Барбара Вуд - Семь демонов

Скорпион исчез.

Она несколько мгновений внимательно смотрела на спящего мужа. Убедившись, что он крепко спит, она бесшумно поднялась с постели, отодвинула москитную сетку и легкими шагами заскользила по палатке.

У ее туалетного столика стояло зеркало в человеческий рост, и когда Алексис Холстид остановилась перед ним, она очутилась в мерцающем свете луны. Он падал на нее серебристым шлейфом и делал ее загорелую кожу похожей на белоснежный известковый шпат. Она представляла собой картину лучащейся белизны и чистоты. Алексис восторженно смотрела на совершенство своего обнаженного тела. Она любовалась своими роскошными рыжими локонами, спадающими на бледные плечи и большие, упругие груди. Ее осиная талия переходила в великолепные округлые бедра. Ноги были длинными и стройными, такими же необыкновенно белыми, как и все тело.

Алексис положила ладонь на тугой живот, почувствовала, как напряглись все мускулы, и ощутила мощные пульсирующие токи. Кожа была горячей и холодной одновременно. Ей казалось, что она вся пылает.

Она встретилась глазами со своим отражением в зеркале и улыбнулась, как во сне. Она и была во сне — хотя ее глаза были открыты, Алексис Холстид находилась в состоянии глубокого сна.

В полночь Марк внезапно проснулся. Он напряг слух и прислушался к тишине, спрашивая себя, что могло его разбудить. Что-то же должно было вывести его из глубокого, крепкого сна, ведь он проснулся в одну секунду и чувствовал себя совершенно бодрым. Лежа на спине и глядя в темноту, он почувствовал, как бьется его сердце, но не в груди, а в животе — тяжелые, ритмичные удары пульса.

Он удивленно сел. Легкая испарина покрывала его тело, поэтому ночной воздух казался ему холодным. Болезненные удары распространялись по телу.

Потом он услышал это. Нежные, разрывающие душу причитания плачущей женщины.

Тихо поднялся он с кровати, ощущая при этом сильное душевное и физическое напряжение. Ему казалось, что его тело может в любой момент взорваться. Босиком пробрался он к выходу, закрытому сеткой от москитов. Прислушиваясь к мерному дыханию Рона, он медленно расстегнул молнию и вышел наружу.

Его, словно ледяной водой, обдало пронизывающим, холодным воздухом. Начиная замерзать, он потер руки и прислушался. Тихий жалобный плач был все еще слышен, теперь даже отчетливее.

На цыпочках он прокрался к другим палаткам, сначала прислушался у палатки Холстидов, потом Жасмины Шукри. Ничего. Везде было темно и тихо.

Марк рассеянно потер виски. Головная боль становилась все сильнее. Потом он повертел головой и насторожился, как будто почуял след. Как загипнотизированный пошел он туда, откуда слышался плач.

Он увидел ее чуть в стороне от лагеря, грациозно сидящую на камне, на котором недавно сидел грек. Она закрывала лицо руками, и ее изящная спина сотрясалась от всхлипываний. Марк восхищенно смотрел на нее. Что-то вроде ауры окружало женщину, слабое свечение, которое, казалось, исходило от ее гибкого тела. На ней было развевающееся белое платье, которое, как молоко, струилось по ее хрупкому телу.

В какое-то мгновение она показалась ему знакомой, потом это ощущение ушло. Она была незнакомкой, с которой, как он думал, ему следовало познакомиться.

Марк не мог оторвать от нее глаз. Он смотрел на стройные ноги, которые она по местному обычаю подобрала под себя, на женственную округлость ее рук и изгиб ее спины.

Потом Марк заметил, что почему-то видит как камень, на котором она сидит, так и известковые скалы за ней.

Женщина была прозрачной.

Марк машинально помешивал кофе. Он ждал, что аспирин в конце концов подействует.

Кроме него, в палатке были еще Жасмина Шукри и Хасим ель-Шейхли. Они сидели за другим столом и уже заканчивали завтрак.

Марк снова проснулся с головной болью и смутным ощущением, что ему снился сон. Но сон как будто сдуло ветром — он даже не мог вспомнить, о чем он был и единственное, что от него осталось, — страшная головная боль.

Самира попыталась навязать ему тарелку с омлетом, но он отказался. Когда она повернулась к нему спиной, он заметил кожаный мешочек, висящий у нее на поясе, и задумался, а не в этом ли кроется причина неприятного запаха, который, казалось, постоянно исходил от нее. Он знал, что шейха повсюду носит с собой разные порошки, и для него не было секретом, что она жует наркотические растения. Но в этом запахе было что-то человеческое, вот почему он решил, что он исходил от самой женщины. Марк собирался поговорить об этом с Абдулой и попросить его проследить за тем, чтобы она помылась.

Сетка на дверях приподнялась, и вошла Алексис Холстид.

— Где ваш муж? — поинтересовался Марк. — Мы сейчас отправляемся.

— Сенфорд не поедет с нами. Он не может.

— А что с ним случилось? Я слышал, он бегал на заре.

— У него снова пошла кровь из носа.

Жасмина оторвалась от своего чая:

— Может, мне его осмотреть?

Даже не взглянув на молодую женщину, Алексис Холстид ответила:

— В этом нет никакой необходимости. Ему скоро станет лучше.

Она села напротив Марка, положила руки на стол и выжидающе посмотрела на него. Самира подошла, шаркая ногами, и поставила перед Алексис стакан чая. При этом ее взгляд случайно упал на лицо миссис Холстид. На мгновение ее маленькие глазки расширились от ужаса. Казалось, беззвучный вскрик слетел с ее губ. Она отпрянула, задев соседний стол, и, спотыкаясь, быстро удалилась к плите.

— Какие планы на сегодня, доктор Дэвисон? — спросила Алексис, не заметившая реакции шейхи.

Марк достал из полевой сумки свернутый лист бумаги, развернул его на столе и прижал углы баночками с солью и перцем.

— Это топографическая карта местности, а вот эти линии, — он провел по ним пальцем, — разбивка, которую сделали мы с Абдулой. Рабочие исследуют сегодня территорию, это значит, что каждый внимательно осмотрит закрепленный за ним квадрат. Завтра мы подробнее изучим интересные места и будем так продолжать, пока не найдем какую-нибудь зацепку.

— За нами тоже будут закреплены квадраты, доктор Дэвисон?

— Я выбрал себе один, но остальные члены экспедиции не будут непосредственно участвовать в раскопках и подготовке к ним. Они понадобятся нам позже, в лагере, когда мы что-нибудь найдем.

Жасмина и Хасим встали из-за стола, чтобы тоже взглянуть на карту квадратов.

— А эти обведенные красным буквы, — продолжала Алексис, — что они значат? И почему вы соединили их красной линией?

— Это те места, где фараон Эхнатон поставил метки, обозначающие границы священного города. Некоторые из них были высечены в скалах, они видны и по сей день. Другие представляли собой каменные плиты, установленные на земле, и теперь они находятся в музеях. Когда Эхнатон вместе со своим двором покинул Фивы и избрал это место для нового города, он повелел своим каменотесам отметить его границы. Затем он объехал в колеснице каждое из этих мест, где торжественно поклялся своему богу в том, что его нога никогда больше не ступит за пределы этой области. Ни в этой жизни, ни в иной.

— Почему они помечены буквами?

— Это делали первые египтологи, когда они в начале века обнаружили эти стелы. Они отмечали их буквами по алфавиту в том порядке, как находили, при этом некоторые буквы алфавита были сознательно пропущены. Так вы видите, что нет стелы О или Т. Это делалось на тот случай, если в будущем будут найдены новые места, которым в зависимости от их положения можно будет присвоить соответствующую букву.

— Вы не разбили квадраты за пределами границ города?

— Если жрецы Амона так боялись мести духа Эхнатона, что похоронили его в особой гробнице, то я полагаю, что они, желая его задобрить, сделали это в пределах его священной области. Так… — Марк сложил карту и засунул ее в полевую сумку. — С этого момента нам нужно попытаться проследить ход мысли жрецов. Где бы мы на их месте воздвигли гробницу?

Из наполненной чадом палатки все вслед за Марком вышли на улицу, под яркие лучи утреннего солнца, где к ним присоединился Рон. На нем была футболка с надписью «Гринпис» и большой платок, который он повязал себе на голову от солнца. Марк подошел к двум открытым «лендроверам» и распределил группу по машинам. Вести должны были два вооруженных гафира. Остальные гафиры охраняли рабочую палатку, где хранились запасы чая и кока-колы. После разговора с Константином Доменикосом у Марка было как-то неспокойно на душе.