Под этот голос, покачивающейся походкой, в сапожках, вновь появилась платиновая блондинка – та, что покрупнее, – подхваченная световым кругом, который следовал за ней по сцене. Появилась она – за исключением стринга с подвязками – такая же обнаженная, как и ушла, только кожа у нее больше не блестела от пота. Кончиками пальцев она держит теперь у своего лона кусок красного шелка, заставляя его взлетать при каждом покачивании бедер, как делает это кокетливый тореро со своим плащом. Вот она взмахнула им над головами зрителей, среди которых вышагивает по подиуму до первой платформы, и та начинает светиться, когда она на нее опускается, чтобы вернуться к уроку в том месте, где он был прерван до антракта. Потому что безо всяких затей она раздвигает перед ближайшим к ней мужским лицом рывком свои натренированные ноги, заманивая его куском шелка, проводя им то по своему половому органу, то по его лицу. Она хватает мужчину за запястье, так что тот вынужден выпустить стакан, вкладывает ему вместо этого в руку шелк и прижимает его руку с платком к своему лону, затем выдергивает шелк из-под растерянной руки, окутывает ее им, чтобы в укрытии она стала смелее. Ее рука похлопывает его руку, которая все еще остается неподвижной; тогда ей приходится действовать самой – судорожно сжимая своей рукой его руку, прикрытую шелком, она провоцирует атаку на собственную неприкосновенность. Вдруг она отбрасывает платок прочь, словно срывая покров с памятника. И действительно: мужская рука ожила и сама по себе перебирает раскрывшуюся плоть.
Стол, за которым все еще сидит мужчина, забеспокоился. Вся группа уставилась на пожилого, серьезного вида господина – прокуриста или начальника отдела кадров, – пока он не подал знак. Тут молодые люди вскакивают, руки их отбивают стаккато, голоса издают лающие звуки, похожие на считалку, складывающиеся в конце концов в дружное «эй!». Множество рук хватают некоего юнца в очках, с копной густых волос, и поднимают его на край подиума. И вот он уже стоит, смущенный, перед танцовщицей, которая оставляет в покое первого участника и, откинувшись назад, распахивает объятия навстречу новому игроку.
DO IT BABY COME ON SOCK IT TO ME[101].
Но не все так просто. Молодой человек теребит свой ремень, медлит, женщине приходится опять подняться и помочь ему, хотя тот, настойчиво защищаясь, отвергает ее помощь. В какой-то момент брюки сползают сами, но их нужно стащить еще ниже, до колен. Он стоит, наклонившись вперед, все еще в пиджаке, и галстук болтается на фоне светло-голубых трусов. Женщина проводит по ним пальцами, словно пробуя на ощупь ткань, прежде чем рывком стащить их вниз. При этом она заслоняет внезапно обнажившееся тело мужчины, сидит, прижавшись к нему, в то время как снизу на черном подносе ей подают кондом. Она натягивает его на член мужчины, не выпускает его из рук, незаметно массируя, затем привлекает к себе мужчину, опрокидывается вместе с ним навзничь и устраивает поудобнее его тело на своем; другой рукой она опирается о пол, поддерживая этот двойной груз. Мимоходом – никто не видит как – она отправляет мужской орган в свой. Во всяком случае, мужчина начинает совершать толчкообразные движения, при этом она натягивает рубашку на его обнаженный зад, обхватывает свободной рукой за плечи, а другой, как бы пружиня, смягчает его толчки – плексиглас далеко не самая мягкая подстилка. Мужчина раскачивается с осторожностью, в то время как женский голос умоляет его перестать осторожничать: YOU’RE SO GOOD СOМЕ ON DO IT HARDER[102].
Молодой человек в очках работает честно, не меняя выражения лица, а женщина улыбается куда-то в потолок. Весь акт длится полминуты. Затем молодой человек вытягивает голову, как черепаха, выгибается, слегка вздрагивая, и часто моргает, глядя поверх очков: он выглядит освобожденным. Стоя на коленях, он прикрывает ладонями свой член, но должен пройти еще через одно испытание – женщина стягивает с него резинку и с апломбом операционной медсестры бросает ее на поднос.
Поданную салфетку мужчина хочет взять в руки, но нет: даже тому, как правильно вытереться, он должен еще научиться. Она делает это быстро и ловко, не компрометируя его. И вот он уже опять в своих небесно-голубых трусах, натягивает брюки и отвешивает, сутулый, как он есть, неуклюжий поклон. Но не успел он нырнуть в свою группу, вновь взметнулись руки и затараторили свою считалку для следующей жертвы. И этот следующий уже встал на изготовку.
Но вскочить на подиум он не успевает – трещит по швам благопристойность, и вся компания вскакивает на ноги.
Какое-то время голос из усилителей больше не солирует со своими стонами. Второй голос отвечает первому, и вновь женский, с теми же вариациями. Переливы страсти так же точно узнаваемы, как они только что слышались, до учащенного дыхания, до последнего крика изнеможения. То был тот же самый голос, только на пару тактов в другой тональности; потом он аккомпанирует как третий, как четвертый голос. Вот снова взметнулись всхлипывания, мы уже слышали их и услышим еще не раз.
При этом на сцене как бы мгновенно размножилось и женское тело. Четыре, пять девушек с волосами любых оттенков выпорхнули на сцену, ступая своими сапожками по световым кругам на полу, вспыхивающим, как в игровых автоматах. Воцарилась невообразимая суета, которая стихает только на тот момент, когда каждая из девушек опускается на свою вращающуюся платформу, чтобы с одинаковым выражением восторженного экстаза начать третировать свое лоно. И краны по обе стороны сцены вдруг тоже осветились. Стеклянные платформы, на каждой по женщине, занимающейся недвусмысленным делом, опустились над головами зрителей и причалили с распахнутыми дверцами клеток к подиуму.
Предложение было столь сокрушительным, что всяческие считалочки стали излишними. Худощавому молодому человеку, первым вытащившему жребий, все-таки предоставили преимущество. Он медлит, а затем бежит по подиуму к платиновой блондинке, которая по-детски, не отрывая зада, отодвинулась немного назад: ее он уже как-никак знает, она проделала все это с его приятелем очень деликатно. И вот, практически в непосредственной близи от нас, ему расстегивают брюки. Капельки пота блестят у него на лбу, однако волнение не нанесло вреда его эрекции: осталось только пережить натягивание резинки, и тогда уже можно погрузиться в ожидающее его лоно. И он так настойчиво протискивается все дальше вглубь, что локтя женщины едва хватает для опоры им обоим. Но даже при таком натиске она не упускает возможности обвить свободной рукой его плечи в пиджаке, они движутся так плавно и мягко, словно плывут в медленном вальсе. Полусерьезный взгляд ее устремлен в потолок, все остальное обеспечивают вместо нее вздохи и всхлипы из усилителей. Кроме того, сейчас никто уже не разглядывает долго ни одну из пар, потому как разразилась такая вакханалия, и пошло-поехало!
Мужчины ринулись, словно на ярмарке в базарный день торопясь занять место на каруселях. И платформы, которые сразу поднимали их вверх, тоже брались штурмом. Двое мужчин, столкнувшись перед одной и той же клеткой, на какой-то момент остановились друг перед другом в смущении, пока второй – поскольку первый уже успел спустить штаны – не пришел к решению поклониться и отправиться назад к своему столику. Женский хор фальшивыми голосами ликующе призывает мужчин выйти на старт, занять свои места в клетках на спутницах, где все начинают заниматься одним и тем же делом. Только дело это, после того как их подняли, благодаря прозрачному дну рассматривается в необычной перспективе их показывают публике со всех сторон, как людей, занимающихся классным спортом.
Картина силовой тренировки некоторых впечатляет. Многие мужчины работают в позиции лежа с упором на локти, чтобы не напрягать своих партнерш. Ощущение группового участия в деле явно устраняет всяческое стеснение, делает атмосферу более непринужденной.
Но вот на сцену, где вдруг наступило затемнение, обрушился световой дождь вспышек стробоскопа. Это дробит движения, пары на какую-то долю секунды замирают. Затем на них обрушивается град, импульсы света падают согласованно с ритмическими ударами из усилителей. Тяжелые удары лениво исходят в конвульсиях, так что каскад крикливых женских голосов кажется истеричным. Да и размножившиеся мужчины наносят свои удары явно не в такт. Они хоть и действуют заодно, но при этом каждый за себя, как неуклюжие ученики в школе танцев. Через мультипликативное множество актов растворяется их реальность. Даже если еще и осознаешь то, что видишь, воздействие все более ослабевает, видимая картинка череды абсурдных сцен только потому и продолжается, что некий рассеянный оператор не подумал ее остановить. Само же действо предполагает, очевидно, всеобщее участие. Есть ли это испытание, заставляющее А. ощущать беспокойство? На чужаков правила игры едва ли распространяются, они платят за то, что остаются наблюдателями.