Нора Хесс - Сэйдж

Надеюсь, что вечером все будет хорошо, Пи тер? — скорее спрашивая, чем утверждая, произнесла она, когда Свенсон взял ее за руку и повел через улицу. — Я-ведь, сказать по правде, пела только в салуне, где были только мужчины, да к тому же всегда пьяные. Может быть, приличной публике совсем и не понравится мое пение. — Об этом не беспокойся, Сэйдж. У тебя все будет отлично, вот увидишь, — уверил ее Питер. — И главное, не нервничай. Я и Кэрри, и Док, и Тим — мы все придем и будем в первом ряду. Представь себе, что поешь для нас, как будто, кроме нас, никого и нет в зале.

Сэйдж благодарно улыбнулась, а спустя минуту они уже были у парикмахерской, где трое мужчин ожидали, когда Питер откроет свое заведение. Однако, пока Сэйдж, простившись со своим спутником, не скрылась из виду, ни один из них так и не вошел внутрь.

Сэйдж казалось, что каждая клеточка ее тела испуганно дрожит, когда она уселась перед зеркалом в изрядно обшарпанной гримерной и принялась наносить на лицо косметику. Театр назывался «Золоченая Клетка», и Сэйдж, действительно, чувствовала себя маленькой, беспомощной птичкой, которую собираются здесь запереть. Ей вспомнилось, как жадно ощупывали ее маленькие глазки мистера Джефферсона, и она беспокоилась, не возникнут ли у нее проблемы из за его слишком явного отношения к ней.

«Жаль, Джима нет, — со вздохом подумала она Рядом с ним она чувствовала себя в безопасности. — Но это теперь твое прошлое. Он никогда не станет частью твоей жизни», — напомнила себе Сэйдж. Что тут говорить? Даже если бы она вернулась назад в Коттонвуд, у них с Джимом все равно бы ничего не вышло. Рано или поздно, а скорее всего, рано, она ему надоела бы, и он ушел бы к другой.

Часы на столике показывали, что ей до выхода на сцену осталось пять минут, и Сэйдж бросила последний взгляд на свое отражение в зеркале.

Ее лучшее зеленое платье прекрасно подчеркивало каштановый цвет волос и замечательно подходило к зеленым глазам хозяйки. Оно плотно облегало грудную клетку молодой женщины, но от этого только четче выделялась ее грудь, хотя из-за широкого выреза виднелись только вершины двух прекрасных холмов с темной загадочной ложбинкой между ними Короткие крохотные рукава дополняли ощущение того, что женщина в этом платье, с ее полуобнаженной спиной и плечами, со слегка прикрытой грудью, слаба и нуждается в защите. И еще она напоминала цветок, который станет наградой тому, кто ей окажет эту поддержку и защиту. Широкая юбка, поддерживаемая снизу двумя накрахмаленными нижними юбками, только подчеркивала стройность и хрупкость женского тела.

Сэйдж собрала волосы и подвязала их зеленой лентой, а потом, взглянув в зеркало на свое лицо, подумала, что сказали бы ее мать и Артур, увидев ее такой накрашенной.

Она была уверена, что на лице мужа появилось бы выражение осуждения, а мать., мать тоже была бы опечалена.

Еще раз глубоко вздохнув, Сэйдж отвернулась от своего отражения. Она будет делать то, что должна делать! И нечего тут рассуждать! Пение — это единственный способ обеспечить достойную жизнь племяннику. Молодая женщина взяла гитару и пошла к сцене, чтобы там, за толстым голубым занавесом, ждать, когда придет ее очередь выходить на публику.

Вечерняя программа в «Золоченой Клетке» началась с выступления иллюзиониста За ним на сцену выбежали семь едва одетых юных прелестниц, исполнивших свой танец. Публика визжала и свистела от восторга и исступленно топала, когда танцовщицы в канкане высоко подбрасывали ноги, едва не задевая носы сидящих в первом ряду. Во время исполнения этого номера хватало работы и двум здоровенным вышибалам, которые со знанием дела и очень эффективно удерживали тех мужчин, которые наиболее ретиво рвались на сцену, чтобы облапить какую-нибудь из девушек.

Стояла первая половина июля, очень жаркая и сухая, и поэтому в театре было душно, почти нечем дышать. А тут еще на сцену вышла пышногрудая дама средних лет и, сменив танцовщиц, громким, особенно назойливым в жару сопрано запела что-то на итальянском языке. Публика беспокойно зашевелилась, раздалось шарканье подошв, кашель, и когда ария, наконец, закончилась, у многих зрителей вырвался вздох облегчения.

Под вежливые хлопки оперная дива уплыла со сцены, и тогда Джефферсон объявил, что достойнейшую публику, собравшуюся в театре, ждет сегодня нечто необычайное и исключительное.

— Она не только прекрасна на вид, но и поет, как ангел! — казалось, его голос заполнил зрительный зал до самых отдаленных уголков. — Пожалуйста, поприветствуем! Мисс Сэйдж Ларкин!!!

Сжимая гитару внезапно повлажневшими от волнения пальцами, Сэйдж сделала глубокий вдох и, раздвинув тяжелый занавес, вышла на сцену. Она остановилась у самой рампы, ожидая, пока принесут стул, а в это время в зале повисла такая звенящая тишина, что с улицы можно было бы подумать, что театр внезапно опустел.

На сцену вышел мальчик, держа в руках стул с длинными ножками. Подросток подошел к ожидавшей его молодой женщине и поставил стул прямо под лампой, свисавшей с потолка и ярко освещавшей всю сцену. В своих широких юбках Сэйдж напоминала какой то удивительный весенний цветок, и это сходство еще больше усилилось, когда она легко, словно не касаясь пола, подошла к стулу, села на него и перекинула ленту от гитары через плечо и за голову.

Все это происходило в полной тишине, казалось, что мужчинам, сидящим в зрительном зале, достаточно уже просто любоваться певицей. Никогда раньше в этом театре не появлялась такая красавица.

Чтобы успокоиться, Сэйдж взяла несколько аккордов и запела старую добрую «Джейн, светлоокая Джейн». И, по мере того, как пространство зрительного зала заполнялось прекрасными словами песни и звуками музыки, она замечала, что эта многочисленная и более искушенная публика реагирует на ее пение с таким же обостренным вниманием, как и те грубые люди, для которых ей приходилось петь в «Кончике Хвоста».

Когда затихли последние аккорды песни, несколько мгновений все молчали, будто бы не желая просыпаться от чудесного сна, в который они погрузились под звуки голоса Сэйдж. А затем зрительный зал будто взорвался. Зрители вскочили, яростно хлопая в ладоши и громко требуя: «Еще! Еще!»

Сэйдж взглянула вниз, на первый ряд, где сидели ее новые друзья, и смущенно им улыбнулась, а затем вновь раздались нежные аккорды, и она запела «Прекрасную мечту». И снова приветствия, требования повторить и аплодисменты потрясли своды театра.

Сэйдж решила, что настала пора несколько утихомирить ее почитателей и заставить их вспомнить дни своей безмятежной юности, когда они были наивны и чисты. И она стала исполнять свою третью и последнюю песню «Мой старый дом в Кентукки».

Музыка, словно волшебная река, полилась со сцены, захватывая слушателей, увлекая их за собой, и, убаюканные серебристыми звуками прекрасного женского голоса, зрители поплыли вместе с песней туда, где ярким огнем горели рождественские свечи, потрескивали в очаге дрова и вкусно пахло смолой и где всех их ждали ласковые материнские руки. Сэйдж закончила пение и пошла за кулисы, провожаемая напряженной тишиной. Тишина длилась секунду, две… три. а затем, за спиной певицы, словно рухнула плотина, и на сцег обрушился гром аплодисментов.

Мистер Джефферсон, фокусники, девушки из танцевальной группы — все бросились к ней с поздравлениями. Они окружили ее, восклицая наперебой:

— Какой у вас прекрасный голос! Как мне понравилась последняя песня! Я даже заплакала! Все мужчины готовы валяться у вас в ногах!

— Вы — моя новая звезда! — торжественно провозгласил Джефферсон. — В ваше распоряжение переходит отдельная артистическая уборная!

Сэйдж, понимая, какую честь ей оказывают, удивленно посмотрела на хозяина театра. — А как же мадам Луиза? — спросила она. — Разве не она занимает отдельную уборную?

Джефферсон пренебрежительно махнул рукой.

— Она перейдет в вашу гримерную, к Руби.

«До чего же ты черствое, грубое существо!» — подумала Сэйдж о своем боссе и, хотя еще даже не была знакома с этой самой танцовщицей Руби, отрицательно покачала головой.

— Я не хочу, чтобы с мадам Луизой так поступали Я останусь в одной гримерной с Руби.

Она сразу же поняла, что поступила совершенно правильно, потому что все окружающие, услышав ее ответ, вдруг заулыбались и одобрительно закивали. Ну, что же, новенькая дала всем понять, что она такая же артистка, как и они.

В маленькой гримерной Сэйдж уже ожидали Кэрри и ее постояльцы. И снова ей пришлось выслушать похвалы ее голосу и восклицания о том, как всем понравились песни.