— Вот для этого я и хочу забрать у него флешку.

— Ты сумасшедший, — фыркнула она.

Нас ослепила вспышка. Я перепугано дернулся.

— Не обращайте на меня внимания, — махнул рукой старик. — Я буду вашей тенью.

Он фотографировал меня с детьми на руках и плечах. Фотографировал Мари — как она идет по дорожке с яркими шариками, как смотрит куда-то в сторону, как загадочно улыбается и тянется к ветке рукой, демонстрируя браслет на запястье. Он снимал, как мальчишки играют, как возятся, как что-то сосредоточенно складывают из палочек. Я помогал им. Он снимал нас втроем и вчетвером. Он подбадривал нас, подначивал, он провоцировал нас. Снимал, как мы бегаем друг за другом, как мы с Мари ловим и кружим детей, подкидываем их, как они «летают», раскинув руки в стороны. Он снимал, как мы смеемся и счастливы.

— А теперь давайте я вас сниму, — произнес старик, просматривая на небольшом мониторе получившиеся снимки. — Только фрау и герр.

Я обнял Мари за талию. Она изогнулась в моих руках, кокетливо глядя в камеру.

— Нет, не так. Герр, поцелуйте свою супругу. Вы за все время ее ни разу не поцеловали.

Я с некоторой опаской глянул на Мари, подхватывая ее под спину и приближая к себе.

— Целуйте, целуйте. Что вы как не родной!

— Том? — проблеяла Мари.

— Прости, фотограф требует! — Я нежно взял ее лицо в руки и аккуратно поцеловал в кончик носа.

Щелчок.

— Очень красиво. А теперь покажите мне, как вы ее любите. Целуйте.

Люблю… Я прижался щекой к ее щеке, губами коснулся мочки уха. Запах ее духов будоражил сознание. Камера щелкала.

— Целуйте. Ваша жена богиня. Так целуйте же свою богиню! Любите ее поцелуями!

Набрал полную грудь воздуха и припал к ее губам, скользя языком по зубам, проникая внутрь. Нервы натянуты так, что, казалось, сейчас лопнут. Я уже предвидел, как она отталкивает меня от себя, как орет грубости и убегает.

— Целуйтесь же! — неслось под щелчки фотокамеры. — Покажите мне свою любовь! Я хочу ее увидеть!

Она отвечала. Сначала робко и неуверенно, держась за мои запястья, сжимая их, не то от страха, не то от гнева, а потом все больше и больше теряя контроль над собой. Она была сладкой, подобно нектару, и мне хотелось пить ее всю, не останавливаясь, хотелось наслаждаться ею. Никогда у меня не было такого ни с одной женщиной. Я никак не мог оторваться от нее, гладил по спине, давал нам мгновение на вздох и снова тонул в поцелуе.

— Браво! — прервал нас фотограф.

Мари уткнулась носом мне в грудь, словно прячась от камеры. Я закрыл ее руками.

— Потрясающе! Скажите, вас никогда не снимали раньше? В смысле профессионально? Потрясающая работа на камеру. Я очень давно не снимал ничего подобного.

— Нет, не снимали, — улыбнулся я.

Он печально вздохнул:

— А было время, когда я снимал лучших девушек страны на обложки самых дорогих журналов. Актрисы, актеры… Эх, сколько мне пришлось раскрыть их… Сколько удовольствия я получал.

— Почему сейчас не снимаете? — спросила Мари.

— Я на пенсии. Вот, иногда подрабатываю в саду. Да даже не столько подрабатываю, сколько это мое хобби — снимать красивых людей. Люблю, знаете ли, красивых людей. А вы очень фотогеничная пара. Отлично знаете, как выгодно встать, как повернуться. Я видел, что вы следите за светом, фиксируете позы. Вас точно раньше профессионально не снимали?

— Нет, что вы! — рассмеялась она. — У мужа своя небольшая фирма, а я работаю переводчиком в компании.

— Красиво сняться — это особый талант.

— Так сколько вы хотите за свою флешку? — перебил я его, пока он нам цену не накинул.

— Что вы, герр, она теперь бесценная, — лукаво подмигнул мне дедок.

— А я тебя предупреждала, — буркнула Мари.

— Да, и я надеюсь, что у вас принимают кредитки, а то мне не расплатиться за ваши фотографии.

— Возьмете все, сделаю вам скидку.

— Евро за штуку?

— Два.

— И флешку.

— И флешку, — согласился он.

Мы сидели в ресторанчике и рассматривали фотографии в ожидании обеда. У нас было два желтых конверта — один для Мари, второй для меня и флешка с драгоценными кадрами. Мари смеялась, показывая мне какие-то снимки, обсуждала их, критиковала или хвалила. Я же просто в который раз по кругу перелистывал снимки и наслаждался ими. Ни на мгновение я не пожалел, что согласился на эту авантюру — дети получились прекрасными, Мари вышла замечательной, я себе не очень нравился, но что есть. А фотографии с поцелуем… От этих снимков маленький Томми явно стремился стать большим, и только мозг и неподходящее место не позволяли ему это сделать. Я отложил фотографии в сторону, подальше от себя, чтобы больше не травмировать своего дружка.

— По-моему, вот это очень нежно? — показала мне Мари снимок с поцелуем ее в нос — она удивленно смотрела на меня снизу вверх, а я с такой блаженной рожей касался губами ее носа, что… Хм… Неужели я настолько по-дурацки выгляжу, когда целуюсь? — И вот эта еще. Мурашки по коже. — Она показала снимок, где я с закрытыми глазами прижался к ней щекой. Я заметил, что ее пальцы, вцепившиеся в мои запястья, совсем белые.

— Я напугал тебя?

— Почему? Нет. Просто неожиданно.

— Ты не сердишься на меня?

Мари снисходительно вздохнула.

— А вот тут ты смешной, — показала фотку, где я с детьми с одинаковыми лицами, высунув кончики языков, что-то упорно строю. — Надо будет сделать такую большую фотографию и повесить на стену. Вы тут такие клёвые.

— Да, мы с ними одного уровня, — усмехнулся я.

Нам принесли обед. Сначала мы с Мари покормили детей, только потом приступили к еде сами. Она снова смеялась, рассказывала, каким смешным был дядька, когда фотографировал нас. Как он смешно подкрадывался к детям, как фотографировал меня. Только тут я обратил внимание, что у нас в конвертах действительно больше фотографий меня и мальчиков. Мари в кадр не лезла, а по возможности выходила из него, предпочитая наблюдать, а не участвовать. Десятилетняя привычка быть в тени моего брата сработала и тут.

Домой мы вернулись глубоко за полночь. Близнецы уже давно спали, а мы все катались по городу и болтали обо всем на свете, что-то вспоминали из прошлой жизни, рассказывали какие-то вещи, о которых никогда раньше не говорили. А еще мы целовались. Очень нежно, аккуратно, заботливо. Я называл ее фрау Каулитц и получал необыкновенное удовольствие от происходящего. Мари смеялась, отмахивалась, отшучивалась, но не запрещала. Вернусь из тура, сделаю ей предложение. Сейчас надо, чтобы у нее в мозгу совместилась одна единственная позиция — я мужчина, который ее любит и который хочет видеть ее рядом с собой. И только так. Черт, надо было не браслет дарить, а кольцо. Но подарить кольцо я почему-то струсил. Не страшно. Вернусь домой, сделаю все официально, при родителях. А пока есть два месяца, чтобы она приняла меня не как брата Билла, а как Тома — человека, который хочет видеть ее своей женой.

— Это самый чудесный день рождения, который у меня когда-либо был, — призналась она перед моим уходом. — Спасибо тебе. Я… Не знаю, как выразить свою благодарность.

Я игриво похлопал ресницами.

— Не надо ничего говорить. Один поцелуй на дорогу.

Я потянулся к ней, чтобы поцеловать. Мари уклонилась. Улыбнулась как-то сконфуженно-виновато, опустила глаза.

— Поцелуй перед сном? — ласково протянул я, касаясь подушечками пальцев ее щеки.

Она отошла на шаг назад, все также не смотря мне в глаза.

— Не надо, Том, — попросила мягко. — Иди, тебе пора ехать. Сьюзен ждет. Ты и так весь день провел с нами. Она, наверное, расстроилась.

Она не смотрела на меня, переплела руки на груди.

— Я не уеду без поцелуя, — решил повредничать в ответ.

— Том, иди, — произнесла настырно.

— Что случилось? — подошел я к ней вплотную.

— Мы зашли слишком далеко, — выставила руки передо мной.

— Мы пока никуда не зашли.

— Я не хочу, чтобы зашли.

— Почему?

— Ты сам прекрасно знаешь ответ на свой вопрос.

— Мари…