— Что так огорчило тебя?
И тогда он рассказал ей всю историю несчастной девушки — ее любовь к нему, ее падение и унижение, и дикую идею искупления.
— И вот чем это кончилось! — сказал он, указывая на газетную заметку.
— Бедняжка! — сказала Ивонна, глубоко тронутая. — Это было так трогательно — невозможно.
— Да, милая. Я знаю это по себе.
— Что знаешь?
— Трагическую невозможность такого самораспятия. Я никогда не рассказывал тебе о той ночи, когда я решил отдать тебя другому, и о той роли, которую сыграла в моем решении это бедная девушка.
И он, понизив голос, рассказал ей, как он терзался своим унижением и жаждал искупления, и вот решил самоотречением искупить свое прошлое.
— Теперь я знаю, — закончил он, — что это может только увеличить сумму бед. Ни один человек не может сам себе вернуть утраченную честь и самоуважение. Ни пост, ни покаяние, ни жертва не помогут.
Ивонна отодвинулась от него, чтобы лучше видеть.
Глаза ее были печальны. Губы дрожали.
— Так значит, Стефан, милый — ты все еще не можешь отделаться от воспоминаний о тюрьме и о пережитом позоре?
— Родная моя, я сказал, что человек один бессилен. Но прикосновение твоей души навсегда изгладило все пятна прошлого.
Долго, без слов, они глядели друг другу глубоко в глаза. А затем Ивонна, как подобает слабой, безрассудной женщине, рыдая, упала ему на колени:
— Милый, милый! Слава Богу! Господь, как я рада!..