Светлана Белозерская - Сердце метели

Стоя под душем после репетиции, Наташа пыталась унять дрожь. Надо сказать, что это плохо ей удавалось. Раздражение постепенно уходило, уступая место глухой тоске. Щеки продолжали пылать, а мысли снова и снова крутились по замкнутому кругу.

К репетициям новой пьесы приступили полтора месяца назад. У режиссера Ивана, как и у всякого другого, был «свой» метод — начиная работать, он плохо представлял себе конечный результат, отчего застольный период репетиций мог тянуться месяцами. После чего актеры выходили на сцену, и, бывало, концепция постановки на пути к премьере кардинально менялась несколько раз. Эту раздражающую манеру он усвоил несколько лет назад, что наводило, увы, на мысли о творческом кризисе, если не крахе.

Пьеса, над которой работали сейчас, была романтически-возвышенной, с оттенком мистицизма, требовала сложных декораций и непонятно чем заинтересовала Ивана, склонного ко всяческой чернухе, мрачным и жестоким эффектам и скандальному юмору.

Сидя за репетиционным столом, Иван с горящими глазами говорил о необходимости иметь в репертуаре спектакль красивый, сверкающий и светлый, оставляющий у зрителей праздничное впечатление. Можно подумать, что все остальные спектакли их репертуара поставили недруги, с которыми Иван вот-вот наконец сквитается.

Выйдя в коридор после читки, Наташа села покурить рядом с Платоном Петровичем — семидесятилетним, с благородной осанкой и в великолепной физической форме «народным» артистом.

Доставая сигарету, Наташа пробормотала себе под нос:

— Свежо предание…

— Да уж, моя милая, — не замедлил со вздохом откликнуться тот. — Свинья грязи найдет.

— А как бы хотелось!

— Представляю. Даже мне хочется, а у меня уж это все было. А вам, молоденьким… Но не потянет он, боюсь, не потянет… Не его профиль. Не умеет он это делать. Другим не сказал бы, а тебе говорю — не обольщайся. Ты умная девочка.

Насчет девочки тридцатилетняя Наташа не стала возражать старику — хорошо хоть для кого-то девочка. Плохо было то, что она знала — в остальном он прав.

Начав работать в хорошем темпе в весьма необычной для себя манере, Иван вдруг на неделю прервался, заявив, что ему надо подумать. И подумал. Весь ход сегодняшней репетиции показал — ничего не изменилось. Этот спектакль повторит все предыдущие за последние пару лет.

Замечания режиссера становились все раздраженнее. Вскоре над партером, где он сидел, уже качалось густое облако табачного дыма, заползая на сцену и раздражая и без того уже раздосадованных актеров. Их внутреннее сопротивление становилось все более очевидным. Наконец Иван злобно воскликнул: «Перерыв!» — и вышел из зала.

Никита и Наташа, игравшие главных героев, покинув сцену, закурили. Щадя нервы друг друга, молчали. Никита, присев, отвернулся к стене. Он шумно выдохнул, меняя позу, и Наташа ощутила резкий запах перегара. «Только этого не хватало», — с тоской подумала она.

Репетиция возобновилась. Напряжение нарастало с каждой минутой. Злобная опустошенность Никиты передалась Наташе, и она ничего не смогла с этим поделать, вновь и вновь спотыкаясь на одной и той же фразе.

— Врежь ей как следует, если актриса не может заплакать! Что вы, как с мороза? Ударь, чтобы запомнила! — зарычал Иван.

И Никита, неожиданно для себя, выведенный из равновесия безумным ходом репетиции, поведением Ивана, злясь с похмелья на весь мир, ударил ее, не соизмеряя силу. От пощечины она потеряла равновесие, ослепнув от неожиданной боли, ударилась спиной о дверь в выгородке декорации и, держась за лицо руками, в бешенстве закричала: «Пошли вы оба к черту!» — и выбежала со сцены.

Испуганный помреж помчался за ней, но она захлопнула перед ним дверь гримерной и наконец, зарыдала. Немного успокоившись, посмотрела на себя в зеркало, взяла полотенце и отправилась в душ.

Через некоторое время в дверь гримерной постучал расстроенный Иван. Она молча впустила его.

— Прости меня, это я виноват. На сегодня мы в любом случае закончили, по существу вопроса поговорим завтра, хорошо? Ты прекрасная актриса и сама это знаешь… Ты слышишь меня?

— Да, — ответила она. — До завтра.

Иван, ссутулившись, вышел. Наташа надела сапоги, дубленку, взяла сумку, открыла дверь. За порогом стоял, тоже одетый, Никита, на глазах его были слезы. Он обнял ее, крепко сжав руки, так, что она не смогла вырваться. Через некоторое время Наташа спокойно сказала, чувствуя губами кожу его пальто:

— Ты пьян.

— Да. Отвези меня домой. Я скотина и прощения мне нет, но мне так плохо…

Она молча пошла вперед, он вслед за ней.

Наташа открыла ему дверцу машины, он сел, закурил. Когда остановились у дома Никиты, он положил руку на ее пальцы, лежавшие на руле.

— Позвоню вечером, ладно?

— Ладно.

Он пошел домой, остановившись у киоска, купил бутылку пива. Обернулся и помахал ей рукой. А она сидела, глядя на сыпавшийся за стеклом мелкий снег, и вспоминала о том, как это все начиналось.

Небольшой театр, в котором служила Наташа, существовал в Москве с последней застойной оттепели и создавался как студия известного и заслуженного мастера, взявшего к себе весь свой последний курс. Жестокая борьба с чиновниками подкосила здоровье еще нестарого маэстро. Он успел на заре перестройки добиться для своего детища статуса государственного театра, выбить субсидии и прекрасное помещение и… скончался на пороге шестидесятилетия, не дождавшись юбилея. Для учеников его смерть была настоящим горем и первым серьезным испытанием.

Наташа пришла в театр в последний год жизни маэстро. Она заканчивала Щукинское училище у N. Маэстро зашел к старому товарищу на курс с целью найти для труппы молодую, перспективную героиню. Наташе было девятнадцать лет, и ее расцветающая красота вызывала у мужчин ощущение нереальности. Высокая, хрупкая, она в то же время, как пишут в романах, «поражала совершенной округлостью форм». Русая коса ниже талии, огромные синие глаза и точеный профиль завершали картину.

— Темперамент-то есть у твоей Снежной королевы? — спросил маэстро приятеля.

— Бешеный, — ответил тот, — а ведь с такой внешностью могла бы и «так постоять» на сцене. Все равно все смотрят только на нее. А она еще и играет. Москвичка. Замужем.

— А муж у тебя?

— У меня. Но думаю, это ненадолго… Говнюк он, красавчик. Сынок NN… В Питер сватается, к Товстоногову.

— А она с ним не уедет?

— Он ее не возьмет. Там, по-моему, свои династические планы, а она так, ничья девочка. Своя собственная. Одинокая мама-библиотекарь в Медведково. Жилищных проблем нет. Хочешь — бери, жалеть не будешь. Кто тебе нужен-то?

— Офелия.

— Завидую. Бери.

Труппа встретила Наташу на удивление тепло. Без ревности со стороны актрис, конечно, не обошлось, но еще жив был старый студийный дух и ощущение братства, поэтому негативные моменты свелись к минимуму. Работа для актеров превыше всего, хотелось играть Шекспира, а без Офелии нет «Гамлета». Для Наташи же это приглашение стало спасательным кругом. К сожалению, прогноз N. оказался до безобразия точным. Муж Наташи, с детства избалованный всеобщими восторгами, сын известной актрисы, принимал обожание своей жены как должное. Она была самой красивой девочкой на курсе, и он счел ее своей законной добычей еще во время вступительных экзаменов. Степа был зачислен, хоть и против воли некоторых членов приемной комиссии. «Может, он и действительно не бездарный парень, но уж очень наглый. Прямо по заднице хочется отшлепать», — сказал в курилке один из них, но ссориться и наживать врага в лице его матери не хотел никто.

Наташа занималась в театральной студии с третьего класса, ходила в музыкальную школу и хореографический кружок при Дворце пионеров. Ее одинокая мама изо всех сил старалась компенсировать дочери отсутствие отца. Заведя ребенка в сорок с лишним лет, для чего специально отправилась на курорт по профсоюзной путевке, она не могла надышаться на свое сокровище, но будучи женщиной строгой и педантичной, умудрилась реализовать свою любовь самым разумным образом. Наташа была постоянно занята, не избалована, жили они на мамину зарплату, мама работала на полторы ставки, и убираться и готовить было просто больше некому. Увидев в возрасте пяти лет «Синюю птицу», Наташа навсегда заболела театром. Мама это желание в ней не гасила, хотя и старалась не возбуждать излишних надежд. Красота девочки заставляла сердце скромной библиотекарши болезненно сжиматься от страха и волнения. Отец Наташи, оказавший матери на курорте бесценную, но единовременную услугу, был тоже вызывающе красив. Место проживания и работы он от своей случайной подруги заботливо утаил, о чем она, впрочем, никогда не жалела. Она привыкла рассчитывать только на себя. Ей нужен был ребенок, он у нее появился, больше она ни на что не надеялась.