— Все? — уточнили недоверчиво на том конце провода. — Он уже согласен?
— Да. Только трусит страшно.
— Это хорошо, — задумчиво произнес босс. — Но постарайся больше его не запугивать. Пока рано.
— Я сегодня еще нужна вам? — скороговоркой спросила девушка.
— Ты мне всегда нужна, детка, — из трубки донеслось скрипучее хихиканье, — так что приезжай, а ребята пусть проводят нашего козлика.
Она прикрыла глаза и обреченно вздохнула. Как ее угораздило во все это вляпаться?!
Они вышли в осень.
Лицей находился на окраине, в тихом районе Арбеково, и тут, среди шикарных многоэтажек и новеньких коттеджей, было чистенько я уютно, однако стоило выйти на проспект к остановке — и слякотный провинциальный октябрь предстал в полной красе. Грязь по колено, горы влажной жухлой листвы, перемешанной с мусором, буйный ветрище.
— Мам, ты лодку с собой не взяла случайно? — весело спросила Ташка, оглядывая очередную безразмерную лужу.
И, услышав в ответ материнский смешок, вознамерилась прыгать. Алена едва успела ухватить ее за шиворот.
— В обход!
— Ну, мам!
— Не мамкай!
— Ма, а ты сегодня голубцы сделаешь? А то я есть хочу, как кентавр!
Голубцы были коронным блюдом Алены.
— С чего это ты решила, что кентавры самые прожорливые? — мимоходом удивилась Алена, поправляя дочкин шарф, который почему-то неизменно оказывался размотанным и волочился сзади, будто королевский шлейф.
— Ни с чего, просто так. Мам, ну хватит меня пеленать! Вязала бы ты что ли шарфы покороче…
— Тебе какой ни свяжи, все одно!
— Ну, тогда давай забацай мне манишку. Я буду красивая и аккуратная. Пока не начну в нее сморкаться!
— Ташка! — Алена сделала возмущенное лицо, но все-таки хихикнула.
Эмоции всегда брали в ней верх над воспитательными порывами, и Алена все никак не могла решить, хорошо это или плохо. Пока она решала, Ташка росла и безо всяких угрызений совести вела себя соответственно своим представлениям о жизни.
Взявшись за руки, они дошли до остановки, и уже оттуда, укрывшись под стеклянным козырьком, смотрели, как наползает на город осенний промозглый вечер. Лениво, громоздко, будто слон в джунглях, пробирались вдоль улиц тяжелые сумерки. Тучи в изнеможении навалились друг на дружку и толпились, как люди на тесном пяточке остановки, а через секунду захлюпали мокрыми носами, и от дождя мгновенно стало совсем темно.
— Прямо волком хочется выть! — серьезно проговорила Ташка, топчась на одном месте.
Алена прижала ее к боку, так что рыжий хвост уперся под мышку, и Ташка беспокойно завертелась, устраиваясь поудобней.
И почему-то вспомнилась другая осень. Из чужой, придуманной жизни.
Сколько ей тогда было? Как Наташке, наверное. Накрахмаленная юбка колом, отражение солнца на носках туфель, бледная улыбка, аккуратные косы-корзиночки в ослепительно белых бантах. И подруга Юлька — единственная и неповторимая — мечтательница, как и она, только с решительным блеском в глазах:
— Давай в кино сбежим! У Пашки сегодня смена! Пашка был Юлькиным братом и предметом зависти Алены.
— Давай, он нас бесплатно пропустит! — жарко шептала Юлька. — И фильм сегодня отличный! Про любовь!
Почему Алена поддалась тогда? Рассудительность чуть ли не впервые изменила ей, и страх перед возможным наказанием за прогул тоже не помешал. Потом, конечно, преступление раскрылось, и учительница доложила родителям, что «ваша девочка отсутствовала без уважительной причины», и те долго и нудно допрашивали девочку, стенали и охали, в итоге оставив ее без сладкого и надежды провести каникулы у моря.
Но все это было потом.
А сначала… Они с Юлькой сидели в мрачном зале и, одинаково раскрыв рты, таращились на экран.
Нет, спустя столько лет, Алена не помнит, конечно, ни названия фильма, ни режиссера, ни подробностей сюжета.
Только минутная сцена застряла в душе прочно и, по всей видимости, навсегда. Другая, любимая осень — вкрадчивая, сочная, с ласковым шепотом дождя — оттуда.
Алена помнит ее до мелочей, до судорог в горле, когда хочется плакать и толком не понимаешь, почему.
Помнит незнакомый город, окутанный серебристыми облаками, необъяснимое, горько-нежное очарование улиц с блестящей от дождя брусчаткой, цветами на каждом подоконнике, островерхими черепичными крышами, каминными трубами. Помнит внезапное солнце, мягко переступающее по куполам соборов, и площадь, залитую тихим светом, и попирающую небо Эйфелеву башню.
Помнит открытое маленькое кафе. Дымящуюся чашку кофе на столике под навесом. Тонкие женские пальцы, нервно скользящие по гладкой ткани пальто. Помнит жадный взгляд, в котором стремительно отражались осенние каштаны, ворохи листьев вдоль бульвара и силуэты прохожих. И мгновенную, иступленную радость в глазах, когда из-за поворота, устрашающе рыча, вывернул забрызганный грязью черный мотоцикл.
Помнит, как женщина зачарованно, словно во сне, поднялась. Машинально отряхивая свое удивительное, белоснежное пальто, улыбнулась, как человек, дождавшийся чуда. А мужчина, спрыгнувший с мотоцикла, нетерпеливым движением сдернул шлем с головы и двинулся ей навстречу.
И камера закружилась над их головами, то приближаясь, то поднявшись высоко, охватывала умытый дождем Париж, набережную, макушки деревьев. А потом в город входили сиреневые таинственные сумерки, и не было ничего прекрасней на свете этого вечера в осенних одеждах, и мужчина с мотоциклетном шлемом в руках все стоял рядом с женщиной в белом пальто, и лиц их было уже не видно, но Алена точно знала, что они счастливы.
Она не помнила внятной концовки — лишь острое ощущение чуда, случившегося с этими двумя, и неожиданную, пронзительную грусть оттого, что в жизни так не бывает. Теперь ей казалось, что с этим фильмом кончилось ее детство, нет, конечно, куклы остались на своих местах и в салочки она играла с прежним вдохновением, только неведомая раньше печаль время от времени пробиралась в душу, напоминая, что самое главное, самое дорогое никогда не исполнится. То, о чем рассказали лица влюбленных с огромного экрана кинотеатра. То, что дорисовало воображение. То, что отозвалось в сердце сладкой болью — на всю жизнь.
Она мечтала двадцать лет и будет мечтать дальше. О том, как сияет Париж, а в маленьком уютном кафе пахнет круассанами и лучшим кофе на свете. И она — в белом пальто! — сидит за столиком, ожидая человека, который научит любить его простой земной любовью. И ее дочь нетерпеливо ерзает рядом, тоже в белом пальто, уже перепачканном шоколадными крошками, любопытная, будто обезьянка, вспыльчивая и насмешливая, с глазами как выстрел. Они знают, что ждать осталось недолго, совсем чуть-чуть.
…Жаль, что этого никогда не случится.
Колючий мелкий дождь бил в лицо, сыпал за воротник, ветер ныл противно, будто избалованное дитя, прохожие идиоты то и дело задевали своими дурацкими зонтами, лужи стояли по колено, и конца всему этому не предвиделось.
Дудки!
Он улыбнулся внезапно улыбкой победителя, поплотней закутываясь в плащ.
Вот уж дудки!
Все это кончится очень скоро, и никакие кретины больше не посмеют толкать его в бок на узкой слякотной дороге, и никакой дождь не станет помехой на пути его «мерседесу». Или «вольво», он еще точно не решил.
Все изменится. Этого шанса он не упустит! Он слишком долго ждал свою синюю птицу, он устал, в конце концов, и заслуживает отдыха. Отдыха не дома в постели с женой — о, безусловно, хорошей женой, самой лучшей, которую только можно найти, любящей, нежной, верной, домовитой! Она его обожает, это точно. И он к ней относится совсем неплохо. Но, черт подери, кто бы знал, как надоел ему этот рай, созданный в отдельно взятой квартире! Эти убогие занавесочки, покрывальца, прихваточки, вышитые вручную — может, красиво, хрен его разберет, но так и разит бедностью! — эта уютная простота, этот тщательно подобранный интерьер, в котором так и хочется выть от безысходности. Потому что задыхается он здесь, задыхается и все! Ему не нужен диван из магазина «Комфорт» за три с половиной тысячи рублей! Его не пучит от радости при виде добротного, под старину, комода с распродажи. И он не желает, — слышите, НЕ ЖЕЛАЕТ! — покупать стиральную машину в кредит.
Ему надоело!
Фух!
Из-за угла, словно крокодил со светящимися глазами, выползла длинная машина. И наподдав газку, шофер энергично въехал в лужу, так что во все стороны полетели брызги.