Габби не нужно было знать, что он сделал это без ведома сына. И что когда Цирцен узнал об этом, то возненавидел его. Если быть честным до конца, Цирцен не разговаривал с ним следующие шесть веков или около того, не признавая его своим отцом. Своей злобой и ненавистью его сын мог бы сравниться с Туата-Де.
– Ты можешь сделать человека бессмертным? – упавшим голосом спросила Габби. – То есть так, чтобы он жил вечно.
– Да. Его жену я тоже сделал бессмертной.
Как же давно это было? За последние годы Адам так много путешествовал во времени, что для него прошло много веков, а для Габби – три смертных года, где-то так? Неясная мысль затуманила его голову. У эликсира было одно очень неприятное свойство; он ничего не сказал о нем ни Цирцену, ни Лизе. Дети полу-Существ рождались с душой (вероятно, доли человеческого в них хватало, чтобы заслужить такой божественный дар), и Цирцен, имея более крепкое телосложение, еще имел в запасе несколько столетий. Эффект отражался на полу-Существе примерно через тысячу лет. В то же время несчастные люди, как, например, Лиза, могли протянуть лишь несколько лет. Лизе оставалось немного времени. Золотистый свет, излучаемый ею, уже угасал, и она становилась бездушной, каким был и любой Туата-Де.
– А матери Цирцена ты тоже даровал бессмертие?
Адаму вдруг захотелось прервать этот разговор. Встав из-за стола, он стал собирать остатки ужина. Эту пищу они съедят утром перед тем, как сесть на самолет. Он хотел вылететь пораньше.
– Нет.
– Так значит, она умерла?
– Да.
– А почему ты не предложил ей...
– Предлагал, – отрезал он, не дав ей закончить.
– И что?
– И Морганна отказалась.
– О... – Глаза Габби сузились, потом расширились, как будто ее осенило. – А когда Морганна умерла?
– Какого черта ты у меня все это спрашиваешь? – сердито проворчал он.
Она посмотрела на него с опаской, но все же повторила:
– Когда?
Адам отправил в сумку последний контейнер с макаронами. Пакет порвался. Он раздраженно обернул его бумагой и прижал снизу рукой.
– В 847 году.
Габби долго задумчиво молчала и наконец спросила:
– Так почему же она не...
Он посмотрел на нее яростным взглядом, а затем прищурился и оскалил зубы.
– Все, хватит! Моя жизнь – это тебе не открытая «Книга о Чаре», которую ты можешь пролистать, когда захочешь, и сделать любые идиотские выводы, Видящая Сидхов. Туата-Де не рассказывают о том, что касается Туата-Де, – он смерил ее холодным взглядом, – с простыми смертными.
– Ну что ж, мистер Сам Ты Простой Смертный, – накинулась на него Габби, – наверное, пора тебе к этому привыкать, поскольку, нравится тебе это или нет, тебе нужна помощь по крайней мере одного из «простых смертных», чтобы снова стать напыщенным дурацким Существом.
Адам попытался остаться невозмутимым, но, вопреки всем усилиям, его губы изогнулись в улыбке, и он затрясся от беззвучного смеха. «Напыщенное дурацкое Существо». Какое презрение. Интересно, кого-нибудь из его расы когда-нибудь так называли? Эту женщину ничем не напугаешь. Ничем.
– Тонко подмечено, ka-lyrra, – сухо промолвил он. Собрав сумки и повернувшись лицом к кухне, прежде чем уйти, он бросил ей через плечо:
– Кстати, для информации, я рассказал тебе столько, сколько не рассказывал никому из смертных уже очень-очень давно.
– Как давно? – Когда у нее вырвался этот вопрос, она готова была себя ударить. Но ей нужно было знать. Знать, кто была последняя женщина... последний смертный, который действительно был знаком с Адамом Блэком.
Он остановился и повернулся к ней. Когда его пламенный взгляд встретился с ее взглядом, Габби вдруг почувствовала, как стынет в жилах кровь. Иногда его взгляд был совсем как человеческий, но порой на его лице отражалось пугающее несоответствие, словно что-то ужасно древнее и совершенно нечеловеческое смотрело на нее из-за карнавальной маски с изображением молодого человеческого лица. И на какой-то короткий, неуловимый миг Габби показалось, что, приподними она эту маску, увидит под ней кого-то похожего на... на Охотника.
Адам вздохнул. Устало вздохнул. Так устать мог только бессмертный. Потом он отвернулся и вышел. Она слышала, как открылась и закрылась дверца холодильника и воцарилась тишина. Затем по номеру разнесся его мягкий, Глубокий ГОЛОС:
– С 847 года, Габриель.
Раздвигая диван-кровать, Габби все еще размышляла над тем, что рассказал ей Адам. Она не могла перепутать даты. Морганна умерла в середине девятого века, отказавшись от его предложения стать бессмертной, и как раз в это время не только женщины О'Каллаген, но и уйма других смертных видели, как Адам Блэк неистово метался по горам Шотландии. Из-за Морганны?
Пришел ли Адам Блэк в ярость, когда потерял ее? И если да, почему он допустил ее смерть? Он был всемогущ; он мог заставить ее остаться в живых и принять «эликсир бессмертия» (сама по себе возможность его создания представлялась невероятной!).
И кто была эта Морганна? Какой она была? Почему она отказалась? Сколько времени Адам провел с ней? Может, она прожила с ним всю жизнь? И просыпалась каждое утро в одной постели с принцем из Чара? А он баловал ее всей этой невиданной роскошью, и она ежедневно засыпала, удовлетворенная, в его объятиях?
Что было в ней такого особенного, что он захотел сделать ее бессмертной?
– Я готова ее возненавидеть, – пробормотала Габби еле слышно.
У Адама Блэка были близкие отношения со смертной женщиной, она родила от него ребенка, и он хотел подарить ей бессмертие. И Габби чувствовала... «О Господи, – сердито думала она, – Ревность». Зависть, что она себе в этом отказывала, а Морганна нет. Морганна приняла то, что ей предлагалось, погрузилась в это, получила все сполна. Она прикасалась к Адаму, целовала его и шла с ним в постель. Играла его шелковистыми черными волосами, чувствовала, как эти волосы ласкают ее обнаженное тело. Она знала вкус его прекрасной золотисто-бархатной кожи, сгорала в пламени волшебного секса с ним. И даже родила ему ребенка.
А когда она умерла, Адам удалился в горы. В печали? Или это просто был каприз ребенка, у которого забрали любимую игрушку? «Какая разница? Для него я готова всю жизнь быть любимой игрушкой, – мечтательно отозвался юный голосок. – Пошли они к черту, все твои мальчики. Зачем искать что-то посредственное, если ты всю жизнь можешь прожить как в сказке?»
– Заткнись, – пробормотала Габби. – Мне и так нелегко, а еще ты лезешь со своими замечаниями. Избавь меня от этой подростковой ерунды.
Она нахмурилась и принялась взбивать подушки, затем положила их, достала одеяло и разложила его на кровати. Все было готово, и как раз в этот момент Адам подошел к ней сзади, обнял руками за талию и потянул назад, так что ее плечи уперлись в его грудную клетку. Жар его огромного тела обжигал ее сквозь одежду, и она ощущала экзотический пряный аромат при каждом вдохе.
– Неужели тебе никогда не было интересно? – вкрадчиво проговорил Адам ей на ухо, наклонив голову.
– Что интересно? – спросила Габби, замерев на месте.
Между его животом и ее ягодицами оставалось крошечное пространство, такое соблазнительное и заманчивое. Она не позволит своему телу занять его. Не позволит себе прислониться к Адаму, ища своей ложбинкой его неизменно твердый бугор. Габби вдруг с содроганием осознала: ей нравилось то, что рядом с ней он всегда был возбужден. Она привыкла к его непрерывным ухаживаниям. Осознание того, что она так возбуждает син сириш ду, опьяняло ее. И то, что он пылал страстью, распаляло желание в ней самой. Быть объектом вожделения такого неимоверно красивого мужчины-Существа – это действовало на нее сильнее, чем самое лучшее стимулирующее средство.
Господи, он был опасен. Но она знала это с самого начала. Он явился перед ней словно облепленный наклейками с предупреждениями О'Каллагенов: «Избегать контакта любой ценой!». Куда уж понятней!
– Ты столько лет наблюдала за нами, столько лет тебе это запрещали, и, когда ты делала вид, что не замечаешь нас, неужели тебе не было интересно прикоснуться к одному из Туата-Де? – Адам медленно убрал руки с ее талии, и Габби почувствовала, что он дает ей возможность отойти, но знает, что она не сможет этого сделать; и, Господи помоги, она понимала, что должна уйти, но ей не хватало сил. Ее сердце стучало в груди, как кузнечный молот. Настал долгий, напряженный миг, когда никто из них не шевелился и не произносил ни слова.