Николь Фосселер - Сердце огненного острова

Слезы закапали на тигровые лилии, и Якобина покачала головой.

Держа за руку Иду, наряженную в новое платьице с вышитыми розами, Якобина с любопытством оглядывала вестибюль. Массивный гардероб, в который только что были повешены жакет и шляпка Якобины и пальтишко и капор Иды, толстый ковер с причудливым узором, морские пейзажи в тяжелых рамах на стенах – все говорило о традиционном, но весьма хорошем вкусе и, прежде всего, о немалых деньгах.

– Тут тебе будет хорошо, – шепнула Якобина девчушке, больше для того, чтобы убедить в этом себя и, может, хоть чуточку смягчить боль расставания.

В коридоре справа появилась в сером платье с белым передником и в белом чепце служанка, впустившая их в дом, и, сделав книксен, сообщила:

– Господин Ахтеркамп просит вас пройти к нему.

Якобина кивнула и последовала за ней.

Салон, в который их привели, подтвердил первое впечатление о доме Ахтеркампа, сложившееся у Якобины в вестибюле. Большие напольные часы, стол со стульями, секретер и комоды, тяжелые портьеры и ковры коньячного, зеленого и бордового цвета. Вот только ей трудно было представить, что в этом доме росла такая капризная особа, как Маргарета де Йонг.

Ее сердце на мгновение сжалось при виде старика, который при их появлении поднялся со своего стула. Ему было далеко за семьдесят, судя по седобородому лицу, изрезанному глубокими морщинами. Главное, он показался ей немощным, потому что с усилием опирался на палку. Как же он будет растить Иду? Ведь у нее еще впереди годы, когда ей нужно будет много двигаться. Но Якобина успокоила себя – Ахтеркамп наверняка наймет для девочки гувернантку. У нее тут же зашевелилась надежда, что, может, он предложит эту должность ей.

– Добрый день, госпожа ван дер Беек, – обратился он к ней, и Якобина подошла ближе.

– Добрый день, господин Ахтеркамп. – Она наклонилась к девочке. – Смотри, Ида, это твой дедушка. – Ида кивнула и поглядела куда-то в сторону.

– Прошу. – Ахтеркамп указал на стул и сам снова тяжело опустился на место.

Якобина присела и взяла Иду на колени, а когда снова подняла глаза, старик прижал у губам дрожащие пальцы, а по его лицу текли ручьи слез.

– Она выглядит точно так же, как моя Грета в этом возрасте. – Он вытер свои дряблые щеки и попробовал улыбнуться, но не смог. – Ее волосы потемнели позже. Совсем как у моей покойной жены.

– Может… может, вы возьмете ее на колени? – предложила ему Якобина. Он кивнул, и она встала и посадила девочку на колени к деду. Его глаза, пронизанные красными прожилками, оживились, он бережно обнял внучку за плечи. Это тронуло Якобину.

– Угостить вас чем-нибудь? Чаю выпьете? – спросил он, не глядя на нее.

– Спасибо, нет, – отказалась она и снова села на стул. Ей было плохо; хотелось вскочить и выбежать из дома, чтобы не затягивать боль от расставания. Броситься в объятия Эдварда; он обещал ей, что будет ждать возле дома, сколько бы она там ни пробыла.

Ида беспокойно ерзала на коленях деда, ей явно было не по себе, и это не укрылось от Ахтеркампа.

– Вы можете ее взять?

– Конечно. – Якобина встала, забрала Иду и снова села вместе с ней на стул. Ида прижалась к ней. Дед девочки долго смотрел на Иду, потом перевел взгляд на Якобину.

– Какая трагедия, – прошептал он, наконец. – Сначала мальчик, потом моя единственная дочь. – Он достал платок и громко высморкался. – Представьте себе, я в первый раз вижу свою внучку. – Его глаза впились в Якобину. – Дочь редко писала мне. Она не могла мне простить, что я был против ее брака с этим мужланом. С этим негодником. А я постоянно ругал себя, что все-таки дал согласие, и она вышла за него замуж. Ведь из некоторых ее писем было видно, что она очень несчастна. – Уголок его рта пополз кверху. – В одном из последних писем она упомянула вас. Нони Бина, правильно? – Якобина кивнула, и он продолжил: – Она очень хорошо написала о вас.

Щеки Якобины вспыхнули; от стыда она спрятала лицо в волосы Иды. То письмо было, несомненно, написано до того дня, когда она позволила майору поцеловать себя.

Адриан Ахтеркамп немного помолчал и спросил:

– Как долго вы планируете оставаться в Амстердаме?

– Еще не знаю, – уклончиво ответила Якобина. – Я хочу навестить свою семью.

Ахтеркамп понимающе кивнул.

– Вы ведь очень привязаны к Иде, не так ли?

У Якобины на глаза навернулись слезы.

– Да, – прошептала она сдавленным голосом.

– Это заметно. – Кряхтя, Ахтеркамп стал подниматься со стула, опираясь на палку.

– Вам помочь? – участливо спросила Якобина.

– Нет-нет, – отказался он и заковылял к комоду, стоявшему под окном. – Я справляюсь. – Он достал из ящика кожаную папку и, вернувшись, положил ее на стол. Потом снова сел, обхватил обеими руками набалдашник палки и посмотрел на Иду.

– Возможно, вы подумаете, какой я нехороший, – прошептал он через некоторое время. – Потому что заставил вас приехать сюда через полмира. – Якобина озадаченно наморщила лоб, а он продолжал с извиняющейся улыбкой: – Видите ли, я опасался, что вы не захотите приехать, если я напишу вам, что не могу взять ребенка. А мне так хотелось взглянуть на свою внучку. Хотя бы разок, прежде чем я умру.

У Якобины от испуга перехватило горло, а сердце забилось неровно.

– Но ведь у Иды больше никого нет!

– Я знаю, – вздохнул Ахтеркамп. – Как у Ахтеркампов, так и у де Йонгов вместо генеалогического древа остались одни лишь пни, из которых больше ничего не растет. Вот только Ида. – Трясущимися пальцами он раскрыл папку и повернул ее, чтобы Якобина увидела документ, выглядевший весьма официально. – Я уже все обсудил с нотариусом, он заверит соглашение. Но, прежде чем его подписать, я хотел посмотреть на вас. Согласно этому документу, – его указательный палец постучал по краю папки, – я возлагаю на вас обязанности опекуна Иды Луизы де Йонг. И управление наследством, которое она получит после моего ухода. – Он вынул из внутреннего кармана авторучку и протянул Якобине. – Вы и ваш супруг должны это подписать, так требует закон.

Якобина в замешательстве взглянула на него и еще крепче прижала к себе Иду. В ее душе боролись растерянность, счастье и отчаяние. Вероятно, Ахтеркамп заметил это по ее лицу, потому что неуверенно добавил:

– Вы ведь замужем? Или я что-то напутал?

Якобина стремительно шла по улице, несмотря на тяжесть Иды, которую она несла на руках. Дома слились для нее в сплошную серую массу. После Явы и Суматры ей все казалось здесь серым: дома и небо, висящее над самыми крышами, лошади и экипажи, одежда людей и их лица. Серым, унылым и давящим.

– Джеки! – кричал за ее спиной Эдвард. – Постой же! Джеки!

Но Якобина не могла остановиться. Едва она вышла из дома и в двух словах сообщила Эдварду об условии, при котором Ида могла с ней остаться, как у нее тотчас возникла неодолимая потребность бежать куда глаза глядят и как можно быстрее, словно ей опять грозила опасность.

Лишь когда у нее сбилось дыхание, а Ида показалась невыносимо тяжелой, она замедлила шаг и обернулась. Эдвард подошел к ней и с улыбкой вытер слезинки на ее щеках.

– Так упорно я еще не бегал ни за одной женщиной. – Якобине было не до смеха, но и Эдвард стал серьезным. – Раз уж это надо, я женюсь на тебе только ради Иды. Но я был бы счастлив, если бы ты вышла за меня замуж ради того, чтобы быть со мной рядом.

Вся дрожа, Якобина крепко прижала к себе девочку, потому что боялась ее уронить. Этот ребенок, которого она не вынашивала в своем животе, не рожала, но зато спасла из безжалостного потока, защитила своим телом от огненного вихря и вынесла на своей спине из ада, этот маленький человечек был ей дороже всего на свете.

Она посмотрела на Эдварда, прекрасного, будто дальневосточная скульптура, с экзотическим лицом, словно отлитым из бронзы, и темно-карими глазами. Когда он шел по улице в элегантном пальто, без шляпы, на него оборачивались прохожие.

Рот Якобины открылся, но из него не раздалось ни звука. Она хотела сказать, как сильно привязалась к нему за это короткое, но незабываемое время плавания на борту «Принцессы Марии», с какой радостью она бы отважилась начать новую жизнь рядом с ним, и не только ради Иды, но она просто не могла. Она боролась с волнами цунами, чуть не сгорела, она заглядывала в адскую пропасть, но все еще ужасно боялась таких мелочей человеческого бытия. И боялась самой себя, того, что скрывалось в глубинах ее души. На Яве и Суматре она обнаружила, что кровь, текущая в ее жилах, вовсе не такая трезвая и уравновешенная, как с гордостью утверждали ее родные. В ней дремала страсть, которую просто трудно разжечь. Но когда она вспыхивала, огонь был такой же неукротимый, как тот, что горит в недрах земли и часто прорывается сквозь земную кору. Словом, она многое хотела сказать Эдварду Люну, но не смогла.