– Ты и отец остановились на середине съемок. Тебе позволят закончить их самому?
– Пока что не знаю. Жду, когда известят. Они там собираются на студии и что-то втихомолку обсуждают.
– Они должны предоставить тебе такую возможность, – горячо сказала девушка.
– Мне всего лишь двадцать пять.
– Ну и что?
– Они об этом ни на секунду не забывают. Ведь речь идет о постановке ценой в двадцать миллионов. Я хочу снять картину, Бог свидетель, как этого хочу, но я буквально вижу, как они качают головами и говорят друг другу, что парень слишком юн, чтобы справиться с таким делом.
– При чем тут возраст? Ты в два раза профессиональнее и опытнее любого режиссера твоего возраста.
Он улыбнулся.
– Ты преувеличиваешь.
– Тебе будет не хватать отца, Бен? – спросила Линдси тихо.
– Работы рядом с ним, его школы – да. Но я не собираюсь остаток дней отсиживаться в его тени, я не хочу, чтобы меня знали только как сына Джейка Уайтейкера. Я буду делать фильмы лучше его и буду куда лучшим человеком, чем он. Господи, иногда я просыпаюсь ночью в холодном поту от одного и того же кошмара – будто я прикован к отцу цепью и, сколько ни пытаюсь, никак не могу освободиться от него. Да, конечно, мне будет недоставать возможности обучаться у него ремеслу, но скорбеть о нем как об отце? Никогда!
– Отчего, Бен? Что такое произошло между вами? Откуда такая непримиримость? – Линдси помолчала. – Может быть, ты и сам не в состоянии этого объяснить, как я, например, до сих пор не понимаю, почему мать услала меня в Швейцарию.
– Она просто чувствовала, что так тебе будет лучше… при тех обстоятельствах.
– Каких обстоятельствах?
– Забудь об этом. Старая песенка, так, кажется, ты только что выразилась. Лучше скажи, какие у тебя планы, Линдси? Полагаю, ты возвращаешься обратно в Париж, чтобы там продолжить обучение?
– И не собираюсь.
– Что?! – Бен напрягся.
– Я устала от школы, Бен. Хочется применить на практике то, чему тебя учат. Я люблю фотографировать, и в этом я сильна. Правда, Бен. Я посредственна в рисовании, но стоит мне взять в руки фотоаппарат… Я посещала в школе все занятия по фотомастерству, и мне есть что сказать в этой области. Я оперилась – пора прыгать из гнезда.
– И куда же? – хмуро спросил Бен.
– Пока не знаю. Я еще не загадывала так далеко.
– Только не здесь, – выпалил он быстро. – Я хочу сказать, здесь полно фотографов. Что ты собираешься снимать: ландшафты, людей, бытовые сценки, а?
Линдси улыбнулась.
– Все. То есть, совершенно все. Потом, вероятно, я на чем-нибудь остановлюсь, но сейчас я люблю все.
– Понятно, – кивнул он. – Прекрасная возможность попутешествовать, взглянуть на мир, вволю пощелкать фотоаппаратом.
– Что ты, Бен. Так я ничего не заработаю на жизнь. Мне нужны не развлечения, а работа.
– Работа? Крошка моя, ты же Уайтейкер, а значит, очень богата. Что за чушь – начинать с нуля в каком-нибудь иллюстрированном журнале или рекламном агентстве? Обретай опыт на досуге, а потом уже можно будет пойти к ним с наработанным материалом, который сразит их наповал. Господи, Линдси! Воспользуйся деньгами Уайтейкеров, ты заслужила право на них, мы оба заслужили.
– Я в жизни не заработала ни цента, – сказала девушка, рассмеявшись.
– Нет, заработала, – все так же серьезно сказал Бен. – Ты столько лет изнывала в одиночестве вдали от нас. Пусть Джейк Уайтейкер вернет тебе этот долг. Деньги не возместят тебе слез, выплаканных в разлуке с родными, но хоть немного сравняют счет.
– При чем тут Джейк Уайтейкер? Меня услала из дому дорогая мамочка, Меридит Уайтейкер.
– Давай не будем снова заводить шарманку. Воспользуйся деньгами. Они здесь. Они твои.
– Бен, ну ты подумай сам. Пока мне не стукнет двадцать один год, я не получу доступа к моему пятимиллионному капиталу, как это было в свое время с тобой. У меня в самом деле не так много денег. Мои средства к существованию входили в плату за обучение, я получала раз в месяц карманные деньги на личные нужды. А сейчас в моем распоряжении громадная сумма – аж целых четыреста долларов! Так-то, милый братец! Мне придется умещать свои потребности в рамках наличного бюджета.
– К черту бюджет! Линдси, ты же Уайтейкер! Полагаешь, что твои фотографии станут еще художественнее, если ты при этом будешь голодать и еле сводить концы с концами?
– Бен, я понимаю, что ты хочешь сказать, но не ты ли сам стал работать сразу после колледжа?
Бен фыркнул.
– Да, я работал, и Джейк Уайтейкер первые два года платил мне жалкие гроши. Мне на это было наплевать, я хотел взять то, что хранилось у него в голове, а не в бумажнике. У меня был свой опекунский фонд, и я использовал его на полную катушку. Поверь мне, Линдси, мы все уладим, только не выкинь за это время какую-нибудь благородную глупость. Деньги, которые мы имеем, полностью наши. Бог свидетель, мы заплатили за них достаточно высокую цену. У меня сердце всякий раз разрывалось, когда я оставлял тебя в этой гнусной школе. Ты была такой мужественной, так старалась не заплакать в моем присутствии, и это еще больше убивало меня. Ну, а сейчас ты хозяйка своей жизни, и куда бы ты ни двинулась, везде будешь себя держать, как подобает Уайтейкеру. Поняла?
– Кажется, да. Никогда не думала, что ты все это воспримешь так близко к сердцу. Наверное, в том, что ты говоришь, есть какой-то резон.
Резон – но не для нее. Она-то собирается действовать по своему разумению, чтобы крепко встать на ноги – ей так интересней. О да, это было теперь ее единственным желанием – самой отвечать за свою жизнь.
– Так ты думаешь, в этом есть резон? – спросил Бен.
– Бен, ты в самом деле не понимаешь, для чего мне это нужно. Я ощущаю себя фарфоровой куклой, которой то забавляются, то вновь засовывают в комод – в зависимости от настроения. Конечно, чудесны воспоминания – о моих приездах домой, о Джейке, который всегда был там. Но жить только этим нельзя. Я хочу быть личностью, женщиной, а не ребенком, ожидающим, когда ему отпустят заранее определенную долю внимания и нежности. Мои занятия фотографией помогут мне сделать то, о чем я так давно и так исступленно мечтала.
– Как мне все это понятно, Линдси, нет, честное слово!
– Спасибо, Бен. Мне теперь нужно сказать матери, что не вернусь в школу, но я с похорон почти не вижу ее. Она заперлась в библиотеке и не выходит. Вообще, будет довольно бесчувственно с моей стороны причинять ей новую боль, когда еще не унялась старая – по умершему отцу.
Как же, скорбит она по нему, подумал Бен.
– Не волнуйся по этому поводу, Линдси. Ты вон как переживаешь, но при том тебе хватает здравого смысла понять, что жизнь не окончена.
– Да, не окончена, – повторила она за братом. – О, Бен, мне все еще так трудно поверить, что отца нет. В доме пустота, словно вся жизненная сила – суть того человека – ушла вместе с ним. В этом доме чувствуешь себя как в огромной, пустой, гулкой раковине. И холодно. Не знаю, как объяснить это понятнее, но… холодно.
Она медленно пересекла комнату и остановилась невидящим взглядом на секретере вишневого дерева, в котором хранилась обширная коллекция пасхальных яиц от Фаберже.
Бен, не отрывая глаз, следил за сестрой. А так ли он прав, поддерживая ее в стремлении осуществить мечту? Кто защитит ее, кто убережет? Ей, черт возьми, двадцать лет, и она так мало знает жизнь. Хватит ли у нее сил? И вообще, борец она или нет? Какие-то проблески борцовской натуры в ней видны, иначе, пройдя через все круги одиночества в этих иностранных школах, она не сумела бы вынести из них такое страстное стремление к самостоятельной жизни. Но так, сразу, без страховки выпрыгивать из гнезда – это было чересчур. Она намеревается бросить вызов миру, о котором ровным счетом ничего не знает. Но как дать ей понять, что она не готова к такому решительному повороту в судьбе, не причинив ей боли, не подорвав веры в свои силы? Ведь даже слов таких просто-напросто нет, которые могли бы смягчить ту правду, о которой он, в отличие от нее, знал. Надо сделать по-другому: нанять людей, которые будут наблюдать за ней и подстраховывать, но так, чтобы она ничего не заподозрила. Других вариантов не видно.
Линдси повернулась к брату, оторвав его от мыслей.
– Не очень-то я приятная компания для людей, правда, Бен? С тех пор, как прилетела на похороны, я либо плачу по отцу, либо запутываюсь в собственной нерешительности. А как ты, братец? По-прежнему свидания и романы с кучей женщин одновременно?