Ох, мамочка, что же со мной происходит… Джемма улыбается Эльзе ласковой улыбкой. Эльза не в состоянии смотреть ей в глаза.
— Мне было столько лет, сколько сейчас тебе, и я ради любви готова была на все. Кстати, работа у «Фокс-и-Ферст» была хороша по всем статьям. Тебе Виктор достаточно платит?
— У меня нет определенного жалованья. Если мне что-то нужно, он всегда дает деньги. Он очень щедрый.
— А он зарегистрировал твою страховую карточку?
— У меня ее нет.
— О, конечно! Зачем она тебе? Гарантия твоего будущего — Виктор. И для Дженис он тоже был гарантией. Впрочем, у тебя есть жилье, не сырое, не холодное, не жаркое, пыльное, разве что, но антиквариат требует жертв. В этом смысле мне в юности тоже повезло. Комнату мне найти, не удалось, и я поселилась в доме Мэрион. Мы жили с ней в одной спальне. Так она захотела. Она привыкла делить ее с бабушкой, но старушка начала страдать недержанием мочи, поэтому пришлось устраиваться порознь. Мэрион, оставшись в комнате одна, стала нервной. У нее появились ночные кошмары. Как выяснилось, ничего удивительного в том не было.
1966-й год.
Лондонская богема! Желтые «роллс-ройсы» возили поп-звезд на концерт, с концерта на вечеринку, с вечеринки в кабак. Темные стекла скрывают грех. Лондонские студенты! Запах марихуаны стоял в кинотеатрах, в автобусах, в ресторанах. Догоняли старших и школьники. То и дело появлялись на улицах мальчишки с длинными волосами, которых выгнали из респектабельных учебных заведений. Баррикад еще на улицах не было, но гул стоял. Зловещий и восхитительный уличный гомон, который предвещает революцию.
Сладость революции была Джемме неведома. Гул она, конечно, тоже не слышала. Все заглушали удары ее влюбленного сердца. Джемма любила мистера Фокса. Более того, она верила каждому его слову.
Когда в самый первый день в связи с остывшим кофе он сказал Джемме, что жизнь — это творчество, а не испытание, она поверила ему. Мистер Фокс добавил тогда, что творчество — это непременно процесс отбора, и чем отбор жестче, тем изысканнее и дороже результат творчества. Поэтому надо бороться с конкурентами, с остывшим кофе в офисе, с безвкусными розовыми блузками и со всеми прочими явлениями, в которых есть хотя бы намек на несовершенство. Про себя мистер Фокс сказал, что он художник-созидатель, что он в ответе за всю красоту, которой угрожает хаос бытия. Красота рождается только из красоты, утверждал мистер Фокс, потому только красоту и стоит ценить.
— А что же делать с безобразными, некрасивыми вещами? — спросила тогда Джемма.
— Жечь их, ломать, рвать, уничтожать.
— А что делать с некрасивыми людьми? Нельзя же их уничтожить.
Мистер Фокс с печальным вздохом согласился, что люди — это проблема, и тут же поинтересовался, не может ли Джемма сварить ему свежий кофе.
Джемма отказывать не стала.
Мистер Фокс отправился наверх. По лестнице он не шел, как простые смертные, он взлетал, шагая даже не через две, а через три ступеньки.
А Джемма колдовала над кофе. Крышку мельницы она не закрыла как следует и, стоило нажать кнопку, зерна фонтаном брызнули по комнате, будто вырвался из жерла вулкана столб камней и пепла. На шум из кабинета Ферста выскочила Мэрион. Вид у нее был подавленный.
— Все, это последняя капля. Придется теперь подметать. Нет, я бы сразу подала заявление об уходе, — сказала Мэрион; видимо, не в первый и не в последний раз, — если бы не отпуск. Этот мистер Ферст становится совершенно невыносим. Представляешь, он заявил, что надеется, это не он был причиной твоих слез. Это значит как раз обратное — он рад, что довел тебя.
— Я плакала не из-за него.
— Ты ему понравилась, — сообщила Мэрион. — Но ты всем нравишься. Даже мне.
Она взяла метлу и совок и вдруг опустилась на пол, одновременно смеясь и рыдая. Она была в полном отчаянии и напомнила Джемме малышку Элис, которая полдня ревела в кустах и не реагировала даже на предложенные сладости: «Джемма, не бросай нас! Джемма, не уезжай! Ты наш самый дорогой друг!»
Но Джемма уехала.
— Ты должна остаться. Ты же не позволишь Ферсту выжить тебя! — умоляла Мэрион. — Ты же не сбежишь завтра? Ей-Богу, я не вынесу еще одного нового лица.
— Конечно, я останусь. Мне здесь нравится. По крайней мере, не соскучишься.
— Нет-нет, не соскучишься! — обрадовалась Мэрион. — Кстати, если ты ищешь жилье, предлагаю поселиться у нас. Кровать свободная есть. Мои родители с тобой поладят. Я их в последнее время огорчаю. У меня, знаешь ли, появились ночные кошмары. Глаза просто закрыть не могу. Это все после несчастного случая с сестрой Ферста. На меня это ужасно подействовало.
— Несчастный случай? Ты же сказала, что она выпрыгнула из окна.
— Ну да, но оказавшись внизу, она еще была жива, но тут на нее наехала машина. Так что это несчастный случай. Дорожно-транспортное происшествие.
— Нет, это самоубийство. Почему она так поступила? — настаивала Джемма.
— Ей надоело жить.
— Что значит надоело?
— Не хочу говорить на эту тему.
— Скажи, — потребовала Джемма.
Вот она, противная Ханна, отказывалась сказать матери, куда спрятала открывалку. Ханна не выносила консервированных бобов, а напрасно, потому что они составляли базу семейного рациона.
— Мисс Ферст была влюблена в мистера Фокса, — густо покраснев, буркнула Мэрион, точь-в-точь как Ханна, когда наконец открывала правду. — А мистеру Ферсту это не нравилось. Не хочу говорить об этом, Джемма, пойми. Ты же знаешь, какая слышимость в этих современных зданиях. Если ты предложишь моей матери четыре фунта в неделю, она будет очень признательна. А отец по утрам может возить нас обеих на работу. А что, правда, мистер Фокс велел тебе принести ему кофе? Что, прямо в пентхауз?
— Да.
Ладно, достаточно. Мэрион скоро выложит все — как Ханна, которая раскалывалась, когда ее начинал мучить голод.
— Тогда бери поднос. Но, дорогая Джемма, будь очень осторожна.
Джемма закружила по винтовой лестнице. Поворот, поворот, еще поворот. Крут путь к любимому. Вдруг она заметила, что сломала ноготь. Надо быть осторожнее, Джемма. Она решила ни в коем случае не показывать эту руку хозяину. Ведь это отклонение от совершенства.
Пентхауз был восьмиугольным сооружением на крыше здания. Лозы дикого винограда обрамляли снаружи окна. А внутри мистер Фокс создал мини-джунгли: всюду стояли пальмы и тропические растения, из всех углов безмолвно рычали чучела, мягкая мебель была устлана леопардовыми шкурами. «Подлесок», то есть низкие ящики с цветами, травами, издавал десятки птичьих трелей. Самого мистера Фокса видно не было, только откуда-то снизу слышался его голос.
— Кофе? Хорошо. Почему так долго?
Фокс лежал в ванне, в этаком горячем тропическом пруду, вделанном в пол. От темной воды шел мускусный аромат. На поверхности ее покачивались белоснежные лилии, которые касались белых, мускулистых мужских рук. Его глаза были пронзительны и блестящи.
— Я принимаю ванну не для того, чтобы помыться, — сообщил мистер Фокс. — Мне нужно поразмышлять. А моюсь я под душем. Поставь поднос у самой воды, дорогая. И постарайся не моргать и не таращить глаза. Грубо и глупо замечать наготу, а быть нагим — напротив.
— Да, мистер Фокс.
— Тебе нравится моя ванна?
— Наверное, такую сложно чистить.
— Откуда мне знать? — в его голосе послышалось раздражение.
— А лилии из пластика?
— Для меня пластик — самое скверное слово из четырех букв.
Джемма, про себя лихорадочно пересчитывая буквы в слове пластик, опустила поднос, забыв при этом спрятать сломанный ноготь.
— У тебя сломан ноготь, — не преминул заметить Фокс. — Надеюсь, ты не окажешься неряхой. Каждое занятие должно быть оправдано, каждое движение продумано, тогда такие оплошности не будут случаться. Но у тебя прекрасная походка, Джемма, и грациозные движения. Мне это нравится.
— Спасибо, мистер Фокс.
— Не за что, — откликнулся мистер Фокс и погрузился поглубже в воду. Лилии пришли в движение, расступились, и под ними появились неясные очертания обнаженного белого тела, чья мужественность не оставляла сомнений. Джемма давно привыкла видеть нагие женские тела, но не мужские, так как вообще редко сталкивалась с сильной половиной человечества, если не считать учителей, доктора, дантиста и усопшего мистера Хемсли, чья душа так и не покинула родных стен.