии, по привычке поглаживая подбородок, с ходу оседлал любимого конька – будущее биотехнологий. Аня слушала его, не отрываясь: биотехнологии должны были стать и ее будущим, она выбрала эту специализацию еще на третьем курсе.
Запищал телефон – пришла смс-ка. «От Сергея», с надеждой схватила Аня трубку и украдкой открыла сообщение. Да, это было письмо от него, любителя классики и прогулок по городу.
«Небо – как опрокинутая стеклянная ваза». Он подумал немного и дописал: «Для фруктов».
Отправил смс-ку и замер в ожидании: поймет или не поймет она эту игру, в которую тоже играли двое – кажется, у Макса Фриша? Загадал: если поймет, то все будет хорошо. И никто не умрет.
То есть, конечно, умрет, все умрут – но только тогда, когда придет время. Лет в девяносто или даже в сто. Но не сейчас. Только не через три месяца!..
Сергей отошел к стене и закурил. Запищал телефон, и Сергей больно обжег руку окурком, пытаясь быстро прочитать сообщение. С досадой бросил бычок в урну, открыл смс: «Ветер – как прикосновение шелка. Листья – как золотая парча. Деревья – как восточные стражи».
Она поняла!!! Сергей поднял вверх лицо, которое сохраняло совершенно ошалевшее выражение. И воздух вокруг был уже не просто осенний воздух, а был ветер – как прикосновение шелка. Сергей засмеялся. Проходящие мимо две девушки переглянулись и тоже засмеялись, а хмурая тетка, которая двигалась за ними, неодобрительно пялясь на обтянутые джинсиками и тонкими свитерками упругие тела прелестниц, посмотрела на Сергея подозрительно: над кем смеется?
Он улыбнулся и ей – жалко, что ли? И тетка – не то чтобы улыбнулась в ответ, но вдруг сменила выражение лица с неприязненного на смущенно-удивленное.
Конечно же, он явился на полчаса раньше назначенного времени, и бестолково маячил под университетским корпусом. Долго думал, покупать ли цветы, потом решил: не покупать. Не таскаться же девушке с букетом несколько часов по городу? Лучше он купит ей какую-то смешную безделушку на Спуске, где художники и ремесленники прямо на обочинах всей извилистой знаменитой улицы продавали свои работы – от лубочных и простеньких до действительно хороших, сделанных со вкусом и мягким юмором. Например, одного из глиняных котов, особенно любимых мастерами из Спуска.
Теперь, ожидая Аню, пожалел, что не купил цветы. Он представлял, как бы она обрадовалась, увидев букет! И, в конце концов, носить он мог бы его и сам. После недолгих колебаний решил все-таки быстренько сбегать в цветочный магазин, который приметил за углом.
Уже в магазине вспомнил, что забыл не просто поменять доллары, а даже взять деньги с собой. Это было не просто плохо, а очень плохо. Во-первых, свою новую «временную» машину решил не брать – какая же это прогулка на колесах? А во-вторых, с собственной наличностью у Сергея дела обстояли не ахти: на цветы и на кофе еще хватит, а вот на ресторан и такси – точно нет.
Он расстроился, но от цветов не отказался. Молоденькая продавщица пыталась угодить изо всех сил хорошо одетому красавцу, рассчитывая, видно, продать ведро самых длинных (а значит, и самых дорогих) роз. Сергей длинные розы не любил – и по причине дороговизны, конечно, но главное – по причине их какой-то искусственности. Он попросил девять небольших садовых белых роз:
– И, пожалуйста, заверните цветы лишь внизу, чтобы не уколоть руку. Без всех этих бантиков…
Девушка аккуратно подрезала стебли, связала розы лентой, и получился симпатичный букетик – правда, очень похожий на свадебный, но Сергею понравилось. Он расплатился и быстрым шагом, почти бегом двинулся в университету – теперь он почти опаздывал.
И, действительно, еще подходя к корпусу, заметил Аню: она стояла возле колонны одна, растерянно оглядываясь во все стороны. Тоненькая, затянутая в узкие черные брючки и короткую голубую курточку, с трогательной прической-«ежиком» на черных волосах, она показалась Сергею хрупкой фигуркой из цветного стекла. Дорогой, слишком дорогой фигуркой, которой нет цены…
Он подбежал к ней, запыхавшись:
– Аня, извини, ради бога, за опоздание…
– Ты был на свадьбе? – она показала глазами на букет и облегченно засмеялась: пришел, а она уже чуть было не подумала, что не придет!
– Нет… Это тебе! – и протянул букет.
К удивлению Сергея, никакой особой радости Аня не проявила, лишь вежливо сказала:
– Спасибо.
Он расстроился:
– Тебе не нравятся розы? Или только белые? Или только садовые? Я так хотел, чтобы тебе было приятно! Хоть их и придется носить с собой всю дорогу. Но я буду делать это сам! – и с готовностью протянул руку за букетом.
Аня отдала цветы. И в ту же минуту ее ладонь как-то само собой оказалась в свободной руке Сергея, и ей там было так удобно, тепло и естественно, словно всю жизнь эта узкая ладонь искала пристанище – и вот, наконец, нашла!