— У тебя там сидит человек с собакой! — провозгласила она. — И все угощают эту собаку чипсами из пакета!
— Не волнуйся, мам. Надеюсь, тебя не укусили.
Оливия наградила дочь взглядом, от которого та невольно улыбнулась: это был тот самый испуганный, хорошо отрепетированный взгляд, который тридцать лет назад приводил в трепет миллионы телезрителей.
— Мы ведь говорим о собаке, не правда ли, дорогая? — Оливия огляделась кругом. — Неужели ты работаешь здесь каждый день?
— Понимаю, это не совсем то, к чему ты привыкла. Но почему в таком случае ты не пошла к своему доктору Финну?
Финн был частным врачом, у которого его мать лечилась еще в те годы, когда сестры были детьми. Меган помнила приемные апартаменты этого врача на Харли-стрит. Ковры с длинным ворсом, глянцевые журналы, комфортные диваны и люстра, которая особенно сильно поразила воображение Меган. Эта приемная напоминала скорее вестибюль дорогого отеля. И лишь многие годы спустя Меган поняла, что самое роскошное в этой приемной было то, что доктор Финн мог потратить на одного пациента тридцать минут.
— Доктор Финн в прошлом году ушел на пенсию, — сказала Оливия. — А тот, кто пришел на его место, мне не нравится. Все время сводит разговор к тому, что я курю. Кроме того, мне хотелось повидать тебя.
Меган потерла глаза.
— Так в чем проблема?
— Господи, как ты ужасно выглядишь!
— Поппи не спит ночами напролет. Когда Джессика уехала, она стала еще больше капризничать. Кирк взял отпуск, чтобы с ней сидеть, но она явно скучает по Джесс.
— С ними столько хлопот, не правда ли?
— А ты как думаешь?
— Очаровательная манера разговаривать.
— Могла бы как-нибудь прийти и проведать ее.
— Я все собираюсь, но эта твоя квартира! Она вгоняет меня в депрессию.
— Да, и меня тоже. Но давай поговорим об этом потом. Мне уже надо бежать домой сменить Кирка. Что у тебя случилось?
А случилось то, что покалывания в руках у ее матери стали еще сильнее. Кроме того, один глаз стал плохо видеть, изображение перед ним расплывалось. И иногда на нее наваливалась такая усталость, что она едва могла зажечь сигарету.
Лицо Меган окаменело, словно маска, но в глубине души она была потрясена. Когда мать к ней пришла, она решила, что старушку мучает одиночество, но, судя по всему, дела были плохи.
— Тебе надо показаться специалисту. — Меган накорябала на бумажке имя и адрес. — Невропатологу. Он принимает на Уимпол-стрит. Совсем недалеко от того места, где раньше принимал доктор Финн.
— А что со мной? Чем я болею?
— Тебе надо показаться специалисту. Ты расскажешь ему о своих симптомах. Почти наверняка он рекомендует тебе пройти сканирование головного мозга. И, кроме того, тебе следует подготовиться к поясничной пункции.
— Что это за мерзость?!
— Не паникуй. У тебя возьмут из позвоночника немного жидкости, чтобы сделать анализы.
— Меган, чем я больна?
— Анализы покажут.
— Но что это за болезнь?
— Я не имею права говорить о своих догадках.
— Но ведь ты знаешь, что это! Скажи мне, Меган!
— Нет, не знаю.
— Я не уйду, пока ты не скажешь.
Меган глубоко вздохнула:
— Хорошо. Судя по тому, что ты говоришь, это похоже на раннюю стадию рассеянного склероза.
Оливия отшатнулась:
— Это значит, что я кончу свои дни в инвалидном кресле?
— Маловероятно. Большинство людей с таким диагнозом вообще не нуждаются в инвалидном кресле. Но результат непредсказуем. Нет двух человек с диагнозом рассеянный склероз, у которых были бы одинаковые симптомы. Но мы говорим так, словно твой диагноз нам известен, — а он нам еще неизвестен.
— Он лечится?
— Нет.
— Так он неизлечим! О господи, Меган!
Меган взяла свою мать за руку, чувствуя шершавость кожи.
— Он неизлечим, но это не значит, что нет укрепляющей терапии. Сейчас существуют некоторые очень эффективные препараты бета-интерферона. Их можно колоть себе самостоятельно.
— Втыкать шприцы себе в руку? Ты что, серьезно? Не могу же я, в самом деле…
— Кроме того, в медицине существует школа, которая считает, что лучшим средством от рассеянного склероза является конопля. Но ты вряд ли достанешь ее у врачей. Или на Харли-стрит.
Оливия повесила голову.
— Но ведь я могу ошибаться, мам. Прошу тебя, покажись специалисту!
Оливия снова подняла голову.
— Я очень сожалею, мам.
Оливия отняла у дочери руку, и Меган собралась было ее обнять, но тут из коридора послышались крики, звуки разбитого стекла и собачий лай. Меган выбежала в коридор.
Доктор Лауфорд лежал на полу, схватившись с Уорреном Марли. Тот, судя по всему, только что расколотил древний кофейный столик в кабинете медсестры. Везде валялись осколки стекла и куски поломанной мебели. Когда Уоррен увидел Меган, он от злости побагровел.
— Все из-за тебя! — завопил он. — Моя сестра потеряла дочь! Дейзи! Это ты ее лечила! Это все из-за тебя!
Вечером, вернувшись с работы домой, Меган заговорила с Кирком о его мечте уехать из Англии.
Возможно ли это? Куда они поедут? Существует ли на самом деле этот рай, где он может учить людей нырять, а она — заниматься тем, чему ее столько лет учили? И смогут ли они жить такой жизнью? Меган сомневалась, сможет ли мечта, воплотившись в реальность, выдержать испытание на прочность. Или это химера? А что насчет виз? Разрешений на работу? Нянь для ребенка? Все это означало лишь одно — Меган была готова уехать из Лондона.
Она созрела для того, чтобы начать новую жизнь.
Потому что теперь она поняла: Кирк прав.
Когда у человека появляется ребенок, в его жизни меняется все. Человек больше не может беспокоиться обо всем человечестве. Он должен стать эгоистичнее, думать только о своем ребенке и найти безопасное место для того, чтобы этот ребенок рос и развивался. Стоит человеку стать отцом или матерью, как все в его жизни начинает вертеться вокруг этого представителя нового поколения, его собственной плоти и крови.
Человека даже перестают особенно волновать его родители.
Никаких слез.
Это первое, что заметила Джессика.
Хотя не скажешь, что в этом плохо освещенном общежитии с кроватками, стоящими так тесно, что они почти касались друг друга боками, стояла тишина. Потому что каждую кроватку занимал либо ребенок, либо подросток, и все они словно беседовали сами с собой, пели себе песенки, играли сами с собой в какие-то нехитрые игры. Но слез не было.
— А почему они не плачут? — спросила Джессика.
— Наверное, потому что они счастливы, — ответил Симон.
Такого быть не может!
— А что это за место? — спросил Паоло. — Что-то вроде приюта? Это, наверное, приют для сирот?
Сперва Джессика боялась сюда входить. Боялась того, что может здесь увидеть. Грязь, жестокость и полное отсутствие заботы о детях. Как в случае со свиньями, которых загрузили в кузов грузовика и совершенно забыли о том, что они живые. Но здесь все оказалось совсем не так.
Пока они шли по общежитию, она успела заметить, что дети накормлены и содержатся в чистоте. Они смотрели на Джессику и Паоло с нескрываемым любопытством, но без всякого испуга или робости. С ними явно обращались хорошо и с добротой.
Но их было так много, что они, очевидно, понимали: плакать не имеет смысла. Их слезы не имели ничего общего со слезами других детей, таких, например, как Хлоя или Поппи. На эти слезы никто не обращал внимания.
Потому что их было слишком много.
— Четыре миллиона маленьких девочек, — сказал Симон. — В Китае таких брошенных девочек четыре миллиона.
— Это девочки? Вы хотите сказать, что все эти дети — девочки?
— Да, — ответил Симон. — И все из-за политики, выбранной правительством. Людям разрешили иметь только одного ребенка: мальчика или девочку. Большинство предпочитают иметь мальчика. Особенно в деревне. Малообразованные люди низкого происхождения.
Четыре миллиона маленьких девочек стали сиротами из-за политики под названием «одна семья — один ребенок».
Но в других местах — начиная от площади Тяньаньмэнь и заканчивая пекинским «Макдоналдсом» — Джессика и Паоло видели и обратную сторону этой политики: им везде встречались перекормленные, сверхизбалованные дети, испорченные до последней степени. Маленькие китайские императоры. И теперь, вспомнив об этих детях, Джессика поняла, что все они были мальчиками.