Джун Зингер - Съемочная площадка

Итак, Сьюэллен уехала к Говарду, навстречу своей свадьбе, спокойствию и стабильности, и я лишь могла ей пожелать всего самого-самого лучшего. А Сюзанна отбывала в Нью-Йорк навстречу своей славе и удаче, и ей я тоже желала всего самого-самого лучшего. А то касается меня, то я не променяла бы своего Тодда ни на что на свете — ни на спокойную и размеренную жизнь Сьюэллен, ни на стремление Сюзанны достичь необыкновенных вершин, будь то в Нью-Йорке или даже в Голливуде.

Церемонию бракосочетания Говарда и Сьюэллен в саду тети Эмили проводили и пастор, и раввин реформаторского крыла. Многие из гостей более старшего поколения никогда и не слышали о подобных вещах — о церемонии, где бы сочетались обе веры. А затем, словно этого было мало, чтобы удивить гостей, Говард и Сьюэллен произнесли клятву собственного сочинения. Разумеется, гости отнесли все эти странности за счет радикализма шестидесятых, что было довольно забавно, поскольку, если не считать увлечений Сьюэллен, они с Говардом были традиционны во всем, особенно в том, что действительно имело значение.

«Дети-цветы», — посмеивался кто-то из гостей. Это было совсем неплохо. Мне даже нравилось думать о Сьюэллен как о «дитя-цветке». Кто-то сказал «хиппи», и это действительно было смешно. Сьюэллен никогда в жизни не ходила босиком, кроме одного раза, когда сильно натерла ногу; да и Говард тоже. Они оба были очень аккуратными и чистоплотными, а волосы Говард носил лишь чуть длиннее обычного.

Что же касается волос Сьюэллен, я где-то раскопала свадебную фотографию Грейс Келли, и мы причесали мою сестру так же: с большим шиньоном, в который был вплетен жемчуг (никто не мог отрицать, что Грейс была и красива, и консервативна по своей природе), но почему-то Сьюэллен с прической Грейс была больше похожа на Дорис Дей — Дорис с шиньоном, в который был вплетен жемчуг — такая же твердая, спокойная и милая, как она, и в ней также чувствовались все старомодные добродетели.

Я была подружкой невесты, а Тодд шафером, и я вместе с Сьюэллен размышляла над словами брачной клятвы.

— Я знаю, что хочу сказать, — говорила мне Сьюэллен, — и знаю, что хочу услышать от Говарда, но, может быть, ты придумаешь, как это выразить, лучше меня.

— А что, если начать так: ты берешь Говарда за руку и просто говоришь: «Я люблю тебя, Говард»? А затем Говард берет тебя за руку и отвечает: «Я люблю тебя, Сьюэллен».

— Прекрасно, — сказала Сьюэллен. — Мне очень нравится.

Сьюэллен была совершенно спокойна, ничуть не нервничала, как впрочем и всегда, когда делала то, что надо. Во время всей церемонии она не спускала глаз с Говарда, а тот улыбаясь смотрел на нее. Я смахнула несколько слезинок, а Тодд плакал во время всей церемонии. Мой сентиментальный герой.

Затем Сьюэллен с Говардом отправились в свадебное путешествие в лагерь в Йеллоустонский парк (они уже давно мечтали туда съездить), а мы с Тоддом вернулись в Колумбус, чтобы работать все лето. И я думала о том, что осенью из нашей четверки останемся только мы с Клео. Мы были как пять негритят, затем Кэсси вернулась в Калифорнию, и нас осталось четверо. В этом году мы потеряли еще двух негритят, и теперь нас осталось двое.

В то лето я получила письмо от Кэсси, в котором она сообщала, что встречается с одним человеком по имени Дуглас Фенвик. Он адвокат.

«Мама очень довольна, — писала Кэсси. — Дуглас, кроме того, что очень хорош собой, обладает всеми качествами, которые нравятся маме. Он принадлежит к англиканской церкви, из прекрасной семьи и работает в одной из самых известных фирм Лос-Анджелеса. Он член Калифорнийского клуба и прекрасно играет в теннис (теннис — это одно из многих, что нас связывает). И он, и мама верят в одно и то же: в наследственность, положение, филантропию…»

Мне показалось, что Кэсси совершенно не была увлечена этим Дугласом Фенвиком и что она, как обычно, делает то, что нравится ее матери, а не ей самой.

Я вздохнула и продолжала читать.

«Одновременно я продолжаю ходить на занятия и буду заниматься все лето. История искусств и тому подобное, все это не так страшно, но ужасно скучно. Осенью я собираюсь начать заниматься в театральном училище, но постараюсь не говорить об этом маме. Я знаю, что это нехорошо, но так будет намного легче…»

В своем ответе я решила отбросить недомолвки и написать ей все, что думаю.

«Дорогая Кэсси!

Хотя, судя по тому, что ты писала о своем новом приятеле Дугласе, он само совершенство — и внешность, и работа, и перспективы и т. д. и т. п. — я все же надеюсь, что ты не прекратишь искать того, кто будет таким романтичным, таким интересным и будет так волновать тебя, что при одном взгляде на него у тебя замрет сердце!»

Я взглянула на написанное. Довольно банальные слова, если уж говорить честно. Но они шли от сердца. Именно это чувство я и испытывала, когда видела Тодда… Сердце у меня просто замирало. Я не могла пожелать Кэсси большего.

Тодд плакал, когда говорил мне, что необходимо сделать аборт.

— Нет! Я не могу! Ты же знаешь, как я отношусь к абортам, Тодд! — Мои чувства были основаны не на религиозных и не на политических принципах. Мне было все равно, что думают или делают другие, просто я знала, что не могу это сделать. Для меня это было все равно, что убить любовь ребенка. — Разве мы не можем оставить этого ребенка? — умоляла я его. — Почему мы не можем пожениться сейчас, а не следующим летом, когда окончим университет? Какая разница?

— Перестань, Баффи! — воскликнул он со страдальческим выражением на лице. — Я тоже хочу ребенка. Я люблю этого малыша, который в тебе, не меньше тебя. И действительно не имеет значения, поженимся ли мы сейчас или следующим летом, но будет иметь значение, заведем ли мы ребенка сейчас… а не тогда, когда будем готовы к этому. Это сломает все наши планы на будущее. Это сломает будущее для всех детей, которые у нас появятся. Мне придется бросить институт и найти работу… постоянную работу. Это будет конец нашего Плана.

— Но тебе вовсе не обязательно бросать университет. В банке у нас много денег. Почему бы нам не использовать часть из них, пожениться и родить этого ребенка, а потом…

— Во-первых, у нас там совсем не много денег. И если мы их потратим, потратим весь наш капитал, значит, мы утратим наш План. Мне придется работать на других вместо того, чтобы начать собственное дело, наше дело. Мы никогда не сможем пробиться. Прежде чем мы сможем опять откладывать деньги, чтобы иметь какой-то капитал, ты, возможно, опять забеременеешь. Мы попадем в этот круг. Поэтому-то так мало людей добиваются большого успеха в этой жизни: они просто попадают в этот круг: больше детей — меньше денег. Поверь мне, Баффи. Я действительно хочу этого ребенка, но время для этого неудачное. Я хочу, чтобы и ты, и дети, которых ты мне родишь, могли иметь все самое лучшее. Поэтому мы должны пожертвовать сегодняшним днем ради будущего. Правильно рассчитать время — это самое главное.

Он был не прав. Я знала это. Как расчет времени — нечто абстрактное и неосязаемое — мог быть самым главным? На этот раз я заметила изъяны в логике своего героя.

Он плакал, и я плакала. Наконец, когда мне казалось, я уже никогда не успокоюсь, он сказал:

— Хорошо, Баффи Энн. Мы с тобой поженимся и родим этого ребенка. Я не могу выносить, когда тебе плохо, не хочу, чтобы ты плакала. Я хочу, чтобы ты только смеялась.

Но я уже примирилась с тем, что ребенка не будет. Слезы мои были не просьбой, а оплакиванием. Ребенок — это было нечто невосстановимое, и я готова была им пожертвовать ради мечты Тодда. Я его так сильно любила, что на меньшее бы не согласилась.

Я позвонила Сьюэллен. Я хотела сделать аборт в Цинциннати, чтобы она была рядом, помогла мне, поддержала меня. Сьюэллен, у которой смешались и консервативные, и либеральные понятия, была сторонницей абортов (она определенно выступала против перенаселения планеты).

Понимая мое отчаяние, она постаралась утешить меня:

— Всему свое время и место, Баффи. Совершенно очевидно, что сейчас не время вашему с Тоддом ребенку появиться на свет. И кому от этого будет хорошо? Определенно не ребенку. Он будет чувствовать, что родился не вовремя, он не будет чувствовать себя в безопасности.