Водитель их автомобиля, за все это время, не сказавший ни слова, завел двигатель и отъехал от бровки, едва Михаил захлопнул свою дверь. В салоне стояла густая и вязкая тишина. Все молчали. Только дождь барабанил, шуршали шины по мокрому асфальту, да бешено работали «дворники», сметая безумное количество дождевой воды с лобового стекла.
Марина все еще пыталась прийти в себя. Возвращаясь в родной город, она знала, что неминуемо столкнется с Мишей рано или поздно. Она даже готовила себя к этой встрече. Но так и не подготовилась, как оказалось. Не подготовилась к своим ощущениям, свалившимся на нее комом, душащим, забирающим большую часть той уверенности в себе, которую удалось выработать за этот год. К силе своей любви, которая только вдалеке казалась успокоившейся. А здесь, рядом с ним, она за пару секунд разгорелась тем же разрушающем все пламенем.
Не подготовилась к тому, что не могла сейчас понять, что у самого Михаила на уме? Он вел себя иначе, чем Марина могла бы предположить после всего этого времени, основываясь на прошлом своем знании этого мужчины. Кроме той, первой реакции-возмущения на пороге темного цветочного магазина, все было не так. Хотя, неожиданности начались уже тогда, когда она поняла – он не пытается ее достать или хоть как-то связаться после побега. И это при том, что Марина реально оценивала свои шансы скрыться от него и понимала, для такого человека найти ее – дело десяти минут-получаса. И при том, как строились их отношения раньше – она бы не удивилась, увидев его на пороге новой квартиры через день после побега. Однако, этого не случилось.
Вызвала ли она в нем отторжение своим желанием обрести самое себя? Действительно ли сожгла все мосты в его понимании? Буквально?
Марина не понимала. И если там, в другом городе, наедине с самой собой могла убедить себя же, что справиться, если так, переживет, найдет кого-то спокойней и легче, то сейчас, рядом с ним – вдруг поняла: не правда. Не сумеет. Выживет, но не без потери своей глобальной части.
И хотелось понять его, проникнуть в закрытые теперь «наглухо» мысли Миши. Хотелось отцепиться от цветов и протянуть руку к нему, к его ладони, которая сейчас, казалось, совершенно расслабленно, лежала на кожаном сидении между ними – для нее. Не имея малейшего понятия о его мыслях в этот момент, в этом факте Марина не сомневалась: стань ей совсем плохо, когда страх начнет превращаться в панику, она может сжать руку Миши. И точно знать, что он гарантирует ей максимальную безопасность, которую в принципе способен обеспечить человек при езде на автомобиле. Так было с самого первого дня после той аварии. При всем остальном далеко непростом багаже их отношений, в этом вопросе сложно было переоценить заботу Михаила о ней.
Ладонь Михаила была именно такой, как она помнила, до последней черточки, до почти стершегося шрама, оставшегося от тупого перочинного ножика, которым (если верить легендам их семей) еще до ее рождения восьмилетний Миша порезал большой палец будучи на рыбалке со своим отцом и с крестным – отцом Марины. Те же длинные пальцы с чуть грубоватой кожей на сгибах суставов из-за регулярных тренировок по борьбе. Эти пальцы могли быть бесконечно нежными, а могли причинить настоящую боль. Но Марина все равно их любила.
Подняв глаза, она посмотрела прямо на Михаила. Он тоже смотрел на нее. И этот взгляд был непроницаем для нее настолько же, как и его нынешние мысли. Словно бы он выжидал, предоставляя ей первой объясняться. Но Марина ничего не хотела сейчас говорить. А просто смотрела, заново изучая мужчину, которого когда-то полюбила настолько, что даже Люба осторожно называла чувство Марины «раболепием перед божеством». А ведь Любе он как раз нравился. Просто она помнила Марину до этой изматывающей одержимости-любви. И это других, даже ее отца, могли обмануть эскапады и громкие демарши Марины. Два человека в мире – сам Михаил и Люба, знали совершенно точно – Марина сделает все, что Миша скажет, только бы не лишиться его любви. Все. Что бы он ни потребовал и от чего бы не велел отказаться. И, возможно, слава Богу, что Мише никогда не приходило в голову требовать от нее что-либо криминальное. Марина не была уверена, что отказалась бы.
У старшей подруги имелась версия что, потеряв мать, и так и не отпустив эту потерю, Марина стала панически бояться лишиться любви и привязанности. Потому и попала в такой эмоциональный капкан новой любви. Люба вообще увлекалась домашним психоанализом, скупая тонны книг из серии «помоги себе сам». Впрочем, нечто в этом духе говорили и пара психологов, к которым Марина все же обращалась за консультацией, не узнавая саму себя.
А Михаил был слишком расчетливым, хитрым и опытным, чтобы этим не пользоваться, несмотря на свое искреннее к ней чувство. Будучи старше Марины на десять лет, и уже много достигнув тогда, когда между ними впервые зародилось это чувство, он считал себя вправе управлять всем, не сомневаясь, что действительно знает, что им обоим нужно. И Марина позволяла ему это. Все позволяла: говорить, как жить и что делать, на что тратить или не тратить время, от какой мечты ей стоит отказаться, а чему следует научиться. Что ей есть и какую воду пить.
Нет, ее согласие не было беспрекословным: она кричала, спорила, негодовала и возмущалась. Но они оба знали, что итог будет один.
Михаил стал ее воздухом, светом, кровью, бегущей в венах Марины, и она просто не представляла, как без него жить.
Оттого, наверное, до сих пор не понимала, как все же решилась на побег. И, вероятно, настолько «удивила» этим самого Михаила, что он совершенно изменил концепцию своего поведения. Видимо, у всего есть критический момент, и их тогдашние отношения дошли до точки взрыва, когда больше так не могло продолжаться.
Так ни слова и не сказав, Марина отвернулась к окну, успев отметить и глубокие заломы кожи у его рта, которых не было раньше, и «потяжелевший» взгляд из-за, казалось, глубже просевших глазниц. Михаил стал выглядеть еще жестче и куда опасней, чем когда они в последний раз виделись. И потому его непонятное и нетипичная для их общения собранность и готовность отложить выяснения – сбивала ее с толку.
- Куда мы едем? – все же прервала Марина молчание вялым вопросом, не в силах рассмотреть дорогу при таких погодных условиях.
Как она поняла из предыдущей части «разговора», в дом отца он ее везти не планировал.
- Могу дать три попытки угадать. Не хочешь попробовать? – почему-то ей показалось, что Мише действительно забавно было бы послушать ее варианты.
Но Марина не собиралась ему потакать, выдавая догадками свои мысли, предположения, надежды и страхи. Не планировала своими руками вручать ему ключик от новой личности.
- Не хочу, - искренне ответила она, вновь обернувшись к Михаилу.
Он все так же внимательно смотрел на нее. И оба, словно сговорившись, так и сидели на разных краях сидения, даже не пытаясь как-то сдвинуться. Словно каждый не был уверен, что совладает с собой, если сейчас к другому приблизится. Марина в себе так точно не была уверена. И почему-то так же подумалось о Мише.
Миша вдруг слабо улыбнулся. Едва заметно. Но это точно была улыбка.
- Домой, - подражая ее немногословию, ответил он.
«Домой». Такой ответ был еще более неожиданным для нее, чем все остальное. Куда «домой»? К нему? У нее ведь теперь не было своего дома в этом городе. Или, учитывая странную улыбку и интонацию Миши, он действительно имел в виду нечто иное? Но Марина была уверена, что на том был поставлен крест после ее побега.
В этот момент машина повернула куда-то и даже сквозь ливень, Марина заметила свет фонарей, освещающих поселок в пригороде.
- Ты все-таки его достроил, - констатировала она уже очевидный факт.
И вдруг поняла, что с неожиданным интересом и нетерпением всматривается в окно – ей хотелось увидеть этот дом. Тот, что строился для них обоих.
- Почему я не должен был этого сделать? – все тем же, чуть веселым тоном, поинтересовался Миша у нее за спиной.
Ответ казался Марине очевидным. Но она только пожала плечами, вдруг ощутив давящую боль в груди. И правда, почему? Кто сказал, что он там не может жить еще с кем-то? Разве своим побегом Марина не давала ему такого права? Разве сама не допускала мысли, что никогда не вернется? Какие вопросы и претензии?