— Пожалуй, да! — Он осторожно прикоснулся к шишке на затылке. — Я слышал удар.
Жасмина сложила инструменты в сумку и встала. Марк впервые заметил, насколько маленькой она была. Она едва доставала ему до плеча.
— Доктор Фэрмер скоро снова встанет на ноги. Но ему нужен покой. И если произойдут какие-нибудь изменения, например провалы в памяти, тошнота или насморк, сразу же зовите меня.
— Насморк!
Она улыбнулась Рону:
— Это может говорить о том, что вытекает мозговая жидкость. Вполне вероятно, что образовался отек. Но, думаю, это всего лишь небольшое сотрясение мозга.
— Спасибо, мисс Шукри, — сказал Марк, поднимая занавеску на дверях. Когда она ушла, он снова повернулся к своему другу, качая головой. — Ты готов на все, лишь бы привлечь к себе внимание?
Рон усмехнулся и попробовал прислониться головой к брезенту палатки, но тут же вздрогнул и снова сел прямо.
— У меня был друг, который попал в аварию на мотоцикле. Он был лишь одну минуту без сознания, а потом пять часов нес несусветную чушь. Он говорил и говорил, и мы просто не могли заставить его замолчать. А потом внезапно его голова снова просветлела, и он все вспомнил. Я даже подумал, что он разыгрывает спектакль, чтобы получить инвалидность.
Марк опустился на край кровати и внимательно посмотрел на друга:
— Ты уверен, что это случилось из-за жары, Рон?
— Не знаю, что это было, и догадываюсь, о чем ты думаешь. Не беспокойся, дружище, я больше не кувырнусь.
Он отбросил покрывало, занес ноги над краем кровати и встал.
— Могу я полюбопытствовать, куда ты собрался?
— У нас много работы, Марк. Плато ждет нас.
— Абдула и я отправляемся через пару минут. На мой взгляд, у нас есть еще три часа для работы при дневном свете. Но ты с нами не поедешь.
— Тебе потребуются снимки!
— На этот раз с нами никто не поедет. Это будет тяжелая поездка, и я не хочу терять время. — Марк поднялся. — Рон, тебе прописан постельный режим. Я надеюсь застать тебя в палатке, когда вернусь, иначе мне придется вправить тебе мозги.
Плато, расположенное на высоте ста тридцати метров над равниной, представляло собой дикую, безжизненную местность, которая под горячими лучами палящего солнца казалась еще более грозной и отталкивающей. Помощнику Абдулы, который вел машину, приходилось отвоевывать у горы каждый метр старой дороги, ведущей к алебастровому каньону. Вся земля здесь была испещрена опасными трещинами, так что водитель ни на секунду не мог отвлечься от дороги. В то время как он напряженно следил за тем, чтобы «лендровер» не упал на тридцатиметровую глубину одного из многочисленных ущелий равнины, Марк и Абдула сравнивали свои топографические карты с тем, что они видели, делали пометки и обсуждали места, возможные для поисков и раскопок.
Когда наступил вечер и жара стала еще сильнее, плато приняло вид лунной поверхности: глубокие сухие русла превратились в ужасные пропасти, крутые склоны холмов блестели алебастром или известковыми массами в виде кристаллов, вершины гор и высохшие водяные стоки сверкали рифами из прозрачного шпата. Не было видно ни следа растительного или животного мира в этой безнадежной глуши, оживляемой лишь беспорядочными пурпурными ущельями и крутыми вершинами, на которых солнечные лучи переливались невообразимыми бликами.
Им удалось проехать на «лендровере» по старой щебеночной дороге, где некогда патрулировала полиция Эхнатона. Холмики из извести и кремния отмечали трассу. Отсюда, с высоты, открывался необычный вид на Тель Эль-Амарну, на крестьянские дворы за ней, на Нил и плодородные земли на другой стороне реки. За ними снова начиналась пустыня, напоминавшая дно моря, вода которого испарилась. Пески тянулись до самого горизонта и доходили, казалось, до самого края земли.
Когда все трое, вконец измученные, вернулись в лагерь, солнце уже клонилось за горизонт, и пустыня погружалась в вечерние сумерки.
— Что вы можете нам сообщить, доктор Дэвисон? — спросил Сенфорд Холстид, сидящий в столовой над миской люцерны с миндалем и благоухающий одеколоном. Он придерживал у носа накрахмаленный белый платок.
Марк сел на скамейку напротив него и закрыл лицо ладонями. Старая феллаха поспешила его обслужить, так как все остальные уже ужинали, но у Марка не было аппетита. Ему казалось, что его желудок набит песком.
— Ничего особенного, — ответил он, наливая в кофе жирные сливки, — но я и не надеялся что-нибудь увидеть. Мы собирались только разметить квадраты, чтобы рабочие завтра утром могли приняться за работу. Потом я хотел бы заглянуть в Царскую гробницу.
— Что такое Царская гробница? — поинтересовалась Алексис Холстид, которая равнодушно ковырялась в своей тарелке.
— Это гробница, которую Эхнатон приказал построить для себя и своей семьи, но которая никогда не была закончена, и египтологи не знают точно, была ли она когда-нибудь использована. Рано утром я загляну туда, хотя и не думаю, что она приблизит нас к гробнице, найденной Рамсгейтом.
Алексис неподвижно смотрела на жареную утку в своей тарелке.
— Рамсгейт пишет, что он раскопал лестницу, ведущую к гробнице преступника. Как вы думаете, может быть, эта лестница сохранилась до сих пор?
Марк покачал головой и тихо сказал «шукран», когда Самира поставила перед ним тарелку.
— За сто лет пустыня похоронит все, не оставив и следа. В этой стране ведется постоянная борьба с песком.
— Где рабочие начнут поиски?
— На плато, в устье Вади и в некоторых ущельях, которые кажутся наиболее интересными.
Запах утки и риса с приправами внезапно вызвал у Марка волчий аппетит. Во время еды он раз или два взглянул на Жасмину, которая сидела одна за другим столом.
— Кто-нибудь отнес Рону ужин?
Когда никто не ответил, Жасмина повернулась к Марку и сказала:
— Нам не удалось удержать его в постели, доктор Дэвисон. Он сейчас в своей лаборатории и сказал, что поест позже, когда проявит фотографии.
Они выглядели как жертвы концлагеря. Их лица вызывали ужас и казались обгоревшими. Черные дыры зияли на том месте, где глаза в процессе разложения провалились в череп. Широкие безгубые рты обнажали отвратительные остатки зубов, а безобразные улыбки напоминали об ужасе смерти. Костлявые плечи торчали из впалых грудных клеток, а черная кожа обтягивала ввалившиеся животы. Руки и ноги походили на голые ветки обугленного дерева. Пальцы рук были растопырены в ужасе перед внезапно надвигающейся смертью. Рон довольно улыбался. Это была пленка, отснятая им в зале мумий Музея Египта, и каждый отдельно взятый кадр был уже сам по себе великолепен. Рон принялся за фотографии, которые он сделал утром на равнине.
Рон осторожно снял пленку, которая висела на протянутой через всю палатку веревке, и положил ее на стол. Затем он выключил все лампы, кроме желтой лабораторной, висевшей на высоте одного метра над столом, достал из пачки на полке лист фотобумаги и расстелил его на проявочном столе. На нее, темной стороной вниз, он положил негативы и прижал их тонким стеклом. Он зажег семиваттную лампочку, висевшую над стеклом, и медленно сосчитал до десяти. Затем он выключил свет, осторожно вытащил бумагу из-под стекла и опустил ее в проявитель. Мерно покачивая из стороны в сторону ванночку с проявителем, он наклонился вперед, чтобы разглядеть показания градусника на полке. Вечер был лучшим временем для проявки. Было не так жарко, как днем, хотя в этот вечер температура, похоже, не собиралась падать, и не было риска, что через какое-нибудь отверстие в палатку проникнет свет. Он потратил целый час, проверяя, нет ли в стенах дырок, после чего закрыл окна черной светонепроницаемой бумагой и крепом. Черная занавеска, которую он сворачивал над входом, когда не проявлял, была сейчас опущена вниз и тщательно закреплена на всех углах. Снаружи на палатке он повесил табличку с надписью на английском и арабском «Прошу не беспокоить», которую он прихватил с собой из отеля «Нил-Хилтон».
Вытирая свободной рукой пот со лба, он достал снимок из проявителя и, дав ему немного обсохнуть, опустил его в прерыватель. Он покачал ванночку семь минут и положил лист в закрепитель. Через две минуты он снова включил свет.
Он внимательно осмотрел получившиеся фотографии, пробормотал: «Черт побери», — и сделал большой глоток из наполненного вином бумажного стаканчика.