Итак, Рэйчел принялась умело промывать рану.
Тайри застонал, когда невидимые руки коснулись его левого бока. Легчайшее прикосновение вызывало у него нестерпимую боль, и он стиснул зубы, когда Рэйчел нащупала пулю. И все это время он крепко сжимал в руках свой «кольт», черпая в нем утешение, хотя и сам не понимал, почему это было так важно.
Рэйчел прикусила губу, брови ее сошлись к переносице… И вот она удалила пулю. Затем еще раз промыла рану и протерла кожу крепким раствором карболки.
С легким вздохом удовлетворения она перекатила полубесчувственное тело на бок, чтобы убрать пропитанные кровью простыни, и тут увидела шрамы на широкой спине. Она знала, что в тюрьме заключенных частенько наказывают плетьми за неповиновение, и похолодела, подумав, что человек, беспокойно мечущийся на постели, возможно, беглый заключенный.
Но несмотря на страх, она, как под гипнозом, продолжала рассматривать широкую покрытую шрамами спину, вдруг в каком-то странном помрачении испытав прилив глубокой жалости. Ни одно человеческое существо, независимо от его деяний, не должно подвергаться столь жестокому наказанию!
Нежно и осторожно Рэйчел обмыла бронзовую от загара спину, постелила чистую простыню и прикрыла раненого одеялом.
Затем она снова начала рассматривать его. Он был крупным мужчиной, высоким, поджарым с крепкими, как канаты, мускулами. Хотя он очень исхудал, нетрудно было догадаться, что когда-то он мог поразить могучим сложением. Нижнюю часть лица закрывала густая черная борода, поэтому трудно было определить его возраст и понять, красив ли незнакомец.
Когда он в беспамятстве что-то бормотал, речь его пересыпалась грубыми ругательствами, не предназначенными для ушей леди. Даже Рэйчел, привыкшей к мужской брани и наслушавшейся ее от работников ранчо, редко доводилось слышать такое.
Внезапно мужчина начал беспорядочно метаться по постели. Веки его затрепетали и поднялись, и он незрячими глазами уставился на Рэйчел.
– Ты, грязный сукин сын, – проворчал он, – будь у меня свободные руки, я бы вырвал у тебя плеть и дал тебе отведать твоего собственного лекарства.
Теперь он лежал тихо, оцепеневший, и будто прислушивался к какому-то отдаленному и ему одному слышному звуку или голосу, потом рассмеялся низким отрывистым смехом, но в смехе этом можно было отчетливо различить отчаяние.
– Давай, действуй, ты, ублюдок, делай свое черное дело!
Рэйчел, сжав губы, молча наблюдала, как его тело вдруг напряглось. Рот превратился в одну тонкую линию, на лбу выступила испарина – он, очевидно, вновь переживал те минуты, когда плеть прогуливалась по его телу.
Видеть это было слишком ужасно. Шагнув вперед, Рэйчел положила руку ему на плечо и слегка встряхнула.
– Все кончилось, – прошептала она, стараясь, чтобы слова ее звучали убедительно. – Забудьте об этом. Спите. Все прошло. Постарайтесь заснуть.
Слова утешения, произнесенные столь нежным голосом, словно пробудили Тайри – глаза его открылись. Он, не отрываясь, смотрел на склонившуюся над ним женщину, ожидая найти в ней черты той, кого любил больше жизни. Но маячившее над ним лицо было цвета бледной слоновой кости, а не медного, а волосы женщины оказались золотистыми, как мед, а не черными, как у индианок. Глаза же были вовсе не шоколадными, а невероятного синего, как небо, оттенка.
Разочарованный, он закрыл глаза и снова провалился в глубокую черную бесконечную пустоту.
Следующие несколько дней Рэйчел почти постоянно находилась у его постели. Она удерживала его, когда он начинал метаться, опасаясь, что ужасная рана снова откроется. Он и так уже потерял много крови, и новое кровотечение было слишком опасно.
Где-то в глубине ее сознания таилась мысль о том, что, возможно, он преступник, которого ищут, и это не давало ей покоя. Помогать беглому арестанту – противозаконно! И хотя Рэйчел пыталась убедить себя, что он убегал вовсе не от правосудия, а от бродяг или индейцев, она понимала, что это не так. Шрамы на спине, странная окраска кожи на запястьях и щиколотках, безошибочно указывали на то, что он носил кандалы, да и те слова, что он бормотал в забытьи, – все вместе не оставляло сомнений в том, что он бежал из тюрьмы.
И тогда, когда Рэйчел занималась обычными домашними делами, мысли ее по-прежнему были заняты незнакомцем. Кто он? Что натворил? Безопасно ли находиться с таким человеком под одной крышей? Когда она высказала свои опасения отцу, тот только пожал плечами.
– Не думаю, что в ближайшие дни он может представлять опасность, – лаконично заметил Джон Хэллоран. – Но если он тебя беспокоит, я скажу ребятам, чтобы отвезли его в город к доку Фрэнклину.
– Нет, – быстро возразила Рэйчел, – не думаю, что его уже можно перевозить, нет, пока не стоит.
Чужой. Она теперь не могла думать ни о чем другом. Продолжая за ним ухаживать, она невольно замечала, как широки его плечи и как его длинные черные волосы завиваются вокруг ее пальцев, когда она его причесывает. Его усы, казавшиеся такими жесткими, оказались шелковистыми на ощупь. Она старалась не смотреть на его наготу, когда отирала с его тела пот или меняла повязку, но взгляд ее постоянно притягивали его плоский живот и узкие бедра. Все его тело было коричневым и не только там, где его могли касаться солнечные лучи.
Щеки Рэйчел залил яростный румянец, когда она поймала себя на мысли, каково было бы почувствовать прикосновение этих сильных рук, а если бы он обнял ее…
Незваный гость был источником возможных неприятностей. Интуиция Рэйчел просто кричала об этом! Конечно, следовало молить Бога о его скорейшем выздоровлении, но где-то внутри Рэйчел таилось нежелание отпустить его. Как глупо: ведь она даже не знала этого человека! Несомненно, следовало настоять на том, чтобы отец сообщил о нем властям немедленно, но жалость не позволяла ей обречь человека на возвращение в тюрьму в столь бедственном состоянии. Это не поздно будет сделать, когда он достаточно оправится и почувствует себя здоровым.
Тайри очнулся, ощутил боль и увидел темноту вокруг. Жажда, усугубляемая сжигавшей его лихорадкой, мучила несказанно. Он беспокойно задвигался на своем матрасе и сбросил одеяла, давившие на него свинцовой тяжестью. Пальцы его инстинктивно сжали рукоять револьвера, который он все еще держал в руке. Но вдруг из тени материализовалась легкая фигурка. Нежная рука легонько прикоснулась ко лбу, с его лица и шеи осторожно отерли испарину прохладной тканью. И он почувствовал, как напряжение покидает его тело. Это была та, которая постоянно ухаживала за ним.
– Лежите спокойно, – прошептала Рэйчел. – Вы среди друзей.
Она бросила взгляд на револьвер, который он все еще сжимал в руке, но не сделала попытки отобрать его.
Тайри хотел бы задать ей множество вопросов, но когда он попытался заговорить, из горла вырвался только придушенный шепот.
Он ощутил сильный запах серы, потом вспыхнул огонек: женщина чиркнула спичкой, чтобы зажечь свечу на столике возле постели.
– Вам больно? – спросила незнакомка ласково. – Повязка слишком тугая?
– Нет. – Голос Тайри был слабым и ему самому показался чужим.
– Есть ли у вас кто-нибудь, кому я могла бы о вас сообщить? Например, жена?
– Нет. Воды… – Губы его шевелились, пытаясь произнести слова, но звука слышно не было.
Но женщина поняла и быстро наполнила стакан водой из кувшина, стоявшего на прикроватном столике. Она приподняла его голову и держала так, пока он пил. Утолив жажду, он снова заснул.
Следующие несколько дней представлялись ему калейдоскопом боли и лихорадки. Бок безбожно болел. Казалось, внутри горят все огни ада, и он беспокойно метался из стороны в сторону, не в силах ускользнуть от свирепой жгучей боли или кошмарных образов, наводнявших его сны. Сны о железных решетках и холодных серых стенах, о давно умерших людях, погибших от его руки. Иногда в этих кошмарных снах появлялось нежно улыбавшееся ему лицо Ред Лиф, и он сам слышал, как бормочет неразборчивые слова на гортанном языке апачей, слышал, как снова и снова выкрикивает ее имя, словно испуганный маленький ребенок, призывающий мать.
В моменты просветления Логан осознавал, что у его постели сидит женщина с прекрасными небесно-синими глазами. Ее лицо было спокойным, добрым и полным сострадания, отирала ли она губкой обильный пот с его лба или утоляла его жажду, поднося к губам кружку с водой. Она всегда оказывалась здесь, рядом, когда он в ней нуждался. Голос у нее был низкий, нежный и приятный для слуха, как звук летнего дождя, обрушивающегося на выжженные солнцем травы прерий. Даже блуждая по темным коридорам прошлого, он каким-то образом чувствовал ее присутствие и то, что она желает ему блага. И по какой-то извращенности натуры испытывал раздражение: его бесили эти постоянные внимание и забота, приводили в ярость его собственная слабость и зависимость от другого человеческого существа.