Я притянул ее к себе за шею и чмокнул в висок.
— Как ты здесь оказался?
— Эээээ, — протянул я, закатывая глаза. — Если я совру, что просто проезжал мимо… прогуливался… случайно решил сократить путь до дома… Ты мне поверишь?
Она отзеркалила меня — точно так же улыбнулась и игриво закатила глаза:
— Конечно. Ты же знаешь, я всегда тебе верю.
— Ну, тогда вот. Как вы? — Я заглянул в коляску, где спали дети.
— Если я тебе скажу, что мы по тебе скучаем, нам тебя не хватает, а без твоих сказок мы не можем заснуть, ты мне поверишь?
— Конечно, нет. Потому что ты всегда мне льстишь.
— Тогда вот.
— Но мне нравится, когда ты так врешь. Можешь продолжать.
Она засмеялась. Я смотрел на нее, видел искорки в глазах и не мог в это поверить. Мари действительно оживала. Сейчас она была искренней, счастливой, и, кажется, она мне обрадовалась по-настоящему.
Мы болтали с ней, как в прежние времена, меряя шагами аллеи. Я рассказывал Мари о своих делах и планах, пожаловался на вероломное вторжение Сьюзен в мою жизнь вчера вечером. Посоветовался насчет изданий, в которых можно было бы попиарить моих ребят из группы.
— А ты можешь помониторить русские сми? Я думаю, может заняться еще русским рынком? Просто ты язык знаешь, лучше разбираешься в ситуации. Сможешь собрать сведенья и сделать маркетинговое исследование?
— Конечно, смогу, — радостно согласилась она. — Свяжусь со знакомыми, сделаю запросы. Только это не завтра, естественно, будет.
— Я не тороплю тебя. Как сделаешь, так сделаешь. А я бы за работу тебе заплатил.
— Спятил? — недовольно вытаращила она глаза.
— Почему? Тебе же нужны деньги. Работа должна быть оплачена.
— Том, перестань. Учитывая, сколько ты делаешь для нас, я на тебя до конца своих дней бесплатно работать должна.
— Кстати, насчет работы…
— Нет пока никакой работы. Лето — мертвый сезон. Я иностранка, да еще с двумя детьми. Мне ужасно неудобно обременять твоих родителей.
— Думаю, маме только в радость.
Она покачала головой и тихо буркнула:
— Если до конца сентября так и не найду работу, то уеду к родителям в Канаду. Не могу быть приживалкой, совесть не позволяет. К тому же я все равно безумно боюсь Югендамт. Мне иногда кажется, что они следят за мной и ждут момента, чтобы я оступилась.
— Есть хорошая квартира в пригороде Берлина. На тот район полномочия местного Югендамта не распространяются. Но, Мари, тут тебя защитят мои родители, а там ты опять будешь одна...
— Хм, — усмехнулась она. — Что сделают твои родители, когда к нам в дверь будет ломиться вооруженный отряд полиции?
— Ничего… — вздохнул я, понимая, что она абсолютно права. — Но перебиваться случайными заработками — не дело. Может, ко мне на студию пойдешь? Давай…
— А Билл? Нет, Том, прости, не могу. Я сейчас в таком состоянии, что вцеплюсь ему в рожу без лишних вопросов. Мы тут с мамой в прошлые выходные ездили в супермаркет за продуктами, и я там парня увидела. Со спины — вылитый Билл. Знаешь, какая у меня была первая мысль? — Я отрицательно мотнул головой. — Что ж я ногти-то подстригла? Хотелось прям налететь и разбить морду. Я не могу… Так меня переклинило… Мама смотрит, а меня трясет, я с места не могу сдвинуться.
Я обнял ее и погладил по спине:
— Все будет хорошо, Мари. Это все пройдет. Ты просто на него слишком сильно обижена. — Взял ее лицо в ладони и осторожно вытер слезинки. — Не трать на него силы. Сколько ты с ним носилась? Сколько угождала нашей звезде? Сколько под него подстраивалась? Сколько его прощала? И сейчас прости. От всей души прости и пусть убирается.
— Я не могу пока. Слишком больно. — Слезы заскользили по щекам.
— Ну вот, — улыбнулся, тиская ее, как ребенка. — Я испортил тебе настроение.
— Невозможно испортить то, чего нет. Пойдем, скоро дети проснутся, а у меня с собой нет еды, — она поднялась.
Я посмотрел на небо и улыбнулся, раскинув руки в стороны:
— Посмотри, какой красивый мир. Посмотри, как он радуется тебе и улыбается. Ты счастливый человек, Мари. У тебя есть дети, семья, друзья, которые тебя любят. У тебя есть крыша над головой, и мама заставляет тебя есть. А вот голодающие дети Африки… А ну-ка немедленно изобрази на лице счастье! Помнишь, как ты мне заявила, что «для того, чтобы любить большие, надо иметь большой»?
Мари моментально вспыхнула красным, губы сжались, сдерживая улыбку.
— И еще так при всех сантиметром потрясла! Я готов был сквозь землю провалиться!
— Ты мне это будешь всю жизнь вспоминать? — Она протянула мне руку.
— Я просто хочу, чтобы ты улыбалась. — Я ухватился за нее и тоже встал. Мари задумчиво посмотрела куда-то в сторону и передернула плечами:
— Я такой дурой была.
— Ты была самой клёвой девчонкой на свете. Ты была самой лучшей из всех, кого я знал до тебя! — Накрыл ее ладонь второй рукой.
— Была? — обидчиво выпятила губку.
— Есть, — улыбнулся я.
Мари кокетливо хлопнула ресничками и зашагала вперед. Так-то лучше. Я осмотрелся. Купил ей мороженое у ближайшей лоточницы. Мари удивленно приняла его. Я забрал у нее коляску, чтобы ей было удобно есть. Мари расцвела, как ребенок, на которого мама наконец-то обратила внимание.
— С работой не обещаю, но подумаю, что можно сделать.
Она медленно облизала шарик. Пробежалась кончиком языка по испачканным губам и довольно улыбнулась.
— В конце концов, — смотрел я на ее пухлые блестящие губы, — от Билла на студии толку мало, а мне нужен умный человек в команде…
Мари, словно дразня меня, прошлась языком по кромке вафельки и мороженого. Я с ужасом почувствовал, как кровь стремительно прилила к низу живота.
— Нужен кто-то, на кого бы я смог оставить офис, пока мотаюсь на гастроли с группой… — каким-то блеющим голосом закончил я мысль.
Она втянула в себя шарик и выпустила его обратно в рожок. Губы были перемазаны в белом. Джинсы отчаянно жали. («Если вы действительно муж фрау Ефимовой, то должны знать, в какой позе она предпочитает заниматься сексом», — пристальный взгляд в глаза. Разваливаюсь на стуле и с насмешкой смотрю на бератора: — «Мари любит доминировать, поэтому иногда я позволяю ей быть сверху». — Облизываю ее масляным взглядом, тереблю языком пирсинг в губе, ты тоже на это поведешься, сука, все ведутся, все кончают, и ты кончишь. Я знаю, как она любит. Билл как-то говорил.) Я тряхнул головой. Мари смотрела мне прямо в глаза.
— Скажи, Том, а зачем ты всё это делаешь для меня?
Я опешил. Растерялся. Почему я ей помогаю? Потому что… Потому… Почему?..
— Нуууу… — промычал я.
Она пытливо смотрела на меня. А я пялился на ее губы и язык, который все так же скользил по границе вафельки и мороженого.
— Потому что… — мялся я. Что ей сказать? Что?!
Мари приподняла бровь. Уголки губ поползли вверх. Зубы вцепились в вафлю, откусывая кусочек. Язык подхватил белую каплю. Бля, мне тридцать лет, а я сейчас кончу от того, как она ест мороженое!
— Потомууууу…
Она накрыла мою руку своей, и я шарахнулся от нее в сторону, как от чумной, неожиданно заметив, что нервно дергаю связкой ключей. Встал за коляску так, чтобы она не заметила моего конфуза.
— Потому что ты мать моих племянников. Ну, не в том смысле, понимаешь… То есть, я имею в виду… — Я покраснел, мучительно выдумывая отговорку. Очень хотелось поправить джинсы. — Ты мне как сестра, я имею в виду... Член моей семьи… Ты мне как друг, да. Как очень старый, проверенный друг.
— Ммм… — ухмыльнулась, держа мороженое около рта.
Я чувствовал себя полным придурком. Хотелось побиться башкой о ближайшую липу. Зачем я соврал ей? Почему… Черт! Черт!! Чееееерт… Идиот! Какой же я идиот… Билл был прав! Тысячу раз прав! У меня рядом с ней мозг разжижается. Ненавижу себя! Тряпка!
Мари шла чуть впереди, и я уже не видел, как она доела злополучное мороженое. Она смеялась и улыбалась. Но мне показалось, что между нами что-то пропало. Это все из-за меня. Она поняла мою реакцию на нее. Скорее всего, увидела… Несносная стерва, опять провела меня, как сопливого мальчишку!