— Предоставить вам необходимое число рабочих будет несложно, доктор Дэвисон. Собственно, каждый здесь хотел бы работать на американцев. В последние недели мне пришлось серьезно подумать. Непросто было решить, кто из мужчин отправится с вами, а кто останется работать на полях.
Марк знал, что это был самый скользкий момент переговоров, так как между Эль-Тиль и лежащей южнее деревней Хаг Кандиль существовало ревностное соперничество. Нужно было как-то умаслить обоих умд. Марк надеялся на то, что Абдула нанял равное количество мужчин из каждой деревни.
— Что касается оплаты, доктор Дэвисон, то десять пиастров за человека в день будет, я думаю, достаточно. За эти деньги они смогут купить себе сахару и новый плуг. Всяк будет рад поработать у вас. Деньги нужны всем. У Самиса вот сын собрался жениться, а денег на калым нет. Мухаммед задолжал ростовщику и должен заплатить пятьдесят процентов с суммы долга. У Рами мальчики-близнецы, которым нужно сделать обрезание. Так что, доктор Дэвисон, нам всем нужны приработки, так как мы, как вы видите, бедны, подобно той игле, которая всех одевает, а сама остается без одежды.
Марк нетерпеливо ждал. Он уже знал, что за этим последует. Поэтому он не удивился, когда умда продолжил:
— Из этого можно было бы заключить, что десяти пиастров будет все таки недостаточно.
— Ну а сколько бы вы бы хотели получить за эту работу, чтобы никому не было обидно, хагг? — Марк произнес титул «хадш» на диалекте среднего Египта.
— Было бы хорошо, если бы вы прибавили к десяти пиастрам еще и мерку чая.
Марк посмотрел на Абдулу, который, слегка наклонившись, объяснил по-английски: «Я так и думал, эфенди. Среди груза, который я привез сюда два дня назад, есть несколько ящиков с самым отборным чаем, какой только можно найти в Египте. Два гафира охраняют его днем и ночью со дня прибытия.»
Марк кивнул. Он уже давно заметил, что феллахи помешаны на чае. Так как религия запрещала алкоголь, крестьяне долины Нила с давних пор прибегали к другим источникам наслаждений. И так как гашиш был слишком дорог и мешал работе на полях, чай стал для миллионов крестьян наслаждением номер один. Марк знал, что ни один феллах не пойдет на поле без кувшина крепкого, очень сладкого чая. Он бодрил и доставлял физическое удовольствие. Он был их единственной роскошью и, таким образом, неотъемлемой частью их жизни. Египтяне литрами пили густой, черный, сдобренный хорошей порцией сахара чай.
— Хорошо, хагг, вы получите свой чай.
— И сахар, доктор Дэвисон.
— И сахар.
— Я узнал, — продолжал умда, — что вы берете к себе на работу и мужчин из Хаг Кандиль. Я должен предупредить вас, что вам придется иметь дело с отпетыми негодяями. Сейчас мы живем с ними в мире, и все же я каждую ночь подпираю дверь бревном.
— Что вы предлагаете, хагг?
— Я попытаюсь выступить в роли посредника между вами и мужчинами из Хаг Кандиль. Хотя, конечно, мне придется пойти на унижение, — он развел костлявыми руками и поднял худые плечи, — но я все же смогу попробовать для вас все уладить.
— Что, собственно, происходит? — рассерженно прошипел Холстид.
— Обычные игры. Договор об обязательствах сторон. Ты нам платишь, а мы за это не будем вставлять тебе палки в колеса.
Марк снова обратился к умде:
— Что я могу сделать, чтобы помочь вам в этом, хагг?
— Я — старый человек, доктор Дэвисон, и дни мои, увы, сочтены. Сколько раз я еще увижу восход солнца, ведает только Аллах. Единственным утешением была бы мне в моем преклонном возрасте и при моей бедности совсем маленькая, ничтожная роскошь. То, что для такого большого и состоятельного человека, как вы, вообще не имело бы значения. — Его улыбка стала еще шире. — Мне бы хотелось получить кока-колу.
Марк бросил нетерпеливый взгляд на Абдулу, который быстро подтвердил по-английски:
— Она прибыла вместе с чаем. Целый ящик.
— Умда из Хаг Кандиль знает об этом?
— Нет, эфенди.
— Тогда пусть так и будет. Чего нам только не хватало, так это дурацкой распри из-за нашей кока-колы. — Он заставил себя улыбнуться и сказал, обращаясь к умде: — Договорились!
Старый патриарх заметно расслабился и снова откинулся на спинку кресла, довольный, он улыбался, отчего на его лице играли тысячи морщинок.
Сенфорд Холстид, наблюдавший в это время за женщиной, которая искала блох в волосах маленького мальчика, прошептал Марку:
— Долго еще это будет тянуться?
— Уже недолго. Улыбнитесь старику и проглотите чай. Если вы после этого громко рыгнете, он станет вашим другом до гроба.
— Вы шутите!
— Нужно уметь приспосабливаться к обстановке, мистер Холстид.
— Я не могу больше выносить эту вонь, Дэвисон, и я не думаю, что это подходящее место для моей жены.
— Ваша жена, мистер Холстид, в данный момент настолько не имеет значения, что умда был бы более высокого мнения об осле, если бы у вас таковой имелся. Еще пару минут, и мы отправимся в лагерь. Я хочу задать ему несколько вопросов о Рамсгейте.
Проглотив остатки невыносимо сладкого чая, Марк заметил мужчину, который стоял в толпе с самого края и, казалось, не слушал беседы. Маленький, тучный и потный, он резко отличался от жителей деревни, особенно необычно выглядели его белая, застегнутая до самого ворота рубашка и темные брюки. У него было толстощекое лицо и длинные, волнистые, блестящие от жира волосы. Воротник и манжеты рубашки были грязные, а спереди она была вся в пятнах. Мужчина стоял, прислонившись к забрызганной мочой стене, и ковырял пальцем в ухе. Его мнимое равнодушие насторожило Марка.
Марк знал, кто он такой. Это был деревенский грек, единственный лавочник, спекулянт, торговец сукном, делец и ростовщик. В каждой деревне от дельты до Судана был такой человек: греки уже давно появились в долине Нила, почуяв возможность поживиться за счет бедных крестьян, которым не к кому было обратиться, когда им нужны были деньги. Дело переходило от отца к сыну. Они редко вступали в смешанные браки с местными жителями и предпочитали выписывать невест из Греции. Они селились на краю деревни, не принимали участия в общественной жизни и вели за счет наивных феллахов вполне приятное существование.
Марк запомнил одутловатое лицо торговца и снова обратился к умде:
— У меня есть несколько вопросов, хагг.
— А у меня есть ответы, иншаллах.
— Сто лет назад сюда приехал англичанин, чтобы копать в руинах. Это было еще до Питри, хагг. Он умер от болезни, и на его лагерь и место вокруг него был наложен карантин. Вы знаете это запрещенное место?
В первый раз за то время, что умда провел на улице, взгляд его маленьких умных глаз помрачнел.
— Это было давно, очень давно, доктор Дэвисон, и сейчас здесь уже нет никакого запретного района. Я, честно говоря, что-то не припомню, чтобы такое место вообще было, а мне ведь уже больше восьмидесяти лет.
— Это было во времена последнего турецкого паши, до того как власть перешла к англичанам. Тогда был опубликован документ, в котором говорилось о конкретном месте, куда запрещалось ходить. Я думаю, что оно находилось где-то среди холмов.
— Мой дед был в те времена умдой в этой деревне, доктор Дэвисон. Когда я был еще ребенком, он рассказывал мне о первых иностранцах, которые приехали сюда проводить раскопки. Они называли себя учеными, хотя на самом деле просто охотились за сокровищами. Они проникли в руины наших предков и забрали красивые вещи, которые они там нашли. Они ничем не поделились с нами.
«Ничем, — думал Марк про себя, — кроме английских фунтов, которые они заплатили вам за то, что вы помогли им при раскопках».
— Вам знакомо имя Рамсгейт?
— Нет, — ответил умда после короткой паузы.
— Вы помните что-нибудь, что было бы связано с запретной зоной?
— Я не знаю, почему вы спрашиваете меня об этом. Какое значение могут иметь события, которые произошли сто лет назад?
— Они имеют значение, хагг. Вы знаете, где находилась запретная зона? Или вам в вашем преклонном возрасте изменяет память?
Его живые маленькие глазки сверкнули.
— Годы не притупили мою память, доктор Дэвисон! Да, я вспоминаю, что мой дед рассказывал мне о британском исследователе, который вместе со своей женой и друзьями умер в руинах. Они были больны, так он мне сказал. И тогда правительство запретило нашим людям входить в эту область.