Тем не менее, и вся его решимость и целеустремленность помогали слабо. Хотя он действительно старался. Непонятно, откуда Михаил черпал силы после работы и курирования двух компаний, но он не опускал руки и пытался растормошить Марину. А она не то чтобы сопротивлялась, просто…
Он возвращался домой поздно, чаще всего около десяти вечера. Уставший, голодный, измотанный переговорами с партнерами и новыми договоренностями с губернатором, который оказался шкурно заинтересован в выяснении подробностей этой аварии. И первое, что он делал – шел в комнату, выделенную Марине. Она не спала, это он точно знал. Чего Миша не знал, так это – спала ли она вообще? Или только отключалась под влиянием безумного количества таблеток, которые он все так же заставлял ее принимать по рекомендации врача, а Марина слушалась?
Каждый вечер он находил ее почти в одном и том же месте: Марина сидела у торца кровати, бессмысленно рассматривая стену перед собой. Она так сидела целыми днями в промежутках между их поездками на кладбище с утра и его возвращением вечером.
Михаил был слабо знаком с понятием «депрессия», но вот это состояние Марины вполне укладывалось в то, как он это себе представлял. Но как это перебороть – он не знал, а все врачи, как и его мать, твердили, что просто необходимо время. Михаил не был с этим согласен.
При его появлении Марина оживала. Во всяком случае, становилась более похожа на себя. И даже без споров давала руку, когда он протягивал свою, чтобы отвести ее на кухню. Всем остальным Марина просто сообщала, что не голодна. Ему она это тоже говорила. И он даже верил: при такой степени подавленности, возможно, голод и не ощущался. Но Миша точно знал, что она не может не нуждаться в еде, учитывая то, как именно Марина питается все эти дни, и то, что без него она просто не ела. А с ним соглашалась ужинать, пусть и только часть того, что он брал себе на тарелку. Да и то, как подозревал Михаил, лишь потому, что он этого практически требовал, пользуясь страхом Марины. Ему было противно так поступать, но иного выхода Михаил не видел, тем более что делал все для блага самой же Марины.
Во время ужина они разговаривали. Хотя говорил в основном Миша. Он рассказывал о том, что происходило у него в офисе, пусть и сам это больше знал из пересказов Константина, делился своими успехами и проколами в попытке управления фирмой отца Марины, сообщал о состоянии самого крестного. Но если первые две темы еще вызывали какое-то оживление со стороны Марины, заставляли ее что-то спрашивать, кивать, хмыкать, то последняя, казалось, проходила полностью мимо. Марина будто бы отключалась, попросту не желая говорить об отце. Ясное дело, Михаила это не останавливало. Собственно, он даже в принудительном порядке регулярно отвозил ее в больницу, проведать отца.
Не то чтобы это помогло, хоть Марина и не оспорила его решения.
Она считала отца виновным в смерти матери и, казалось, похоронила свои к нему чувства вместе с тетей Милой. Она его просто игнорировала.
Михаил не мог придумать доводов, чтобы ее переубедить. Отчасти и потому, что и сам не мог бы с уверенностью заявить, что крестный невиновен. Никто сейчас не мог утверждать, насколько весомую роль в аварии сыграло то, что отец Марины был выпивший. И хоть сам Михаил знал немного больше о ситуации после разговора с крестным, все равно не имел достаточно аргументов, чтобы спорить с Мариной. Да и сил, по правде говоря. На все его не хватало, а это виделось ему пока не самым критичным: в конце концов, крестный шел на поправку, так что у них точно будет время, чтобы все обсудить.
После ужина он читал новости, а Марина зачастую просто отключалась на диване рядом, и он отводил ее в комнату ближе к полуночи. А потом и сам шел спать.
Честно сказать, такой ритм убивал. И Миша очень надеялся, что скоро сможет вернуть их жизнь в норму. Ведь он обладал всеми возможностями и средствами для этого. Но время шло, а изменения произошли только в самочувствии крестного, который поправлялся и стал все больше заниматься делами собственной фирмы (пусть все еще и находился в больнице), благодаря чему у Михаила появилось время для своей компании и чуть больше времени для сна.
А вот в состоянии Марины не наблюдалось никаких изменений. И теперь уже даже его мать и врачи не отвергали подозрений Михаила о депрессии. А последние даже рекомендовали Михаилу следить за Мариной еще внимательней. «Возраст, - говорили они, - такой, что все что угодно может выдумать», и многозначительно молчали после этих слов. А у него от этих намеков только больше нервы сводило, так что челюсть уже ломило от постоянного напряжения.
Сегодня он вернулся позже, и все в этом вечере отличалось от уже сложившихся ритуалов, что нервировало и несколько настораживало Михаила. Но иначе не вышло, ему пришлось задержаться в офисе: имелись дела, которые никак нельзя было перенести. Встреча с губернатором. Калетник был не прочь поделиться тем, как именно наказал зарвавшихся дельцов, угрожавших крестному и устроивших эту аварию. Да и о своем проценте в делах Михаила напомнить не забыл.
Сейчас они с Константином сидели у Михаила в доме, в кабинете, который когда-то считался отцовским, а теперь, по факту, стал его. Вопросов для обсуждения имелось выше головы, а находиться в офисе уже обоим опротивело. Однако Миша не мог не признать, что не в состоянии полноценно сосредоточиться. Мысли то и дело переключались на жалобы матери, что так и не удалось уговорить Марину поесть в его отсутствие. Сейчас она спала. И его в этом нервировало многое: что она легла голодной, даже если сама есть не хотела; что они не общались сегодня вечером и он не видел, лично не оценил ее состояние.
- Ну и неделя! Хотя в последнее время ни одного легкого дня не было, - шумно выдохнув, Костя откинулся головой на спинку дивана.
Михаил отвлекся от своих мыслей и кивнул, соглашаясь с мнением друга. Говорить пока сил не было. Наговорились за день.
Но Костя прикрыл глаза, растирая лицо, и кивка не увидел.
- Да я понимаю, что у тебя проблем и напряжения сейчас в сто раз больше, не думай. Не представляю, как ты выдерживаешь, - словно бы решив, что задел его своим замечанием, поспешил «объяснить» друг. – И Марина…
Костя еще раз шумно выдохнул и принялся массировать уже затылок.
Михаил вновь промолчал. Ее состояние даже с другом обсуждать не хотелось. Он уже сам не был ни в чем уверен после этих двух месяцев. Просто не знал, что делать.
Константин, видимо, поняв невысказанное, дальше тему не продолжал. Поднялся с дивана и, свободно ориентируясь здесь, подошел к мини-бару, плеснул коньяка в два бокала и протянул один Мише.
- Держи, Мих, нам обоим стоит расслабиться. Не железные. Даже ты.
И, видимо, считая это своеобразным тостом, Костя отпил из своего бокала.
А вот Михаил не торопился. Он в принципе пил редко, времена были такие, что все время приходилось держать себя в тонусе. А уж после аварии - вообще не до алкоголя оказалось. Да и сейчас выпить не тянуло, потому Михаил задумчиво смотрел на блики света в коньяке. А вот думалось, почему-то, о крестном, к которому он только сегодня утром привозил Марину. О том, как эти двое вели себя: один - одержимо нырнувший в дела, когда еще и не ходил нормально по палате, а другая - просто отрешившись от окружающего мира. Думал о поступке крестного. И о последствиях, которые они все теперь не могли разгрести. А еще о том, каково это – жить со знанием, что своим поступком ты так или иначе убил любимую женщину.
И о намеках врачей на состояние Марины размышлял.
Эти мысли только усиливали тревогу и неудовлетворенность у него внутри. И необходимость лично убедиться, что с ней все в порядке, вспыхнула с новой силой. Причем навязчиво, настойчиво, почти непреодолимо.
Не вникая в то, что продолжал все это время говорить Костя, Михаил отставил так и не тронутый коньяк на стол и пошел прочь из библиотеки.
- Мих? Ты куда? Что стряслось? – Константин удивился.
- Я вернусь, - обронил он уже на пороге, не объясняя то, что разъедало его изнутри.
Она и правда спала. Миша надеялся, что Марина видит сны. Что она отдыхает, а не отключается от реальности.
Видит Бог, он просто хотел, чтобы все стало нормально, так, как было. Чтобы ей стало легче. Чтобы он перестал с каждой минутой все больше бояться, теряя уверенность во всем: что знает, как ей помочь, или что ей придет в голову последовать за матерью.