Путешествие вверх по Королевскому Вади было не из приятных. Гафиры отчаянно гнали, как будто бросая вызов рытвинам и ухабам. Алексис Холстид в своих темных очках сидела рядом с Марком и равнодушно молчала. Рыжие пряди волос, как языки пламени, выбивались из-под платка и хлестали ее по лицу. Рон на заднем сиденье изо всех сил старался уберечь штатив и камеру от тряски, что ему, однако, не удавалось, так как при каждом толчке его подбрасывало вверх. Позади них, во второй машине, Жасмина и Хасим, бледные от ужаса, сидели, вцепившись в щиток.

Вади, еще широкое и плоское вблизи равнины, постепенно превращалось в узкое, глубоко врезавшееся в плато ущелье, которое через шесть километров достигало входа в Царскую гробницу. Когда они добрались до нее, Марк поднял руку, показывая водителям, чтобы те остановились. Он взялся за арматуру над лобовым стеклом и приподнялся, чтобы окинуть взглядом местность. Когда пыль улеглась, он спрыгнул на землю. Щебень на дне Вади захрустел под его сапогами.

Солнце в этой голой лощине жгло еще сильнее. Теперь, когда встречный ветер не приносил больше облегчения, зной казался просто невыносимым. Выходя из машины, Хасим ель-Шейхли недоверчиво осмотрел песок, прежде чем опустил на него ноги. После происшествия прошлой ночью он очень плохо спал. Его мучили кошмары, в которых его преследовали гигантские скорпионы, а потом ему привиделась изящная женщина, которая подошла к нему, чтобы поцеловать, но в последний момент ее голова превратилась в щупальце скорпиона. Слишком измотанный, чтобы присутствовать при осмотре гробницы, Хасим решил остаться и подождать у «лендроверов».

Гафир, назначенный правительством охранять гробницу, сидел на корточках в пыли, развернув над своим тюрбаном пожелтевшие страницы газеты «Эль Ахрам», чтобы хоть немного защититься от солнца. Он поднял руку в знак приветствия, медленно встал и принялся возиться с ключами, висевшими у него на поясе.

Когда железные ворота распахнулись, Алексис спросила:

— Это помогает?

— Нет. Охранников легко подкупить.

Войдя в гробницу, они с первого взгляда поняли, что это значит: грязь на стенах и следы вандализма повсюду бросались в глаза. Эта картина производила ужасное, гнетущее впечатление. По наклонному коридору и крутой лестнице они попали в помещение, где некогда стоял саркофаг. Воздух внутри был влажным и затхло-душным. Через эту комнату Марк повел своих спутников, которые почти не разговаривали, в зал, стены которого были украшены сильно поврежденным рельефом, изображающим сцену поклонения царской семьи богу Солнца Атону.

— Когда эта гробница была открыта в тысяча девятьсот тридцать шестом году, — рассказывал Марк, направляя фонарик на схематично вырисовывающуюся перед ними настенную картину, — в ней был лишь саркофаг и несколько капонов. Это широкие кувшины, в которые помещают внутренности умершего. Капоны, найденные в этой гробнице, никогда не использовались, а саркофаг был пуст. Исходя из этого можно сделать вывод, что здесь определенно никто никогда не был похоронен.

Рон отделился от группы и начал устанавливать свой штатив.

— Почему не была использована? — прошептала Алексис. Она протянула руку к соседней настенной картине, но не прикоснулась к ней. Марк посмотрел на профиль ее запрокинутого лица, и снова его поразило ощущение чего-то знакомого, которое он испытывал каждый раз, когда смотрел на нее. Игра света и тени подчеркивала ее неповторимую красоту, выступающие скулы, чувственные губы и прямой классический нос. Лицо Алексис как будто бы изменилось в сумерках гробницы. Незаметное при дневном свете выражение появилось теперь на нем.

— Не знаю, — пробормотал Марк себе под нос.

— А гробница, открытая Рамсгейтом, выглядит, наверное, так же, как эта? — Голос Алексис немного изменился, он звучал ниже и более грубо.

— Не знаю…

Алексис повернулась чуть в сторону и из-под полуприкрытых век смотрела на причудливые фигуры на стене: Эхнатона и Нефертити, воздающих моления своему богу. Ее голос перешел в странный хриплый шепот:

— Такое впечатление, что эти настенные изображения были специально испорчены и стерты. Но зачем?

Марк попытался облизнуть губы языком, но заметил, что у него во рту стало необычно сухо.

— Жрецы Амона хотели лишить Эхнатона и Нефертити жизни после смерти.

— Что вы имеете в виду?

Запах гардении ударил ему в голову. За спиной раздался щелчок камеры Рона, прозвучавший в пустом каменном зале неестественно громко.

Сам того не замечая, Марк понизил голос:

— Древние египтяне полагали, что нарисованные или высеченные на стенах фигуры обладают жизненной силой. Звери могут передвигаться, а птицы способны слететь со стены.

— А люди?

Марк почувствовал, как у него сдавило в животе. Возможно, это было что-то вроде боязни замкнутого пространства. Внезапно ему захотелось как можно скорее выбраться из гробницы.

— К людям это тоже относилось. Нарисованные на стене, люди тоже как бы обладали магическими силами. Они в любую минуту могли сойти на землю…

Алексис отвернулась от него, спокойная и немного вялая, передвигаясь как будто во сне, она вошла в темный дверной проем. Перед ней раскрылась кажущаяся бесконечной пропасть.

— Что там внутри?

Марк как прикованный остался стоять у стены, силясь разглядеть молочно-белый силуэт Алексис. Неужели его глаза решили подшутить над ним? Ему казалось, что Алексис светится изнутри огнем.

— Склеп дочерей Эхнатона.

— Он когда-нибудь использовался?

В помещении снова раздался металлический щелчок — сработал затвор, поставленный на продолжительную экспозицию.

— Нет.

Алексис обернулась и посмотрела на него из кромешной тьмы дверного проема. Ее лицо оставалось в тени.

— Где были похоронены его дочери?

Марк хотел просунуть палец за воротник рубашки, но рука не слушалась его.

— Никто не знает…

— Никто не знает? Неужели все шестеро исчезли?

Марк заставил себя отвести взгляд от Алексис и принялся разглядывать фреску. Как завороженный смотрел он на лицо Нефертити, на ее профиль, ее профиль…

Голос Рона, казалось, донесся издалека.

— Их гробницы наверняка разграблены уже тысячу лет назад — щелк, — а их золотые украшения переплавлены на монеты — щелк, — и их мумии использованы для приготовления целебных порошков.

Профиль, профиль Нефертити, ее профиль невозможно было спутать…

Казалось, ворот рубашки сдавил ему шею. У него перехватило дыхание и было такое чувство, будто что-то скребется в животе, он едва стоял на ногах.

— Отличные снимки! — вдруг заявил Рон громогласно, шумно складывая штатив. — Волнующие мотивы, жалкие человеческие существа у ног гигантского живого бога!

Марк раскрыв рот смотрел на царицу гигантского роста, увековеченную здесь на известковой стене, ее профиль… профиль Алексис Холстид…

У Марка вырвался какой-то нечленораздельный звук, он попятился, потом резко повернулся и сказал твердым голосом:

— Мы попусту тратим время. Давайте-ка отсюда выбираться!

В общей палатке было неприятно жарко и чадно, но обедать было больше негде, разве что на улице, где все кишмя кишело насекомыми. Два переносных вентилятора, работающих от бензинового генератора, приводили воздух в постоянное движение, но свет был слишком тусклый, и чад от плиты заполнил все помещение.

Самира, закатав до локтей рукава, месила тесто из кукурузной муки. Она то и дело останавливалась, чтобы добавить в тесто немного воды или тмина. Под тесто были приготовлены деревянные тарелки, на них раскладывались лепешки, которые затем выпекались в каменной печи в дальней части палатки. В результате должны были получиться вкусные желто-коричневые хлебцы. Они назывались питта-хлеб, на среднеегипетском диалекте беттав, от древнего слова птав, которым во времена фараонов называли хлеб. Сам того не замечая, Марк все время, пока пил чай, не сводил глаз с Самиры. Один раз ее черный платок соскользнул, снова обнажив красную татуировку на лбу, но феллаха одним движением руки нахлобучила его обратно, не прерывая при этом своей работы.

Рон был единственным, кто ел, при этом он щедро приправил свое блюдо перцем. Рядом с его тарелкой стоял бокал с кьянти.

— Когда Абдула доложит вам о результатах дня? — поинтересовался Сенфорд Холстид, сидящий перед пакетом изюма с миндалем.